Майкл Оуэн. «Перезагрузка» 13. Теряя контроль
***
Тренер «Ньюкасла» Грэм Сунесс звонил мне примерно каждые две недели в течение почти всего года, пока я был в Испании, и я не могу отрицать, что мне нравилось подобное внимание — особенно со стороны человека с таким положением в футболе. Думал ли он, что я неустроен там, или нет, я понятия не имею.
Но нет никаких сомнений, что, находясь вдали от дома и услышав, что кто-то там так мной восхищается, я почувствовал настоящий комфорт — особенно в то время, когда атмосфера в нашем доме была немного напряженной, потому что мы все скучали по Англии.
Оглядываясь назад, я честно думаю, что Грэм просто пытался что-то сделать и рисковал. Он, вероятно, подумал, что перед Чемпионатом мира, который должен был состояться в конце следующего сезона я хотел бы регулярно играть. Это была достаточно разумная оценка, учитывая, что я начинал в старте, вероятно, чуть больше пятидесяти процентов матчей в Мадриде.
По мере того как шел год, он звонил мне и говорил такие вещи, как: «Майкл, я вижу, ты не вышел в старте в прошлые выходные. Не подумаешь ли ты о том, чтобы вернуться в «Ньюкасл»?»
Теперь, когда я немного пожил жизнью и повел кое-какие дела после своей футбольной карьеры, хотя я и не думаю, что как-то подбивал Грэма, но оглядываясь назад, я мог бы по-другому отнестись к его первому телефонному звонку.
Вместо того, чтобы прямо сказать: «Если я вернусь в Англию, то только в «Ливерпуль»» — именно так я себя и чувствовал — кажется, я сказал: «Я вернусь в Премьер-лигу и рассмотрю свои варианты, когда придет время.» Если у меня и есть какие-то сожаления в моей карьере, то объявление этой позиции в тот момент было одним из главных.
Сказав то, что я сказал, я, наверное, дал ему проблеск надежды. Грэм достаточно долго занимался футболом, чтобы понимать, когда кто-то подстраховывается. У него, я уверен, было такое ощущение, что я был более открыт для других возможностей, чем оно было на самом деле. Я полностью списал это на свою нелюбовь сообщать кому-либо плохие новости.
Хотя я и не знал его лично, я очень уважал Грэма Сунесса не только как опытного тренера, но и как одного из величайших игроков «Ливерпуля». До такой степени, что я никогда не смог бы просто прервать его и сказать: «Извини, но мне неинтересно играть за твою команду.» Я просто хотел быть вежливым.
Реальность была такова, что к концу годичного нахождения в Мадриде я решил вернуться в Премьер-лигу. Мне нравилось большинство аспектов моего пребывания там. Я играл хорошо и действительно наслаждался людьми, клубом и Испанией в целом. Но как семья мы тосковали по дому. Психологически, я уже уходил. Что касается контракта, то нам все еще предстояло это решить.
С этой целью колеса пришли в движение и когда сезон в Мадриде закончился я вернулся в Ливерпуль. Я прилетел в какой-то момент после сезона, чтобы обсудить варианты с клубом, и я почти уверен, что пресса пронюхала об этих планах заранее. Как — понятия не имею.
Очевидно, тогда я не мог просто отвальсировать на встречу в Мелвуд, так как пресса была бы в восторге и обрушилась бы на нас. Вместо этого мы решили встретиться в нейтральном месте, которое оказалось домом Брюно Шейру в Ливерпуле.
В мое отсутствие его жена подружилась с моей сестрой Лесли, поэтому мы договорились о встрече в его доме — уединенном месте с воротами — в которой приняли участие я, Рафа Бенитес, Рик Пэрри и Тони Стивенс и без какого бы то ни было уведомления прессы об этой встрече.
Сначала мы болтали в гостиной, как друзья. Потом я остался и посидел с Рафой в гостиной, а Рик и Тони отделились, чтобы пообщаться в столовой. Мы говорили о футболе, они говорили о том, как могут заставить работать цифры.
Насколько я понял, оба разговора прошли очень хорошо. Рафа сказал, что хочет меня, и мы уехали, понимая, что «Ливерпуль» примет меня обратно на значительно меньших личных условиях, чем те, которые я покинул годом ранее.
