30 мин.

«В «Спорт-Экспрессе» есть личность, для которой я – либерастическая жидовня». Как оставить журналистику и стать учителем

2 k

Виталий Суворов поговорил со Славой Маламудом об уходе из газеты, состоянии спортивной журналистики и ненависти к России.

Милонов, канкан

– Неделю назад вы объявили, что больше не работаете в «Спорт-Экспрессе». Почему?

– Я проработал в «СЭ» практически 13 лет, так что история, наверное, длинная. Если изложить ее емко… Когда меня взяли на работу – сначала в 1999-м, потом в 2001-м, потом в 2006-м пригласили в штат – моя функция в газете, которая была очерчена Владимиром Кучмием при личной встрече, заключалась в том, чтобы смотреть на российский спорт с неожиданного ракурса. Чтобы представлять свою уникальную, американскую, скажем так, точку зрения. Я давно догадывался, а некоторое время назад это превратилось в полную уверенность, что в сегодняшнем «Спорт-Экспрессе» и, наверное, вообще в сегодняшней российской прессе никакие уникальные взгляды, и уж тем более из Америки, попросту не востребованы.

С моей точки зрения, было бы вежливо самоустраниться. Я это сделал, к сожалению, немного позже, чем это было бы уместно – на мой взгляд. Потому что еще в прошлом году мне дали понять, что я лишний человек в сегодняшней российской спортивной прессе. Сейчас не нужны уникальные точки зрения. Нужен канкан под музыку, которую спускают сверху.

– Кто именно дал вам понять, что вы – лишний? 

– Ну, имен я не буду называть, потому что конкретно этих слов мне никто не говорил. Просто создавалось такое впечатление по совокупности самых разных факторов. Ну вот, например, еще четыре года назад перед моей поездкой в Ванкувер – как мне стало известно позже – ставился вопрос о моем снятии из олимпийской бригады и, наверное, даже увольнении из газеты. Все потому, что в блоге я написал достаточно невинную вещь, что еду в Ванкувер не в качестве болельщика сборной России, а в качестве журналиста. То есть я видел свои функции не в том, что «мы с ребятами делаем общее дело, давайте поддержим страну!», а в том, чтобы освещать Олимпиаду. Болеть – дело болельщиков. Дело журналистов – писать, что они видят. Конечно, с упором на то, что болельщиков интересует, но без ненужных охов и ахов. Кому-то в редакции это страшно не понравилось.

– В какой момент «Спорт-Экспресс» стал газетой, в которой журналисты обязательно должны быть болельщиками сборной России? Или так было всегда? 

– Ну, вы же в России живете. Когда в России стала популярной великодержавность и «мы против них»? Примерно тогда же и в «СЭ» поменялись приоритеты. Но пока Кучмий был жив, плюрализм мнений все-таки допускался. К тому моменту, как я поехал в Ванкувер, еще считалось нормальным послать меня на Олимпиаду. А когда я уже поехал в Сочи… Думаю, когда я только добрался до Сочи, «Спорт-Экспресс» уже сильно жалел о том, что меня туда отправил. Я еще не успел ни строчки написать, а руководство газеты уже вызвали на ковер и говорили о том, что освещения Олимпиады в Сочи должно быть предельно позитивным. «Давайте подарим народу праздник».

И со мной были разговоры: «Ты уж постарайся не клеймить нашу родину. И не портить впечатление от праздника, которого она ждала». Ну и в результате, первую же мою заметку, написанную спустя 24 часа после моего приезда в Сочи, зарубили. Совершенно оптимистичную заметку, написанную в моем стиле. По-другому я писать не умею. В заметке было написано про то, что иностранцы немного боятся русских реалий, а бояться их не надо, потому что через две недели они все будут влюблены в Россию. Про то, что пять монтеров в моем номере пытались безуспешно починить одну розетку. Надо было сильно поднапрячься, чтобы найти в том тексте какой-то криминал, из-за которого главного редактора вызвали бы в кабинет Мутко и начали вязать ему руки. Но главный редактор срубил ее полностью – несмотря на то, что Владимир Моисеевич Гескин, глава нашей бригады, около часа умолял его этого не делать. 

А в позапрошлом году меня убрали из штата. Просто решили, что газета больше не будет держать штатных корреспондентов на местах. Мне говорили, что у меня должность обозревателя, но, видимо, новое руководство не считало ее таковой. И когда я поднимал вопрос прошлом летом о штатной должности, сказали, что я не нужен. Примерно тогда я начал поиски новой работы. Трудно было не заметить, что я лишний голос в сегодняшнем «Спорт-Экспрессе».

– Сколько раз в 2014 году ваши тексты зарубались?

