10 мин.

Как быть счастливым, не вставая годами с кровати. Памяти Вениамина Мандрыкина

519

Бывший вратарь ЦСКА Мандрыкин умер в 41 год

6 августа на 42-м году жизни скончался бывший вратарь ЦСКА.

В последний раз мы виделись года два назад. Может, меньше.

Я время от времени заглядывал к Вене. Приносил тот самый коньячок, который он так любил. Полюбил, кстати, и я. Мама готовила беляши, вкуснее которых я не ел в жизни.

Это были прекрасные вечера. Когда и я забывал, что лежит напротив меня парень, едва способный шевелить рукой, да и он сам.

В первые приходы меня раздражал шум из форточки, нелепый в своей веселости гам. Мне казалось, все это подчеркивает ужас положения моего друга Вени.

Его не раздражало вовсе. Я как-то захлопнул форточку — сразу услышал:

— Нет-нет, открой.

...На прощание мы поцеловались. В дверях я оглянулся. Даже не предполагая, что видимся в последний раз.

Я и сейчас боюсь вдумываться в тот ужас, который он пережил. Примеривать на себя эту кровать, утку, какие-то трубки и белый потолок.

Но он вообще не чувствовал себя несчастным. Совсем напротив.

В голове моей это как не умещалось тогда, так и не умещается сегодня.

Для кого-то смерть — спасение. Избавление от мук. Но не для него.

Веню мне жаль ужасно. Потому что жил он полной жизнью. Не скучной. Радуясь каждому дню. Ни словом, ни оговоркой не намекнув: «лучше б я тогда погиб, в Брянске»...

Нет-нет. Он жил, еще как жил!

На первое интервью после аварии мы приехали к Вене с Сашей Кружковым. Боялись этой встречи. А Веня над нами посмеивался. Уловив и страх в наших глазах, и легкую заторможенность в жестах.

Мы пристроили диктофоны на простынку рядом с ним, а Мандрыкин указал глазами:

— Нет-нет, кладите прямо на меня. Вон туда, где ноги.

Мы положили, оцепенев. Было в этом что-то ужасное для нас — класть диктофон на человека как на вещь, — но не для него. Все равно ж не работают! Так что церемониться? Футболисты — ребята простые.

Как положено, мы интересовались здоровьем. Другой поморщился бы. Ответил односложно. Но Веня, радующийся любой возможности пообщаться с новым человеком, улыбался.

От подробностей внутри у меня все леденело.

— Позвоночник у меня поврежден в таком месте... Чуть выше было бы — я бы умер. Там зона, отвечающая за сердечно-сосудистую. Сердце прекращает работать, когда отек до него доходит. Но и мое состояние было жуткое. Врачи 25 процентов давали на то, что выживу. Почему на полтора месяца и поместили в медикаментозную кому с искусственной вентиляцией легких. Чтобы организм не перегружать.

Ноги у меня не двигаются вообще, руки — чуть-чуть. Смотрите как. Лицо почесать могу, это главная моя мечта была после аварии!

— Еще о чем мечталось?

— Самому дышать научиться. Избавиться от аппарата, который за тебя это делает. Через трубку закачивает кислород в легкие. Первые-то полгода я вообще ничем пошевелить не мог. Мне тогда рассказывали: если спинной мозг не перебит полностью, остаются частички — они сами будут искать пути. Что-то восстановится. Поэтому руки ко мне вернулись. Но пальцами шевелить не могу. Видите, как выгнулись?

— Одна рука работает лучше?

— Ага, правая...

Его судьба со всем ее трагизмом была будто прочерчена кем-то сверху. Слишком много совпадений, чтобы это было случайностью. Все не так просто.

Мы и не думали, что так бывает. Вернее, бывает не только в книжках.

Заговорили о пропущенных голах, которые должны были бы Вене помниться. Но помнилось совсем другое.

— Медали помню! — произнес Мандрыкин и указал глазами на стенку.

Медали висели прямо рядом с ним. Еще бы забыть!

— Трофеи помню, — продолжал он. — Правильно Газзаев говорил: «Вы и не вспомните, сколько вам заплатили за какие-то матчи. Но всю жизнь будете вспоминать медали!» Так и оказалось. Детали растворились.

— Когда-то на сборе вы вышли на второй тайм против «Кельна». ЦСКА проигрывал 0:2. Завершился матч со счетом 1:9.