Важно отметить, что, когда Тони дважды сказал мне об этом, меня это абсолютно устраивало. Я просто хотел вернуться в «Ливерпуль», чтобы все было как раньше. Дело было не в деньгах. «Чего бы это ни стоило», - подумал я. Сумма трансфера будет оставлена на усмотрение двух клубов, которые о ней позже договорятся.
И вот, можно было сказать, что мой дипломатический ответ на энергичное преследование Грэма Сунесса вернулось, чтобы укусить меня.
В самом начале сезона 2005/06 в Мадриде (английский сезон к этому моменту уже шел несколько недель) президент «Реала» Флорентино Перес как-то постучал в дверь моего гостиничного номера, когда мы готовились к игре.
««Ньюкасл» сделал предложение на сумму около шестнадцати миллионов фунтов», - сказал он мне, «если ты хочешь, то можешь уехать. Если хочешь остаться — оставайся.»
По всем уже упомянутым причинам мое пребывание в Мадриде действительно не было жизнеспособным вариантом. Мне было очень одиноко, и Луиза не могла больше терпеть разлуку с друзьями и семьей.
«Но я хочу поехать в «Ливерпуль»», - сказал я.
Я был бы нечестен в этот момент, если бы не признался, что героизм Стамбула тяготил меня. Как бы я ни радовался за всех своих товарищей, поднявших кубок, на личном уровне я был не просто разочарован — я ревновал. Я знаю, что это звучит не очень хорошо, но именно так я себя и чувствовал. Если бы они выиграли его через пять лет после моего ухода, это было бы одно, но уже в следующем сезоне? Это было трудно принять.
«Это невозможно, пока они не повторят предложение «Ньюкасла»», - сказал он.
В то время это заявление было кинжалом в сердце. Мне предлагали два варианта — ни один из которых мне особенно не нравился.
Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что позиция Мадрида была вполне понятна. В конце концов, футбол — это бизнес. Но для наивных людей, которые думают, что футболисты всегда командуют, это пример сценария, когда у меня просто не было выбора.
Правда заключается в том, что, как только кто-то нанимает тебя, и как бы ты ни старался делать все по правилам, иногда ты оказываешься во власти любого делового шага, который твой работодатель должен сделать в интересах этого клуба. Я полностью принимаю это, чтобы быть справедливым.
Однако футбольные болельщики — особенно те, кто всегда слепо встает на сторону своего клуба, несмотря ни на что — должны понимать, что для игрока все не всегда радужно. Иногда волна идет против них, но эта сторона истории не всегда слышна.
Например, в этом случае я знал, что «Реал» нуждается в выручке от моей продажи, чтобы купить Серхио Рамоса из «Севильи». Зная это, я чувствовал, что с правильным предложением для меня на столе у меня может быть немного рычагов давления на Переса. Я также прекрасно понимал, что разрыв между восемью и шестнадцатью миллионами слишком велик.
Мне нужно было, чтобы «Ливерпуль» предложил немного больше, чтобы дать мне какую-то переговорную позицию с Мадридом. Скажем, на двенадцать миллионов я думал, что у меня будет какая-то играбельная карта в рукаве в том, что становилось игрой в покер.
Мысленно я прикинул, что если бы «Ливерпуль» мог согласиться на двенадцать миллионов, то я мог бы спокойно сидеть в Мадриде, зная, что им нужны доходы от моей продажи, и сказал бы: «Либо «Ливерпуль», либо ничего.» Я бы, наверное, рискнул остаться в Мадриде еще на один сезон, но это был шанс, которым я был готов воспользоваться.
Я не могу поехать в «Ньюкасл», не могу остаться здесь. Мне нужно ехать в «Ливерпуль», и я в состоянии абсолютной паники позвонил самому главному их человеку, Рику Пэрри.
Я должен был услышать это из первых уст.
«Мы не можем, Майкл. Мы продали тебя за восемь миллионов, но больше десяти дать не можем», - сказал он.
Его слова буквально потопили меня.
Вот, наверное, и все.
Хотя новость показалась мне не больше секундой, но снова была кинжалом в сердце, и оглядываясь назад, я понимаю, почему клуб занял такую позицию. «Ливерпуль» уже пошел на некоторую уступку, предложив больше, чем те деньги, за которые они продали меня за год до этого.
Более того, с еще большей оглядкой назад, мне действительно кажется, что Рик в некотором роде помог мне. Получение таких новостей было немного похоже на то, как я представляю себе, что кто-то может чувствовать, когда бывшие говорят, что он/она больше не хотят его или ее. Это больно, но, по крайней мере, отвергнутая сторона может двигаться дальше.