– Не считал, но резать меня начали давно – после смерти Кучмия. Иван Рубин, с которым у нас в принципе не было никаких личных пикировок, пару раз пытался меня уволить из газеты, когда взял персональную ответственность за тексты. После прихода Игоря Ларина на должность шефа отдела хоккея меня начали резать очень сильно, чего раньше не было. Знаете, как бывает: приходишь молодой – тебя режут. Потом обрастаешь неким статусом, и тебя либо вообще перестают резать, либо немного правят под размер, либо звонят тебя и обсуждают, что именно стоит удалить. А когда начинают снова рубить с плеча, ты понимаешь, что твой статус в газете поменялся. При Игоре Ларине меня не только резали, но и тупо вставляли в мои заметки куски, которые я не писал. Целые абзацы, которые либо смягчали мою позицию, либо меняли ее на 180 градусов.

– Пример? 

– Ну, типичная правка была такой: когда я высказывал какой-то свое мнение, в скобках обязательно добавляли: «Как мне видится из моей Америки, с моей североамериканской колокольни». Или, например, ни в коем случае нельзя было называть НХЛ лучшей лигой мира. Всегда меняли на «самую раскрученную лигу в мире» или «самую ярко обернутую лигу в мире» – вот эти вот любимые ларинские выражения. Но демонизировать Ларина я не хочу, у него свое видение, как должна работать газета, я с ним общаюсь. В этих случаях он, конечно, поступал неправильно, и я довольно яростно отстаивал свою позицию. И как мне кажется, в газете согласились, что нельзя в авторские тексты вставлять чужие куски. Потом Ларин из штата ушел, новый шеф отдела Женя Богданов меня практически не корректировал, так что самым вопиющим фактом в 2014 году стало как раз снятие той сочинской заметки. 

– Зарубленные тексты, за которые вам было особенно обидно?

– В 2012-м перед президентскими выборами нашел совершенно дурацкую вещь на сайте Федерации тяжелой атлетики России. Федерация яростно поддерживала одного из кандидатов – думаю, несложно догадаться какого. И я написал по этому поводу заметку – о том, как все-таки в России переплетены спорт и политика и о том, как это невозможно в Америке. Просто потому что если НХЛ поддержит кандидата от республиканской партии, она потеряет демократические штаты, и снизится доход лиги, например, в Орегоне. В Америке ввязываться в политику – это просто плохой бизнес. А в России это способ кушать. И вот я написал такую заметку, совершенно не критикуя никаких кандидатов в президенты, но, естественно, шансов появиться в газете у нее не было. Даже два года назад. 

– В фэйсбуке вы активно писали о том, что «Спорт-Экспресс» задерживает вам зарплату. 

– Ну, это обычное дело. Мне половину сочинского гонорара так и не выплатили, придумав какую-то новую ставку и сказав, что будут платить мне в два раза меньше. Потом летом наполовину обсчитали, какими-то ухищрениями я эту разницу выбил. Ну а начиная с сентября мне просто перестали платить. Но врать не буду – после того, как я ушел из газеты, со мной рассчитались. Правда, не полностью – можете догадаться, что с этой задолженностью сделал курс доллара. Видимо, это был единственный шанс что-то выбить из газеты – требовать расчет. Мелочиться я не стану, будем считать, что мы в расчете. Эта газета и эта профессия мне очень многое дали. Были люди, которым я не нравился, но поскольку в редакции я бывал очень редко, то мне сложно сказать, кто именно это был. Даже с тем же Лариным мы общаемся. В отделе хоккея есть только одна пиявка, которую я за человека не считаю. 

– Это вы про кого?

– Имя называть не буду, но кто в курсе – тот поймет. Есть одна личность, для которой я – либерастическая жидовня. Это я цитирую.

– Отлично. 

– При Кучмие за гораздо меньшие слова можно было вылететь. А теперь оно на повышение идет, в обозревателях ходит. Значит, газета выбрала себе такой путь.

– Прощаясь со «Спорт-Экспрессом», вы написали: «Если уж быть откровенным до конца, то работать в сфере масс-медиа в сегодняшней России нет ни моральных сил, ни желания». Почему?

– Даже если ты работаешь в издании, где более-менее вменяемые редакторы, которые не будут бояться вызова на ковер и трястись за свое место, ты сам себя начинаешь одергивать. Не хочешь подставлять людей. Понимаешь, что то, что семь лет назад воспринималось нормально, сейчас воспринимается в штыки – как национальное предательство. Я уже на себе чувствовал, что не могу так размахнуться и разойтись, как делал это раньше. Просто понимаешь: «Если я это напишу, это все равно вырежут. Так зачем стараться?»

Самоцензура давит больше, чем цензура внешняя. Когда ты выдаешь большие объемы, сам себя начинаешь резать. Сегодняшняя политическая атмосфера в России так давит на попытки самовыражения… Как сказал Женя Дзичковский, я мог бы писать о навесах с фланга и быть счастливым. Я знаю, что Игорь Рабинер, которого я страшно уважаю, избрал такой путь. Он пишет о футболе и политику не трогает вообще. И ему это удается. А мне и Женьке не удается. Я ушел из инженерии и пришел в журналистику, потому что я ловил страшный кайф. А если так себя выхолостить, никакого кайфа уже нет. Зачем тогда оставаться?  

