«Московский Спартак. История народной команды в стране рабочих» / Часть 44-я: происхождение «спартаковского духа»
Новые лагерные приключения братьев Старостиных и становление новой спартаковской легенды - в очередной главке из книги Боба Эдельмана.
До войны «Спартак» привлек на свою сторону болельщиков из рабочего класса (то, что называется словом «мы»). Как видно из истории Олещука, эти люди представляли себя пострадавшей стороной в противоборстве с неизмеримо более мощными силами милиции и НКВД (то, что называется словом «они»). На самом деле ни футбольный «Спартак», ни спортобщество в целом, конечно, не было какой-то ущемленной стороной до 1941-го года. Промкооперация вкладывала в команду огромные деньги. После старостинского ареста в 1942-м, «Спартак», потерявший своих лидеров, стал испытывать проблемы на поле. Болельщики также тяжело переживали новое положение дел. На протяжении всех этих лет, ни для кого не было секретом, что Старостины отправлены в лагеря. Они были слишком заметными фигурами в 30-е, чтобы их исчезновение могло пройти просто так. В послевоенное время их имена исчезли из справочников и из футбольных мемуаров. Забитые ими голы в справочниках указывались просто как «и др.».
Поражения не привели к тому, что болельщики перестали ходить на стадион. Действительно, посещаемость упала до 38.000 на домашних матчах в 1946-1947 гг. с 47.900 в 1945-м, но это вряд ли можно считать коллапсом. По 48-м году у нас нет полной статистики, однако видно, что на большие матчи с принципиальными соперниками по-прежнему набивался полный стадион, в то время как на проходные матчи к концу сезона народу действительно приходило поменьше. С уверенностью можно утверждать, что такое внимание со стороны публики давало «Спартаку» гарантию выживания, сознание того, что команда не исчезнет со спортивной сцены. В первые послевоенные годы финансовая мощь Промкооперации существенно уменьшилась, но и продаваемых билетов хватало на то, чтобы содержать команду и оставлять двери открытыми.
В этот сложный период болельщики «Спартака» стали еще сильнее отождествлять себя с любимым клубом. Настоящее испытание всегда приходит вместе с неудачами. Многие болельщики представляли свою команду (оправдано или нет) в роли жертвы. Теперь «Спартак» казался жертвой политической полиции. Вместе с тем, успехи в Кубке в 1946-м и 1947-м убедили болельщиков, что побеждать можно и вопреки всем препятствиям. Постепенно эти качества стали приписывать так называемому «спартаковскому духу». В развитие этой неясной теории, новые легионы спартаковских болельщиков-интеллектуалов (в первых рядах – Лев Филатов), стали рассказывать самые разные истории, мифы и легенды.
Если команда и не могла регулярно побеждать, по крайней мере, она могла играть красиво, воплощая в себе надежды и мечты послевоенного времени. Многие проспартаковские журналисты прониклись этой идеей. Клуб воплощал в себе все прекрасные стороны игры, в то время как «Динамо» стали связывать с менее человечным и более механистическим футболом. «Спартак» должен был обращаться к «здоровым» силам в советском обществе, «Динамо» олицетворяло его темную сторону. Процесс политической самоидентификации, проходящий через футбол, конечно, не был специфически советской историей. Как и идея приписать своему противнику все возможные дурные качества. Для спартаковских болельщиков не имело значения, играло ли «Динамо» на самом деле в механистический футбол. Это просто были истории, которые они рассказывали друг другу о самих себе. Некоторые из них были вполне правдивы. Николай Старостин сделал «спартаковский дух» важнейшей частью спартаковской постсталинской истории. Сердцевиной этой истории были сами Старостины – жертвы сталинской системы, вернувшиеся из ГУЛАГа. Николай никогда специально не рассказывал историю своего заключения ни футболистам, ни тренерам, ни журналистам, ни кому-либо из своих коллег. Не упоминалась, впрочем, и возможность того, что Старостины совершили нечто менее достойное, чем просто обыгрывали «Динамо».