Для меня это сняло давние сомнения и дало мне ясность. При десяти миллионах я знал, что у меня нет этой карты, которой можно было сыграть. И я даже не уверен, что «Мадрид» принял бы двенадцать. Я этого никогда не узнаю.
Тем временем на заднем плане мой агент говорил мне, что, по его мнению, переезд в «Ньюкасл» был бы правильным решением. Но сам я не был в этом так уверен.
В то время я просто не мог отделаться от того факта, что «Ньюкасл» не был топ-командой Премьер-лиги. С точки зрения карьеры я не сомневался, что переезд на Северо-Восток — это шаг вниз.
С моей точки зрения, я хорошо играл за один из крупнейших клубов мира. Теперь я столкнулся с реальностью перехода в клуб, который никогда ничего не выигрывал и после четырех-пяти матчей находился в Премьер-лиге в зоне вылета. Уходя туда я, несомненно, понижал свой уровень. Как бы ни было неприятно это мнение болельщикам «Ньюкасла», я чувствовал себя примерно так.
Естественно, были и такие аспекты переезда в «Ньюкасл», которые меня привлекали. Жизнь не всегда черно-белая — уж простите за каламбур.
Во-первых, как один из положительных моментов я рассматривал свои отношения с Аланом Ширером. Зная о связи Грэма Сунесса со мной, Алан сам поддержал меня, посоветовав подумать о том, чтобы приехать на Сент-Джеймс Парк и продолжить то, что было успешным партнерством в сборной Англии.
Я понимал это — и мне также нравилась идея приехать туда, чтобы потенциально стать героем в клубе с лояльными болельщиками, не отличающимися от ливерпульских. Переезд не был лишен привлекательности. И важно еще раз сказать, что деньги не были в центре моего внимания.
«Это очень сильная позиция для переговоров», - сказал мне Тони Стивенс. «Мы можем включить в четырехлетний контракт пункт о выкупе, в котором говорится, что после каждого года у тебя есть возможность вернуться в «Ливерпуль» по цене, которая ежегодно уменьшается на четыре миллиона фунтов.»
Эта мысль навострила мои уши. Мысленно я представлял себе, что мне, вероятно, придется провести год в «Ньюкасле», чтобы вернуться в «Ливерпуль». И ни одна часть меня не чувствовала себя плохо, отправляясь туда на этом основании. Как я уже говорил, футбол — это бизнес, и цель состоит в том, чтобы структурировать все так, чтобы это работало на пользу игрока. Вот почему и существуют агенты.
Я просто подумал, что это единственный выход…
Затем был согласован гонорар, после чего я вылетел обратно в Великобританию к себе домой, чтобы пройти медицинское обследование, которое должно было состояться в больнице Наффилда под Ньюкаслом, когда до скорого закрытия трансферного окна оставалось всего день или два.
Тем временем «Ньюкасл» хотел лично прислать ко мне своего председателя Фредди Шепарда и главного исполнительного директора, чтобы подписать контракт — с клубным фотографом на буксире, чтобы запечатлеть все это, а я был одет в клубную футболку с надписью «Оуэн» на спине. Все продвигалось тревожно быстро.
Приземлившись одним из дней начала августа 2005 года, я оказался там вместе с конвоем из «Ньюкасла», который должен был отправиться на юг следующим утром. Я подумал про себя, что это произойдет завтра…
Скажем так, я все больше нервничал по поводу всей этой затеи. В тот вечер я сидел на диване, мысленно расхаживая по комнате в смятении, окруженный женой, мамой и папой, моим налоговым консультантом и Саймоном Маршем из Umbro.
Надо сказать, что Саймон не хотел, чтобы я ехал в «Ньюкасл». С чисто деловой точки зрения, в то время я был их главным активом и если бы я играл в клубе без участия в еврокубках, то для для бренда Umbro это бы оказывало им малую услугу.
В какой-то момент Саймон даже зашел так далеко, что позвонил в «Ливерпуль» и предложил покрыть пару миллионов недостачи в виде кредита, но «Ливерпуль» не принял его — кто знает, почему?
Сидя там в такой группе, в ночь перед тем, как я должен был скрепить контракт своей подписью, мы в основном за столом голосовали между собой. И все сходились во мнении, что переезд в «Ньюкасл» — лучшее карьерное решение. К сожалению, на этом этапе я не был одним из тех, кто поддерживал этот шаг. Я передумала вслед за Саймоном Маршем. Но Луиза, мои мама и папа, мой агент и мой налоговый консультант были «за».