Не думайте, что я критикую Игоря Рабинера, он безумно талантливый. Немногие могут делать то же, что он. И то, что он умеет оставаться в мире с самим собой и при этом полностью концентрироваться на спорте – это достоинство, не недостаток. Многие над ним подшучивают из-за его кипучей деятельности, может быть, саморекламы, в которой нет ничего плохого. Но доля зависти в этом подшучивании довольно большая. Говорю это, как специалист, потому я сам всегда относился к обеим категориям – и к подшучивающим, и к завидующим. Игорь – являние в нашей журналистике.

– Примерно под каждым пятым текстом на Sports.ru обязательно появляются комментарии: «Задолбали со своей политикой, пишите лучше о спорте». По-вашему, можно ли сейчас писать о российском спорте и вообще не касаться политики?

– В сегодняшней России нельзя касаться политики с одного бока. Вот мне говорят: «Слав, напиши, пожалуйста, о последних событиях в НХЛ, о наших ребятах. Но при этом не касайся никакой политики». Я напишу. Как смогу, напишу. Может быть, даже иронично и весело. А рядом со мной на полосе будет стоять какая-нибудь отрыжка про то, что НХЛ при поддержке Госдепа давит наших ребят. Понимаете? Вот с этой стороны касаться политики сейчас можно. А с моей стороны – нельзя. Какая из этих сторон вменяемая, у меня лично сомнений нет.

Опять же, я бы мог писать только о шайбах и штрафных минутах. Но на той же полосе, рядом со мной, продолжало быть выходить все это. Есть авторы, которы только это и гонят. И у нас, и в «Советском Спорте» – там-то это всегда поощрялось. Вообще, думаю, что разница между «СЭ» и «Советским Спортом», которой Кучмий с Гескиным и Титоренко страшно гордились, сейчас постепенно стирается до нуля. С уходом Дзичковского, мне кажется, ее и нет больше. Может быть, только Рабинер, Беленький, Сашка Кружков с Юрой Голышаком – вот и все, что отделяет нас от «Советского Спорта». Дай бог, чтобы так и продолжалось. Видите, я до сих пор говорю «нас» – трудно от привычки отделаться.

– Еще одна ваша цитата: «Были ведь времена, когда пресса и проституция не сливались в единое целое, правда, Владимир Моисеевич [Гескин]?». Пример, когда, на ваш взгляд, пресса и проституция слились в единое целое?

– Да господи, посмотрите на первые полосы нашей газеты и найдите любую шапку, в которой упоминается Путин. Вот и все, что тут еще говорить. «Приехал на стадион «Спартак», освятил его». И так далее. Это все политический заказ. Или интервью с полуспортивными-полуполитическими деятелями, в которых интервьюер не столько спрашивает их мнение, сколько обменивается своими собственными великодержавными заморочками и тараканами в голове. Сейчас это почитаемый жанр, публика это любит, чего уж греха таить, и реагирует на это замечательно. Те же якобы футбольные заметки в «Спорт-Экспрессе», единственной темой которых является «Крым – наш».

Знаете, два года назад я делал интервью с Джонни Вейром (американский фигурист, открытый гей – прим. Sports.ru). С замечательным Джонни Вейром, который любит Россию до потери пульса. Ужасно интересная личность. С кем только я интервью ни делал, и с Чаком Норрисом, и с Джорджом Форманом, но Джонни – одна из наиболее ярких личностей.

И перед тем, как послать меня в эту очень короткую и дешевую командировку – я ехал на машине в штат Нью-Джерси – Владимир Моисеевич Гескин наверное недели две мучался, потому что как раз в «Спорт-Экспрессе» депутат Милонов, если я не ошибаюсь, проталкивал свой закон о запрете пропаганды гомосексуализма. И Владимир Моисеевич в своих страшных снах уже видел, как тираж газеты арестовывают в Санкт-Петербурге и присылают повестку в суд про то, что интервью с Джонни Вейром – это пропаганда.

Ну и потом, естественно, тоже мучался, уже редактируя это интервью. Например, из абзаца, в котором Джонни говорил о своем муже, слово «муж» пришлось вырезать – и заменить на его фамилию. Так что все это дело чувствовалось уже два года назад. А сейчас что – сейчас все и так понятно. В российской журналистике сегодня тяжело продвигать какую-либо независимую точку зрения. И очень тяжело писать что-либо, что 84% процента населения не примет с восторгом.

– В каких отношениях вы остались с руководством газеты?