Андрей Старостин печатает по пустой печатной машинке
История «команды, чьи создатели были отправлены в лагеря» стала центральной частью семейного спартаковского романа. Журналисты, западные и российские, с тех пор уделяют этому факту много внимания, порой даже чересчур много. После 1953-го года многие в СССР стали называть «Спартак» командой демократии и даже свободы, без четкого понимания того, что эти слова могут значить в советском контексте. Будучи жертвами сталинских репрессий, Старостины, тем не менее, никогда не были антисоветчиками. Советская власть отправила их в тюрьму, но она же и предоставила им привилегии, давшие им возможность пережить заключение. Освободила их уже другая советская власть. Для людей, поддерживающих команду, «Спартак» был маленьким способом сказать «нет», однако это было очень специфическое сопротивление, не открытая оппозиция или диссидентство. Будучи далеко от Москвы, братья пытались извлечь все возможное в трудной ситуации, в то время как болельщики команды ругали тех, кто отправил их в заключение.
После войны, Андрей Старостин оставался в Норильске. Со временем он нашел способ добиться сносных условий жизни, несмотря на трудности арктической зимы – улицы города превращались в окопы, в которых можно было кое-как укрыться от ветра. Визиты членов семьи и друзей участились. Его футбольные и хоккейные команды стали добиваться успехов, сделав Андрея местным героем к моменту, когда настало время покидать город, в 1954-м году. Послевоенная же история Николая превратилась в настоящую одиссею, сама по себе став частью спартаковской легенды.
После года в Ухте Николая перевели в лагерь рядом с дальневосточным городом Хабаровском. Несмотря на то, что два этих города находились более ли менее в одной части СССР, путешествие между ними заняло почти полгода, с десятью остановками-пересылками. В одном из центральных пересыльных городов, Молотове, Николай встретился с Александром, и они провели вместе 2 месяца. Николай попал в Хабаровск 8-го мая 1945-го, за день до немецкой капитуляции. Вскоре он понял, что в его новом доме все будет так же, как и в Ухте. Комендант хабаровского лагеря, полковник Гоглидзе, был не меньшим футбольным фанатом, чем генерал Бурдаков в Ухте. Полковник также был близким другом Берии, которому стали известны подробности жизни братьев в заключении. Гоглидзе убедил своего друга-грузина одобрить новый статус братьев как сотрудников спортобщества «Динамо». Впрочем, вскоре Гоглидзе был вынужден разорвать отношения с Николаем, которого послали еще дальше – в Комсомольск-на-Амуре. Амурлаг был не лишен своих прелестей: там были магазины, кафетерии, бани, кинотеатр и стадион. Комендант, генерал Петренко, был футбольным болельщиком и товарищем Гоглидзе. Со временем результаты местной команды стали улучшаться, и Николай получил возможность жить вне «зоны», его жизнь стала больше напоминать ссылку, нежели политическое заключение. Другой поклонник его таланта, глава дальневосточных железных дорог, предоставил старостинской команде собственный вагон для путешествий на гостевые игры. Некоторое время спустя жена и дочь Николая получили возможность навестить его. Он ни в коей мере не собирался отказываться от этих привилегий во имя какого-то ни было «принципа».
Самый странный поворот в этой истории (иллюстрирующий противоречивую природу позднего сталинизма) настал в 1948-м году (как всегда, Николай не очень внимателен к точным датам). По версии Николая – в этом случае, как и во многих других, было бы здорово иметь и какие-то другие источники – его вдруг вызвали к телефону. На другом конце провода был никто иной как Василий Сталин, сын вождя, бездельник и главнокомандующий Московского воздушного гарнизона. Спортивный фанат и алкоголик, Василий Сталин стремился превратить собственную команду, ВВС, в грозную силу. Были выстроена вся необходимая первоклассная инфраструктура, наняты лучшие тренеры, но вместо того, чтобы развивать свои собственные силы, ВВС переманивал к себе успешных футболистов из других спортобществ. Команда военно-воздушных сил вышла в высший дивизион в 1946-м году, где оказалась в хвосте таблицы. Несмотря на отсутствие у Николая Старостина больших тренерских успехов, Василий предложил ему вернуться в Москву и принять команду ВВС. На следующий день к заключеннному Старостину прибыл самолет, чтобы переправить его в столицу.
в ожидании продолжения
Нельзя ли поразвёрнутее, почему эта фраза набрана наклонно? Каков подтекст смыслового выделения?
Наверное и такая трактовки понятия "спартаковский дух" имеет право на существование. )
Признателен.