Хотя я и сказал «да» и улетел обратно с оговоркой в контракте, что у меня будут различные возможности уехать, как только я действительно вернусь домой и столкнусь с холодной реальностью ситуации, я просто не мог игнорировать голос в своей голове, который говорил мне, что в то время я был слишком хорошим игроком, чтобы подписывать контракт с «Ньюкасл Юнайтед». Я твердо чувствовал, что принадлежу клубам уровня Лиги чемпионов.
Столкнувшись с этим потенциально неловким поворотом, я отправился спать, противореча своим собственным оговоркам, компенсируемым тем фактом, что многие ключевые люди в моей жизни не соглашались со мной.
Достаточно сказать, что это была не спокойная ночь. В три часа ночи, порывисто ворочаясь с боку на бок, я позвонил Тони Стивенсу.
«Я не могу это сделать. Это просто неправильно», - сказал я ему. Я всегда буду помнить, что он сказал мне в ответ.
«Майкл, я слышу, что ты говоришь. Я повернуть все вспять, но в репутационном смысле это убьет меня. Я дал им слово, потому что ты сказал мне, что поедешь. Я думаю, ты совершаешь большую ошибку.»
И как бы подчеркивая все, он добавил: «И это огромная сделка.»
Если бы я думал только о деньгах, «Ньюкасл» полностью уничтожил бы всех. Это было бесспорно. Они предлагали мне сто двадцать штук в неделю. Отлично, если ты можешь их получить, подумают люди. Я думаю, что Андрей Шевченко и, возможно, Фрэнк Лэмпард были единственными другими игроками на шестизначной зарплате в то время. Кроме того, они предлагали мне ложу на Сент-Джеймс Парк и дом с полным персоналом.
Но, как бы ни была сильна моя позиция, дело было не в финансовых льготах. Для меня дело вообще было не в деньгах. Я переехал в Мадрид на меньшую сумму, чем зарабатывал в «Ливерпуле». Для меня это всегда было связано с карьерой.
После разговора с Тони и возвращения ко сну, когда я снова проснулся около восьми, я все еще был непреклонен, что никуда я не поеду. Тем временем конвой, по-видимому, был уже на полпути ко мне. Я снова поднял трубку.
«Тони. Скажи им, чтобы разворачивались. Я не подпишу», - сказал я.
Не то чтобы я думал, что на этом этапе мне просто придется вернуться в Мадрид. На самом деле я вообще не думал о каких-либо последствиях или альтернативах — только о том, что я не могу подписать контракт с «Ньюкаслом».
Может быть, часть меня подсознательно думала, возможно, заблуждалась, что кто-то другой придет за мной. Но суровая реальность заключалась в том, что больше никого не было даже на горизонте.
К этому моменту я был уверен, что просто разозлил Тони — я мог сказать это по напряжению в его голосе. Все, что он мог сделать, это повторить то, что уже сказал мне, подкрепив пунктами из контракта, которые работали в мою пользу.
Они приехали в девять тридцать утра. Пока они были в пути, все еще оставались все шансы, что я выберусь. Когда они физически прибыли в мой дом, я смирился с тем, что это произойдет. Ни один из болельщиков «Ньюкасла» не захочет этого слышать, но, поскольку эта книга о правде, то я и пишу чистую правду. Это, я должен сказать, не было рефлексией конкретно на «Ньюкасл Юнайтед». Я бы нашел причину не подписывать контракт ни с одним клубом, кроме «Ливерпуля».
Как будто мне нужно было еще какое-то подтверждение того, что этот далеко не идеальный карьерный шаг происходит, они дали мне футболку, и меня сфотографировали в саду за домом. Как только была сделана первая моя фотография в футболке «Ньюкасла», все было кончено.
Я так и подумал…
Ирония всего этого заключается в том, что, как только я впервые приехал в Ньюкасл, все волнение, которое пришло с подписанием контракта в клубе с такой страстной фанатской базой, начало уравновешивать мои прежние оговорки.
На следующий день после подписания контракта клуб взбодрил меня, встретив двадцатью тысячью восторженными болельщиками на Сент-Джеймс Парк. Я тут же почувствовал себя героем. Вскоре после моего приезда состоялась разминка, а через десять дней — матч лиги против «Фулхэма». Все казалось таким неминуемым, таким волнующим.