– Очень странная ситуация – никто мне ни слова не сказал о том, что я ушел из газеты. Наверняка, в «Спорт-Экспрессе» считают, что это они меня уволили, но на самом деле я уже полтора месяца работаю в другом месте, и мой пост в фэйсбуке по сути был моим заявлением об уходе. Уведомление о растрожении контракта мне пришло на прошлой неделе. И это единственное общение, которое у меня было с редакцией. Был человек – и нет человека. Как будто и не было тех 13 лет. Единственный человек, который сейчас со мной общается, – Игорь Рабинер, который притащил меня за уши в журналистику в свое время. Ну и еще пара человек поставили лайк тому посту. Из бывших, понятно, Женька Дзичковский, Макс Лебедев, Пашка Стрижевский. А остальные – может, я конечно, утрирую, но как будто было принято решение полностью меня игнорировать. Может, это и хорошо. Владимир Моисеевич вон как припечатал Игоря Рабинера, когда тот покинул газету в позапрошлом году.

– В 2013 году из «СЭ» ушел Константин Клещев, а главным редактором стал Дмитрий Кузнецов. Что изменилось в газете с его назначением?

– Ну, до меня только какие-то флюиды доносились. Клещева я вообще не прочувствовал, он как пришел, так и ушел. А что касается Кузнецова... Все, что я могу о нем сказать: когда я поднял вопрос о том, почему в мои заметки добавляют чужие слова, а абсолютно политизированные тексты, которую дуют в другую сторону, не трогают, он сказал: «Ты пойми, что у России своя политика, а у Америки – своя». Вот это характеризует для меня Кузнецова. Если я скажу, что по масштабу личности он далеко не Кучмий, вряд ли я кого-то этим удивлю. 

– Еще один отрывок из вашего поста в фэйсбуке: «Вот, вроде бы, я как есть еврей и бездуховный америкос, а там – как есть вся Великая Россия, причем до такой степени, что откровенные и неприкрытые нацики там в обозревателях, а обсчитывают и зажимают как раз они».

– Ну, одного нацика точно знаю, про него уже сказал. Вообще, когда в 2002 году у нас был первый разговор с Гескиным, если я не ошибаюсь, он и Кучмий после Олимпиады в Солт-Лейк-Сити подняли вопрос о моем переходе в штат. Гескин мне тогда сказал: «Если ты забросишь свою американскую работу и перейдешь к нам, то должен понимать, что человеку, которого зовут Слава Маламуд, будет тяжело работать в российской прессе. Учитывая еще и место жительства». Я, будучи молодым петушком, ответил: «Так это же замечательно! Это ведь сразу гарантирует, что ни одной мрази в числе поклонников моего таланта не будет». Я всегда пытался с долей юмора относиться ко всему, что народ выносил из моих текстов. Большая часть критики – особенно поначалу – сводилась к тому, что вот, мол, человек из Америки, посмотрите на его фамилию, ха-ха-ха, гы-гы-гы, посмотрите на его национальность. Дальше подписи «Слава Маламуд из Вашингтона» никто не смотрел, мнение уже сформировывалось. Ну а если теперь это уже мнение редакции, то куда мне деваться.

– Если на секунду забыть про все политические истории, в чем главные проблемы сегодняшнего «Спорт-Экспресса»?

– У «Спорт-Экспресса» в 2014 году очень много достоинств. Пока у этой газеты есть Голышак, Кружков, Беленький и Рабинер, все равно есть причины покупать ее и читать. Хотя уход Дзичковского для отдела футбола – это все равно что футболисту ногу сломать. Отделу футбола сломали ногу.

А что касается недостатков – я могу сказать, что хоккей в газете освещается исключительно однобоко и ангажированно. И уже давно. У «Спорт-Экспресса» давно есть рекламный контракт с КХЛ, поэтому ничего критиковать нельзя. Хотя я бы даже КХЛ в этом не винил. Понимаете, когда КХЛ заключает рекламный контракт с газетой, им хочется, чтобы было побольше позитивного освещения. Это нормально. Это, может быть, ненормально для Америки, где такие истории считаются конфликтом интересов, но для России это вполне приемлемая ситуация. Но когда начинают из заметок про НХЛ вырезать слова про «лучшую лигу мира» или меняют фразу «Гретцки – лучший хоккеист всех времен и народов» на «Гретцки – самый раскрученный хоккеист Северной Америки»... Я не думаю, что из КХЛ-маркетинг, где работают вменяемые и спокойные ребята, прочитав про лучшую лигу мира, немедленно позвонят в «Спорт-Экспресс» и скажут: «Что за фигню вы порете? Вы должны мочить НХЛ». Нет, КХЛ наверняка не ставила «Спорт-Экспрессу» таких условий. Эти условия «Спорт-Экспресс» придумал себе сам. Эту реальность, в которой надо унижать североамериканскую лигу, и это будет называться позитивным пиаром для КХЛ. Как и почему – я не знаю, я на этих планерках не сидел.