— Точно, было! Вы бы не сказали — я бы и не вспомнил. Это в Москве всполошились, узнав счет. А мы этот матч забыли через две минуты. Конец сбора, тяжело добирались, черт-те где стадион, слякоть, прямо оттуда в аэропорт поехали. Никакого настроя! Мне гораздо больше запомнилось, как пропускал шесть за ЦСКА.

— Мы такого не помним.

— Я только пришел в ЦСКА, играли в 2001-м против «Зенита». Последний матч Садырина в команде. Проиграли 1:6. Команда в такой яме была после смерти Перхуна! Просто доигрывали сезон — на каждый матч выходили как на каторгу. Садырин чувствовал себя ужасно, каждые две недели мотался в Германию к врачам. Когда возвращался, вот это была картина ужасная. Я в первый раз с таким столкнулся — человек после «химии» будто мертвый. Настоящий труп, зелено-желтый. Одни кости. Потом проходит пара дней, становится лучше. Но после того матча мы Садырина больше живым не видели.

— Это же вас выпустили вместо Перхуна в Махачкале?

— Это был первый случай, когда я заменил Перхуна. Но не последний — лежал потом на том самом месте, где он умер.

— В больнице?

— Да, в Бурденко. Он же неделю там провел. Таких боксов в первом отделении штук пятнадцать. Место номер один в первом отделении — для самых тяжелых больных.

— Мы в шоке.

— Я на этом же месте провел четыре месяца — пока сам дышать не начал.

— Перхуна там вспоминали?

— Вспоминали. Мне даже рассказали, почему он умер.

— Почему?

— Во-первых, кости черепа были тоньше, чем у обычного человека. В момент удара череп треснул, кровь стала поступать внутрь. Если б в Махачкале сразу сделали МРТ, поняли бы — необходима срочная трепанация. Если б вскрыли череп, убрали всю кровь, не было бы никаких последствий. Кровь же давит на мозг!

— Это понятно.

— Просто упустили время. У Петера Чеха травма, как мне говорили, была даже тяжелее. Просто там Лондон, а здесь — Махачкала.

— Хороший был парень?

— Нормальный. Мы подружиться не успели. Я месяц к тому моменту провел в ЦСКА. В последний день перед матчем жили в номере втроем: я, Спартак Гогниев и Серега Перхун.

— Как столкновение Перхуна и Будунова смотрелось со скамейки?

— Вообще ничего необычного! В 2000-м на сборах с «Аланией» играли против минского «Динамо». Точно такой же эпизод, сталкиваюсь с кем-то лбом. Для меня все завершилось тремя швами, для Перхуна — смертью. Я спросил медсестер, которые через неделю отключали Перхуна от аппаратов: «Почему так вышло?» Объяснили. Когда привезли — было поздно спасать, половина мозга умерла.

— Предчувствий тогда не было?

— Никаких. О чем вы говорите? С семьей Перхуна потом общался Сергей Семак. Сразу собрали деньги всей командой, потом выиграли чемпионат — снова собирали. Садырин говорил: «Это третий футболист ЦСКА, который при мне гибнет, — Еремин, Мамчур и Сережа Перхун...» Он жутко переживал.

Его маме, чудесной Надежде Михайловне, я рассказывал вполголоса в коридоре, как делали с Веней первое большое интервью. Еще не существовало «Разговора по пятницам», но была рубрика «Персона» в футбольном приложении к «СЭ».

Вениамин приехал к Киевскому вокзалу в белом костюме, на каком-то немыслимом «Мерседесе». Вокруг которого моментально собралась толпа из пацанов. Мандрыкин накрыл для нас, корреспондентов, удивительный стол. Уговаривая попробовать то и это.

Я переходил на шепот, вспоминая все это. Чтобы Веня не слышал в своей комнатушке. К чему терзать воспоминаниями?

Но болезнь что-то отнимает, а что-то обостряет. Слух, как оказалось.

— Всему свое время, — тихо выговорила мама и ушла на кухню. Удерживая слезы перед чужим человеком.

— Там ресторан был отличный! — услышал я из комнаты бодрый, даже насмешливый голос Вениамина. — Бывший муж Кати Лель держал. Свежайшую рыбу доставляли самолетом. Заходить надо было в среду и пятницу, я знал... А потом умер хозяин — и ресторан загнулся.

Мы молчали секунду, другую.

— Вам на работу сегодня уже не надо? — спрашивал меня Мандрыкин. — Футбик посмотрим вместе?

Конечно же, я остался. Снова рассматривал медали над кроватью — лишь бы не сталкиваться с ним глазами. Порой это было очень тяжело. Особенно когда в разговоре зависала пауза.