По мере приближения дня матча я чувствовал, как на меня наваливается ожидание, которого я не испытывал уже некоторое время. Я хотел доказать болельщикам, что достоин быть их рекордным трансфером. Вскоре я почувствовал, что — хотя это и не был переход моей мечты — дела в «Ньюкасле» потенциально могут быть великолепны сразу на нескольких фронтах.
Так получилось, что я не забил в своем дебюте, в ничейном домашнем матче с «Фулхэмом» — 1:1. Но на следующей неделе и Алан Ширер, и я забили в победном матче со счетом 3:0 в гостях против «Блэкберна». Еще пять голов последовали в последующих выездных матчах против «Вест Брома», а затем и против «Вест Хэма». Я чувствовал себя желанным, и мне это нравилось. И я отправился в абсолютный отрыв.
Между тем, было приятно видеть Луизу такой счастливой, учитывая, какой несчастной она была в прошлом году в Испании. «Ньюкасл» первоначально предложил нам огромный величественный дом, принадлежащий Шепардам, кажется, где-то на окраине города. Не могу точно припомнить, где именно. Это было сногсшибательно — и, как нам сказали, клуб будет платить за все.
В то время как я, возможно, мог бы представить себя псевдо-деревенским джентльменом в лесу, Луиза была значительно менее очарована. В конце концов мы оба признали, что дом был красивым, но, тем не менее, очень жутким местом для жизни — с различными чучелами животных, смотрящими на нас с каждой стены, что было одной из самых отталкивающих особенностей. Короче говоря, это было совсем не то, к чему мы привыкли, и Луиза ни за что не осталась бы там одна.
Итак, в краткосрочной перспективе мы переехали к Алану Ширеру и его жене на пару недель, пока я тренировался, а Луиза обходила дома с агентами по недвижимости, ища место для съема, которое нам больше по душе — вот такими дружными мы были с Аланом.
Я вырос, восхищаясь Аланом как игроком. Когда я развивался как игрок в возрасте от десяти до шестнадцати лет, он был главным игроком, забивающим голы по всему фронту атаки.
Потом, не успел я опомниться, как мы с ним стали партнерами по нападению сборной Англии. После этого наша дружба только расцвела. Мы оба любили гольф и скачки — в конце концов он даже завел себе лошадей в моей конюшне. В 2005 году мы очень хорошо ладили; мое пребывание в «Ньюкасле» было идеальным.
Однако, не желая злоупотреблять любезным гостеприимством Алана, мы на некоторое время поселились в гостинице, пока Луиза наконец не нашла дом, который можно было снять — опять же, немного отдаленный, в шестнадцати километрах от деревни Даррас-Холл по тропинке, ведущей в дикую местность.
Сам дом был огромен и окружен мини-поместьем из нескольких небольших владений, одно из которых принадлежало Стиву Стоуну. Для нас с Луизой, когда Джемма была почти в дошкольном возрасте и у нас были собаки, это было просто отлично. И помните, в глубине души я, вероятно, все еще думал: «Я пробуду здесь всего год, прежде чем смогу вернуться в «Ливерпуль»».
Что меня также привлекло, так это то, что здесь было довольно много земли. Я сразу подумал, что здесь было бы идеально посадить вертолет. При необходимости мы могли бы перелетать из дома в дом практически из своего же дома.
Когда я согласился написать эту книгу, я знал, что есть несколько вопросов, обсуждения которых я не смогу избежать. И этот чертов вертолет был одним из них! В конце концов, это была одна из главных шпилек, которыми болельщики «Ньюкасла» с удовольствием кололи меня на протяжении многих лет.
Оглядываясь назад, я понимаю, что летать на вертолете или сажать его на тренировочной площадке «Ньюкасла» на Рождество, как я однажды сделал в ответ на вызов парней, было не очень-то и здорово.
Я посадил его прямо в центр круга на искусственном поле, потому что некоторые из них сказали, что это будет смешно. Я чувствовала себя идиотом, такие трюки были не в моем стиле.
Но правда в том, что идея с вертолетом была совершенно невинной и полностью рассчитанной на то, чтобы Луиза, Джемма и мои родители могли легко прилетать и смотреть игры, сохраняя при этом повседневные отношения, которые у них были дома. Это было семейное решение.