– Александр Шмурнов считает, что российская журналистика находится в заднице. Как считаете вы?

– Да нет, в российской журналистике очень много ярких личностей. Российскую журналистику есть за что любить, если сравнивать с американской. Американская, конечно, более точная, ответственная и принципиальная. Я, естественно, говорю про спортивную журналистику, давайте на спорте сконцентрируемся. Но российская – более креативная и более доступная. Хотя американская сейчас с развитием блогов тоже идет в эту сторону. Но таких людей, как Дзич или Беленький, в Америке немного.

Я вообще раньше думал, что американская журналистика по сравнению с нашей какая-то очень сухая и несмешная. Все-таки пишем о спорте, об игре детской. Писать об этом с какой-то нечеловеческой серьезностью, какими-то устоявшимися формулировками – это грех. В последнее время американская журналистика, особенно блоговая, тоже выходит на этот уровень. Но в литературном плане, я думаю, мы все-таки лучше. У нас очень цветастый язык, прежде всего. Русский язык – наше главное преимущество. Если английский язык более емкий в формулировках и более пригодный для передачи информации, то русский гораздо лучше передает эмоции. И боль травмы, и радость победы, и гнев поражения. В этом плане у нас уже фора перед англоязычной журналистикой.

Кстати, вот он, мой российский патриотизм! По отношению к языку. Ну а к чему еще? Сейчас требуется, чтобы патриотизм был по отношению к одному конкретному человеку, но я так не умею. Символом России и русского народа для меня является язык, а не что-либо другое. Какой бы ни была политика.

Цербер, водка

– Вы работали на куче крупных турниров. Какой из них особенно врезался в память?

– Конечно, 2003 год, Финляндия, это уж Рабинер в своей книжке подробно описал. Это был форс-мажор. Когда я поехал туда быть ведомым, на подхвате у опытного Макса Лебедева, а Макс в Финляндию не приехал, потому что его в тюрьму за подделку документов посадили. И я приехал, не имея ни аккредитации, которую Макс неправильно на меня заполнил, ни отеля, который он неправильно заказал, ни ноутбука, ни телефона, ни напарника, ни знания ситуации. Я, кстати, Максу за это дико благодарен – потому что он пожертвовал свободой ради моего становления в качестве журналиста. После этого форс-мажора меня уже ничего не пугало. Самая запоминающаяся и интересная командировка просто потому, что она была такая кошмарная. Ничего хуже придумать невозможно.

А вообще много всего вспомнить можно. В 2008-м, когда Россия выиграла в Канаде, были незабываемые эмоции. Плюс, естественно, первая Олимпиада – в Пекине. Мне кажется, я ее очень хорошо отработал тогда. То ли Гескин, то ли Родиченко придумал для меня жанр «Я шагаю по Пекину». То есть, мне просто надо было ходить вне олимпийских объектов, попадать в разные экстремальные ситуации и писать об этом. Просто писать о Китае изнутри. Это было жутко интересно, и мне кажется, мне это удалось.

Еще у нас же с Пашкой Стрижевским были турне по Америке, тоже достаточно экстремальные. Это еще было в бытность Дмитрия Дюбо шефом отдела хоккея, который был страшным цербером и спуску не давал. Из каждого города каждый день мы должны были выдавать полосу. При этом расстояния мы покрывали совершенно дичайшие – я в один день был в Финиксе, в другой – в Колорадо, в третий – в Эдмонтоне, в четвертый – в Калгари. И из каждого города – полоса. В среднем поспать удавалось два часа в сутки, Пашка не даст соврать. Дикая командировка, по окончании которой уже не знал куда себя девать.

Ну и еще мне запомнился 2007 год, молодежная суперсерия, когда Россия вдула канадцам пять матчей подряд, и перед шестым Димка Дюбо мне позвонил и сказал: «Слушай, эту фигню уже никто не читает. Если проиграем в шестой раз, мне уже и на полосу-то это стыдно ставить будет. Напиши что-нибудь смешное, чтобы народ оттянулся». И я написал заметку в стихах. Вот это запомнилось. Гескин после этого объявил мораторий на рифму в газете на ближайшие десять лет.

– Каждого комментатора спрашивают, комментировал ли он когда-нибудь матч пьяным. Вы когда-нибудь писали текст пьяным?

– Нет, я вообще никогда в жизни не был пьяным настолько, чтобы не мог вспомнить предыдущий день или чтобы у меня голова болела. Не впустую хвалюсь, просто меня достаточно тяжело с ног свалить – 120 килограмм живого веса. Единственное – один раз написал заметку, в течение 24 часов питаясь исключительно водкой. Но пьяным при этом все равно не был. Заметка, кстати, хреновая вышла. А водкой я питался, во-первых, потому что не было возможности выйти и покушать, а во-вторых, от бессилия написать что-либо на заданную мне тему. Это было на чемпионате мира в 2004 году, отходняк сборной России.