Я ни в коем случае не пытался быть показушным придурком, выставляя напоказ значительную зарплату перед лицом трудолюбивых болельщиков. И не потому, как некоторые предполагают, что я не хотел жить в Ньюкасле. Вот как это было принято, но ничего из этого не было сделано намеренно. Я любил Ньюкасл и его жителей и до недавнего времени у меня был там дом. Я сдавал его Хатему Бен-Арфа, пока он не покинул клуб!
В то время вертолет был необходимостью. Вернувшись из Испании, где нам не хватало семьи и друзей, я, вероятно, жаловался Тони Стивенсу в какой-то момент, прежде чем подписать контракт, о том, как трудно будет для семьи ездить туда и обратно на Северо-Восток, чтобы смотреть, как я играю один или два раза в неделю. Тони сказал: «Если это так важно, почему бы тебе просто не купить чертов вертолет?» Справедливое замечание, подумал я.
Именно это я и сделал. Вертолет был идеальным компромиссом, и мы все использовали его в разное время, чтобы путешествовать туда-сюда, когда это было удобно.
Если у меня было свободное время, я мог бы позвонить пилоту Марку за двадцать четыре часа, чтобы договориться о поездке домой на полтора дня — особенно после того, как Луиза и Джемма на постоянной основе вернулись домой после двух лет и когда для Джеммы пришло время идти в школу. Обычно это был сорокапятиминутный полет, если ветер дул нам в спину по пути на восток в Ньюкасл.
Самое смешное, что не только я и моя семья пользовались этим вертолетом, но и многие другие игроки были очень рады иметь к нему доступ на протяжении всего моего пребывания в клубе. Странно, но ничего из этого не попало в заголовки газет и не разозлило болельщиков.
Алан Ширер, казалось, был очень рад арендовать его, чтобы возить своих товарищей в Лох-Ломонд играть в гольф несколько раз в год. Все очень удобно. Кирон Дайер летал на нем домой, и я подхватывал с собой Ники Батта. Я регулярно высаживал его на маленьком аэродроме в Бартоне возле его дома!
Мы шутили о том, что он никогда не получит ни одной шпильки в свой адрес, а я только и делаю, что слышу: «О, у Майкла Оуэна чертов вертолет.» Мне нравится Ники, но он использовал вертолет так же часто, как и я.
Я не знаю, что бы я делал без этого вертолета, но это просто одна из тех вещей, о которых, когда дела идут хорошо, никто не упоминает. Однако, если что-то пойдет не так, это неизбежно станет шпилькой, которой можно тебя уколоть. Вот, собственно, и все, что можно о нем сказать.
Тем временем, вернувшись на поле, мы с командой сохраняли хорошую форму вплоть до Рождества 2005 года. Я забивал голы, мы поднимались в турнирной таблице; тренер Грэм Сунесс, который мне, кстати, очень нравился, творил свое волшебство.
Как только я подписал контракт, я сразу понял, что он мой тип тренера. Он был суров, хорошо разбирался в людях и не терпел дураков. Более того, он любил меня и всегда охотно рассказывал о своей яркой карьере — обычно в медицинском кабинете после тренировки.
По какой-то причине медицинские кабинеты в футбольных клубах часто оказываются в центре внимания общественной деятельности. В «Ньюкасле» там всегда околачивалось с полдюжины парней. После тренировки ты принимаешь душ, вероятно идешь в столовую, а потом, выходя, заглядываешь в дверь медкабинета за противовоспалительными средствами или чем-то в этом роде.
Внутри обычно происходило что-то похожее на собрание матушек — обычно с участием Сунесса, Дина Сондерса (я бы сказал, тоже энергичного парня) и врача команды Иэна Макгиннесса, который также был классным парнем. Я просто обожал заходить туда, коротать время, отпускать шуточки и слушать, как Грэм рассказывает о событиях и персонажах из прошлого.
Поразмыслив, как бы сильно ни менялась игра и игроки, я действительно приветствовал старомодный подход Сунесса. Был ли он таким пугающим, как часто говорят? Я уверен, что он мог таким бы. Но лично я никогда по-настоящему не видел эту его сторону. Единственный намек, который я когда-либо получал, был однажды на гостевой игре против «Уигана», когда он был так разгневан нашим выступлением в первом тайме, что в перерыве запустил целый поднос тарелок в стену. Достаточно сказать, что для нас это было хорошим сигналом.
В целом, однако, между нами, я думаю, было взаимное, невысказанное уважение, которое, возможно, могут разделить только те игроки, которые достигли вершины игры. Мне нравился Грэм, я нравился ему. Эти отношения действительно сгладили мои первые несколько месяцев на Северо-Востоке.
К тому времени, когда мы приехали играть с «Тоттенхэмом» на Уайт Харт Лейн в канун Нового 2005 года, жизнь не могла быть лучше. Затем я пошел в единоборство с вратарем Полом Робинсоном, и мой мир рухнул.
Оглядываясь назад, какая-то часть меня думает, что я должен был перепрыгнуть его. Вероятно, я все равно не забил бы в той ситуации, потому что он исключал этот шанс. Я мог бы подумать: «Не рискуй, Майкл. Не убивайся…»
Вместо этого, поскольку я добрался до мяча за долю секунды до него, я пошел на это, думая, смогу ли я забить?
Таков был мой инстинкт нападающего. Единственным мыслимым завершением в такой ситуации было бы перебросить его. Я не мог оббежать его, он был прямо передо мной. И вот, когда небольшая часть меня все еще думала, что я как-то могу забить, я ударил по нему носком, после чего игрок приземлился на мою правую ногу, как мне кажется, коленом.
Я сразу почувствовал хруст. Я знал, что моя нога сломана. Мяч тем временем скрикошетил куда-то вбок и/или кто-то вынес его. Следующим звуком, который я услышал, был свисток на перерыв. Когда я, прихрамывая, уходил, всем было ясно, в том числе и нашему физиотерапевту, что у меня серьезная травма.
Когда я добрался до раздевалки и снял бутсу, моя нога значительно распухла. Не успел я опомниться, как моя нога оказалась в защитном ботинке, и меня повезли на рентген, который в конечном итоге выявил перелом пятой плюсны.
Еще до этого подтверждения все знали, что это значит: по меньшей мере два месяца вне игры. В контексте возрождающейся ситуации в клубе и моего отличного забивного начала — эта новость была катастрофой.
Несмотря на то, что травма была убийцей импульса, я был достаточно философски настроен по отношению к ней самой.
У меня никогда раньше не было травм костей; не то, чтобы у меня были слабые кости, которые были склонны ломаться. Это было просто совершенно странное происшествие, которое могло случиться с кем угодно.
Кроме того, я получил ее, играя за «Ньюкасл», идя на контакт, пытаясь забить гол. Это была всего лишь одна из таких вещей, и я не слышал никакой критики со стороны болельщиков.
В том январе, когда в июне в Германии должен был состояться Чемпионат мира, мне даже в голову не приходило, что я могу пропустить турнир. На самом деле в тот момент я думал только о том, чтобы как можно скорее стать готовым играть за «Ньюкасл», и решил, что, вероятно, вернусь где-нибудь в марте.
Когда мы подробно рассмотрели травму с Джоном Ходжкинсоном, моим специалистом, нам сказали, что есть несколько вариантов лечения. Можно было бы привинтить кость, что просто сведет сломанные части вместе пятисантиметровым куском металла. В качестве альтернативы можно было оставить трещину срастаться саму по себе.
Проблема, как мне сказали, с последним, менее инвазивным вариантом заключалась в том, что невозможно было предсказать, сколько времени займет процесс заживления. Скорость зависела от того, сколько времени понадобится двум сломанным частям, чтобы отвердеть и снова соединиться. В принципе, кто его знает
«Я не могу сказать, вернешься ты через два или через четыре месяца», - сказал нам Джон.
Хотя операция по завинчиванию была сопряжена с обычным риском: она была инвазивной, болезненной, могла вызвать потенциальную инфекцию и все остальное, была, по крайней мере, гарантия, что я вернусь к игре в установленный срок — вероятно, три месяца, на всякий случай. По крайней мере, это не были бесконечные догадки.
Обсудив это вместе, клуб и я, мы решили пойти на более безопасный вариант с винтами — процедуру, которую я и сделал чуть позже в Манчестере. После этого мне пришлось каждые две недели возвращаться в Манчестер на рентген, чтобы определять стабильность процесса заживления.
Через шесть недель я должен был быть на той стадии, когда мне будет удобно бегать трусцой. Проблема была в том, что на самом деле мне не было по-настоящему удобно это делать. Я очень хорошо понимал трудности возвращения на поле после перелома плюсны.
Эти кости, особенно пятая (наружная), от природы очень гибкие. Однако после операции, скрепленные металлом, очевидно, есть ожидание, что из-за этого может возникнуть ощущение ригидности и некоторого неприятного дискомфорта.