– Материалы для «СЭ», которыми вы гордитесь?

– Ох, как тяжело, как между детьми выбирать, извините за банальность. Ну, во-первых, если можно все мои большие интервью с американскими звездами объединить в одну заметку, то этим стоит гордиться. Там были и Рулон Гарднер – его первое интервью российской прессе о том, как он побил Карелина. И Чак Норрис, и Горди Хоу, когда я просидел два или три часа в подвале его дома, и мы разбирали старые фотографии. И Боб Бимон, великий американский прыгун. И Джордж Формэн (1, 2), конечно же, и Джо Фрейзер. В общем, все это собрание интервью – это в первую очередь.

Во-вторых, то, что я писал про Малкина, когда он бежал из Магнитогорска. Я был первым, кто его нашел. Довольно-таки серьезная детективная задача была даже просто найти его. Когда я его разыскал в Лос-Анджелесе, прибыл к нему первым рейсом. Нужная была заметка, как мне кажется.

Ну и что еще... Наверное, первая заметка с Олимпиады. Или одна из первых, когда меня поставили на первую полосу. Ставить было нечего, а мы в тот момент ехали с китайским таксистом, очень веселым, который не знал, что нам нужно на стадион, и повез нас в публичный дом. И мы пытались ему на пальцах объяснить, что нам туда не надо. Закончилось все хоровым пением «Катюши» на китайском языке. И из этого получилась первополосная заметка. Мне было радостно, во-первых, потому, что ее пустили, а, во-вторых, потому что пустили на первую полосу. Эта заметка была, пожалуй, квинтэссенцией моего журналистского стиля.

– Самая запомнившаяся реакция на ваши тексты?

– В 2004-м году я встретился с Виктором Васильевичем Тихоновым, земля ему пухом, и оказалось, что он меня знает. Подошел ко мне и сказал: «Так вот как вы выглядите!» Тогда я понял, что можно умирать – жизнь сделана. Это для меня было чем-то совершенно незабываемым. Я только три года к тому моменту был постоянным журналистом «Спорт-Экспресса».

Или когда в Сочи ко мне подошел Якушев и сказал: «Привет, Слава, давно не виделись. Читаю тебя». Когда понимаешь, что до таких людей твои слова доходят, это заставляет думать, что не зря наверное всем этим занимался.

Папа Семена Варламова подходил в Сочи, благодарил за поддержку его сына во время прошлогоднего скандала. Для меня это тоже многое значило, потому что я сам отец хоккеиста. Отец вратаря – это вообще самая худшая профессия в спорте, как мне кажется. Самая ранимая. Поэтому мне было приятно, что человек оценил и поблагодарил.

– У вас есть друзья среди российских хоккеистов?

– Вообще я всегда старался соблюдать дистанцию. Потому что, ну, вот он твой друг, но рано или поздно нужно будет написать о нем что-то, что ему не понравится. Хоккеистов, которые сто процентов матчей идеально проводят, – нет.

Я в свое время ходил домой к Овечкину, и мама его кормила меня борщом. С Варламовым у меня были достаточно близкие отношения, он моему сыну показывал, как упражнения вратарские делать. Чисто по-человечески мне всегда очень нравился Сережа Бобровский.

С футболистом Игорем Симутенковым мы общались, когда он в Америке жил. И когда его партнер по команде Тишков был убит, он мне позвонил, у нас был очень длинный, такой настоящий русский душевный разговор. Когда он вернулся в Россию, связь оборвалась.

Но так, чтобы, грубо говоря, корефаниться – это неправильно. Это, конечно, помогает здорово в журналистской профессии, но это все-таки конфликт интересов. Так что по-хорошему нужно держать дистанцию.

Ван Дамм, патриот

– Вы же продолжаете заниматься спортивной журналистикой в США?

– Сейчас для меня это хобби, и на сегодняшний день это, наверное, самый удобный для меня формат. Я пишу для канадского Le Journal de Montreal – причем пишу я на английском, а переводят меня на французский. Оригиналы иногда перепечатывает Toronto Sun. Ну и пишу для NHL.com – официального сайта лиги. Иногда еще на радио приглашают в качестве эксперта по российским хоккеистам. Рабинер меня вот все подбивает книгу написать, но не все же Рабинеры! Он один такой. Вот поэтому я ему и завидую. Если бы я был таким, как он, я бы наверное существенно подправил свое материальное положение! Но пока не могу, посмотрим. Может быть, рано или поздно рожу. 

– Какой у вас статус в американской журналистике?

– Ну, американские журналисты знают, кто я такой. В англоязычном твиттере у меня 11-12 тысяч фолловеров. Народ знает, в общем.

– Где вам было сложнее заработать себя имя – в российской журналистике или в американcкой?

– Я наверное счастливчик, потому что в России на меня этот статус просто свалился – я написал пару заметок для «СЭ», им понравилось, написал еще раз, и вот я уже в кабинете Кучмия, и он говорит, что я нужен газете. В Америке наверное не так все просто, но тут я никогда в штат и не устраивался. А первый англоязычный текст я написал для Washington Post – потому что я постоянно ходил на матчи «Вашингтона» и знал местных журналистов. И был момент, когда меня спросили: «Слав, почему бы тебе не быть нашим экспертом по русским? Как у тебя с английским?». «Хорошо, напишу». Я ведь к тому времени в Америке чуть ли не двадцать лет жил, окончил университет, так что ни с языком, ни с поп-культурной поляной у меня никаких проблем не было.

– В каком университете вы учились?

– Рочестерский технологический университет, это в штате Нью-Йорк. По специальности инженер-электрик.

– Когда вас вообще потянуло в журналистику?

– Потянули в середине 90-х, я был экспертом по НФЛ в газете «Русское слово». Думаю, можно с большой долей уверенности предположить, что в тот момент я был единственным русскоязычным экспертом по американскому футболу в прессе. А что касается «Спорт-Экспресса» – или в 1998-м, или в 1999-м Игорь Рабинер нашел меня на каком-то хоккейном форуме, мы там с ним немножко попикировались кое в чем, и он сказал, что, по его убеждению, я должен работать в журналистике. Взял у меня электронную почту и попросил написать пробный текст на вольную тему. Я написал, ему страшно понравилось, и он побежал к Ларину, который тогда заведовал НХЛ в «СЭ» и все это одобрил. Это была весна 1999-го, я находился неподалеку от Баффало, а «Баффало» как раз играл в плей-офф с «Оттавой» Яшина. И было похоже, что «Баффало» дернет «Оттаву», и Яшин поедет на чемпионат мира. В общем, все сошлось, и Ларин сказал: «Давай его отправим». Сделали мне аккредитацию, я приехал на матч, сделал интервью с Яшиным, Кравчуком. И так все пошло. 

А Игорь всегда мне помогал советами, он человек очень искренний. Что я ценю в нем, так это то, что он не только похвалит, но и припечатает, когда человек этого стоит. Пустой похвалы от него не дождешься. Он и Гескин, их советы, их опыт, и сформировали меня в конце 90-х и в начале 2000-х, когда я начинал в «Спорт-Экспрессе».

– Сколько вы к тому моменту жили в США?

– Я в Америке с 1991 года. В 1992-м все началось, и перед самым началом активных военных действий я успел убежать из Бендер – это как раз был эпицентр Приднестровской войны. Мне тогда было 17 лет, все, что у меня было, – это одна пара джинс и пара фильмов с ван Даммом. Все мое знакомство с Америкой. А бежал, конечно, с родителями – мамой и отчимом. Отчим у меня был военнослужащим, но не горел желанием воевать ни за тех, ни за других. И я прекрасно его понимаю. Ни там, ни там правды не вижу. 

В Америке мы жили в небольшом городе в штате Нью-Йорк. Конечно, поначалу сложно было, приходилось привыкать. Еще возраст самый ужасный, приехал 17-летним дылдой, когда сам еще не знаешь, кто ты такой, и на весь мир волком смотришь. В школе, кстати, поиграл в американский футбол чуток, тоже было такое становление личности. А язык в этом возрасте внутривенно вводится, через год мои партнеры по футбольной команде уже сочинения у меня списывали.

– С будущей женой познакомились в Штатах?

– Нет, в Москве в 1998-м. В 90-х я пару раз приезжал в Москву, сейчас у меня там теща с тестем живут до сих пор, шурин. Родня со стороны жены, в общем. Своей собственной родни у меня там нет. А последний раз, если не считать Сочи, году в 2008-м бывал. Просто как второй ребенок родился, уже нет такой возможности. Да и финансово тяжеловато.

– Ваши дети хорошо говорят по-русски?

– Старший сын – дикий патриот России, я это только поощряю. Когда был молодежный чемпионат мира, у него с канадскими детьми в раздевалках чуть ли не до драк доходило. Болеет за команду «Катюша», большой поклонник велосипедного спорта. Вся комната обклеена российскими флагами, вымпелами. Хотя по-русски он говорит с акцентом, конечно, за что я его гоняю очень сильно. Но читает, писать может. Очень старается и очень гордится этим фактом.

А младший сын пошел в американский детский садик и русский там из него, к сожалению, выжгли каленым железом. С ним сейчас тяжеловато, он понимает, но, хитрован, говорить не хочет.

– Неделю назад вы рассказали, что теперь работаете учителем в средней школе. Как это вышло?