Но сейчас все было по-другому. Я почувствовала такую боль, что остановился и подумал: «Это не дело.» Хотя все медицинские эксперты говорили, что какой-то боли можно было ожидать, я знал, что что-то не так, но все же продолжал заниматься через боль.
Однажды я был на открытой тренировке, организованной для болельщиков на Сент-Джеймс Парк. Я только-только начал свое процесс восстановления; я бегал в полсилы и делал разминку с другими ребятами, после чего они приступали к более сложным вещам без меня. Мы играли в игру-чеканку, по типу: «тот, кто уронит мяч, получит щелчок по уху».
Мяч подлетел ко мне, и я уронил его. Но я не соглашался с тем, что это была моя вина — в этом было больше того, что пас был дерьмовый! Пока все подошли ко мне, чтобы надавать мне щелчков, я отступил на два или три шага просто чтобы выиграть для себя немного времени, чтобы выразить протест моем случае — «Я этого не потерплю, ребята!»
В этот момент я почувствовал еще один хруст в ноге, похожий на тот, что я почувствовал на Уайт Харт Лейн. И тут же подумал: «Опять я это сделал…»
«Кажется, я опять сломал свою чертову ногу», - сказал я физиотерапевту.
На следующий день мы отправились в Манчестер для того, чтобы провериться, и, к всеобщему удивлению, визуально там не было ничего особенного. Все, что мы могли видеть на рентгеновском снимке, это то, что там все еще была крошечная щелка.
Кость, конечно, не снова сломалась на тренировке, но, возможно, что-то просто сдвинулось. В этот момент мы все начали немного паниковать. С майским окончанием сезона и приближающимся Чемпионатом мира мне очень хотелось понять, сколько времени пройдет, прежде чем я смогу вернуться к полноценным тренировкам.
«Послушайте», - сказал доктор, «это заживет. Но опять же, глядя на снимок, это может занять еще три месяца.»
Это было не то, что я хотел бы услышать. Если все так и останется, то я, наверное, пропускаю Чемпионат мира.
Однако существовал и другой вариант. Они могли бы снова меня разрезать, удалить существующий винт, а затем затянуть новый на его месте — цель состояла в том, чтобы добиться немного большего сцепления на поверхности кости, что, в свою очередь, приблизило бы места разрыва.
Если мы сделаем это, сказали мне, то я вернусь на поле примерно через восемь недель. Производя свои расчеты на этой основе, я решил, что смогу вернуться вовремя, чтобы сыграть последние пару игр сезона.
В этот момент я подумал, что должен позвонить Свену-Йорану Эрикссону, чтобы держать его в курсе происходящего. Учитывая, что я был в самом разгаре своей карьеры в сборной Англии и играл очень хорошо, я думал, что обязан держать его в курсе. Я определенно не хотел, чтобы он узнал, что у меня были операции без его оповещения.
Я позвонил, объяснил ситуацию и варианты, которые были изложены с точки зрения того, как они могут повлиять на мою доступность для сборной Англии. Он был согласен с идеей второй операции. «Лишь бы ты был готов и здоров, Майкл», - сказал он, «будут игры перед Чемпионатом мира, чтобы вернуть тебя в строй.»
Я подумал, что просто обязан это сделать.
«Ньюкасл Юнайтед» согласился. Они были так же обеспокоены, как и я, и хотели для меня лучшего исхода. Вторую операцию я перенес в конце февраля или начале марта, а затем моя нога снова была в гипсе еще шесть недель.
К этому времени, после череды, как считалось, плохих результатов, Грэм Сунесс был уволен и заменен Гленном Редером (с недавно завершившим карьеру игрока Аланом Ширером, привлеченным в качестве его помощника), иллюстрацией того, каким всегда горячим местом будет тренерская работа в «Ньюкасле».
На этот раз реабилитация прошла гораздо более гладко в смысле исцеления, но только во второй с конца игре сезона я смог выйти на замену в матче против «Бирмингема» 29 апреля.
Хотя я не был полностью в форме, я все еще чувствовал дискомфорт в ноге, и мои мышцы ног были значительно ослаблены, потому что моя нога находилась в гипсе почти двенадцать недель, по крайней мере, я оказался там, показывая, что могу бегать по полю.
Я был благодарен за эти маленькие милости. Я снова смогу играть в футбол.