– Это была работа, о которой лет 15-16 назад я очень серьезно думал. Не скажу, что мечтал, но мне очень нравилась сама идея работать с детьми, объяснять что-то людям, особенно, то, что мне самому нравится. Потом я стал журналистом, и все это, конечно, пошло лесом. А в прошлом году я понял, что в журналистике я выхожу на финишную прямую и к сорока годам мне придется что-то менять в своей жизни, я оживил эту идею. Начал смотреть, как получить сертифакт, куда можно устроиться и так далее. И вот месяц назад меня взяли на работу. Причем вручили мне гораздо больший объем работы, чем я думал – сразу три предмета в четырех классах. Преподаю я английский и литературу, математику и историю США.

На самом деле толчок к этому был дан в прошлом году, когда я тренировал футбольную команду моего младшего сына и понял, что с детьми у меня по-прежнему все хорошо получается – они меня слушают, и мне удается как-то вовлечь их в процесс.

– Сколько вы их уже тренируете?

– Да вот только в прошлом году начал. Там все ребятишки маленькие, без страшной муштры обходится. Просто придумываешь им смешные игры футбольные, учишь их пасовать. В общем, чтобы весело было. Им же в шесть-семь лет тяжело концентрировать на чем-то внимание больше, чем на пять секунд.

– В основу своего сына всегда ставили?

– Ой, да какая там основа! Они еще даже никаких турниров не играют, просто бегают. Один состав отыграл две минуты – и второй вышел.

– Писать на русском языке вы больше не планируете?

– Ну если в России что-нибудь изменится не в худшую сторону, может, как-нибудь еще и тряхну стариной, не знаю. Надеюсь. Почему бы и нет?

– Если почитать комментарии к вашим текстам, самое популярное мнение там такое: Маламуд ненавидит Россию. Вы ненавидите Россию?

– Все-таки нужно отличать Отечество от его превосходительства. Салтыкова-Щедрина, если я не ошибаюсь, сейчас процитировал. Мне хочется, чтобы хоть один из тех, кто обвиняет меня в ненависти к России и ко всему русскому, умел по-русски изъясняться как я. Потому что если ты патриот, будь добр – научись хотя бы знаки препинания расставлять. Научись не заканчивать каждое предложение шестью закрытыми скобочками. Научись цитировать правильных людей и подхватывать в книжках правильные мысли.

Я люблю русский язык, для меня это Россия. Ту Россию, которая выражена в хорошем, правильном, красивом русском языке, я люблю. А кто Россией на сегодняшней день правит – и правил вчера, и будет править завтра – и кого в России сейчас принято ненавидеть – это меня не задевает. Если для некоторых людей любить Россию – это ненавидеть Америку, или евреев, или армян, или негров, или геев – то да, вот эту любовь к России я не приемлю.

– Вы можете назвать себя патриотом?

– Слово «патриотизм» в России дискредитировано в последнее время, мне кажется, да и вообще всегда так было, наверное. Знаете, я... Ну давайте рассуждать. Вот чем я не русский? Я слушал ту же Аллу Пугачеву, которую слушали все, кто вырос в Советском Союзе. Я смотрел ту же самую программу «Время», читал ту же самую газету «Известия», учился в той же самой школе и ходил на те же самые уроки политинформации. У меня свой взгляд на жизнь, свой взгляд на политические процессы в России, я имею на него право.

Почему я должен отвечать, люблю ли я Россию или не люблю? Только потому что я живу в Америке? На то есть объективные причины. Только потому, что у меня фамилия Маламуд? Ну так я ее от своего отца получил, как и все вы. А он получил ее от своего отца, который, между прочим, был морским пехотинцем и воевал в Севастополе. Так что я не понимаю, почему я должен отдуваться за это. Я люблю своих детей, люблю свою жену, люблю то, чем я занимаюсь, и люблю русский язык, которым зарабатывал на жизнь очень долгое время. Я люблю спорт. Люблю ли я последние постановления партии Советского Союза? Это побоку, я считаю.

– На прошлый День благодарения вы написали: «Спасибо Америке. В том числе, за то, что ты не Россия».

– В настоящий момент, если посмотреть на те тенденции, которые формируются в российском обществе, и те точки зрения, который сейчас популярны, я не нахожу много точек соприкосновения. Я и в Америке со многим этих точек не нахожу, но в общем и целом я рад, что воспитываю детей здесь, а не там.

– Что именно вам не нравится в Америке?

– Ну, Америка, например, – очень религиозное государство. Хотя Россия еще более религиозная. Но в Америке мне нравится тот факт, что здесь от этого всего можно отстраниться. Можно не поддерживать того или иного политика, завтра политик будет другой, курс меняется, а единственная по-настоящему американская ценность – это «Живи как хочешь, другим не мешай». И это мне нравится. Когда вся страна делает что-то, что мне не нравится, или бомбит кого-то, кого я бы не хотел, чтобы она бомбила, я могу против этого спокойно высказываться. И я могу жить своей жизнью, а эта политика в мою жизнь не лезет.

интервью
происшествия