Развешаны медали были плотно — и вдруг пустота между несколькими. Ощущение, будто одну сняли. Или должна была появиться какая-то, место было заготовлено. Но вот не появилась.

Вениамин Мандрыкин с мамой и женой.

Фото Александр Мартанов, архив «СЭ»

***

Его не забывали. Ребята из ЦСКА заглядывали. Евгений Гинер наизнанку вывернулся, чтобы только облегчить ужас положения своего бывшего вратаря.

Веня бодро рассказывал, как ему помогали. Я все это слушал — и Гинер открывался для меня с новой стороны. Сентиментальной. Впрочем, я догадывался, что он такой.

Заезжали все, кроме одного человека из ЦСКА. Который даже не позвонил ни разу.

Веня не обижался:

— Откуда я знаю почему?

— Кто последним приезжал? — переводил я разговор на темы приятнее.

— Вот недавно заглядывал Ролан Гусев. Часа три-четыре сидели и вспоминали. Еще бы три просидели. Конца историям не было.

— Как у него дела?

— Собирается в Москву перебираться из Марбельи. Чем-то в футболе заниматься.

— Кто еще заезжает?

— В последнее время — Дима Хомич и Вова Кисенков.

— Только-только закончивший играть хоккейный вратарь Евгений Набоков говорил: «Есть только один момент, по которому скучаю, — утренняя раздевалка. Приходишь, болтаешь с ребятами...» У вас есть моменты, по которым тоскуете?

— По самой игре! Еще — вечер после игры, первые часы. Напряжение схлынуло, адреналин получил. Я в ресторан отправлялся, общался с пацанами. «Моим» местом был ресторан «Генацвали» на Остоженке. Там до сих пор моя фотка висит, ребята рассказывали.

Вениамин Мандрыкин.

Фото Александр Федоров, «СЭ»

***

С ним было очень легко. Если не смотреть на ноги.

Рядом лежала стопка книг — кажется, Веня читал одновременно несколько.

— Вы смотрите телевизор, читаете. Последний яркий человек, которого для себя открыли?

— Алишер Усманов. Просто восхитил меня!

— Это чем же?

— А вы напишете?

— Обещаю.

— Не так давно вдруг звонок, человек из его фонда поддержки спортсменов: «Мы к вам заедем, надо кое-что передать от Алишера Бурхановича. Небольшой презент».

— Лучший презент — конверт с денежкой.

— Так и получилось. Только не конверт, а коробочка. Здорово поддержал. Я потом звоню секретарю: «Как можно поблагодарить Алишера Бурхановича? Может, письмо написать?» — «А я вас сейчас соединю». Очень рад, что смог высказать лично. Я был поражен! Безо всяких обращений, сами вспомнили. Я знал, что он помогает спортсменам, но никогда бы не подумал, что это коснется меня...

— Удивительно.

— А потом узнал историю, как один американец обнищал, выставил свою нобелевскую медаль на аукцион. Усманов выкупил, пригласил человека в Москву и медаль вернул.

— Что вам сейчас нужно? Может, кровать поменять?

— Вообще ничего не надо. Все есть.

— От ЦСКА пенсия вам полагается?

— Ничего не полагается. ЦСКА мне и так здорово помог. Знаю, если будет надо — стоит только позвонить, все сделают. Но если все в порядке — зачем просить?

— Какие-то фильмы смотрите?

— Нет, только футбол. Мне кажется, потом год смотреть на него не смогу. Да и чемпионат России после мирового — тяжело. А вообще-то главный фильм в моей жизни — «Брат» и «Брат-2». Обожаю, готов пересматривать снова и снова. Идеальное кино.

— Недавно лежал в больнице. К пятому дню чуть с ума не сошел. А вы как-то разумную голову сохраняете.

— Я, между прочим, 11 месяцев в реанимации пролежал. Человек привыкает ко всему. Мне люди рассказывали - даже в тюрьме тяжело первый месяц. Потом свыкаешься.

Вениамин Мандрыкин.

Фото Александр Федоров, «СЭ»

***

Веня, спи спокойно. Ты настрадался в жизни так, что там тебе должно быть легко.

Ты переносил все тяготы с такой простотой, переходящей в безмятежность, что я поражался. Не верил твоим словам и своим глазам. Неужели это возможно — быть счастливым, не вставая с кровати годами?

Это была даже не сила духа, а удивительное открытие по части человеческих возможностей.

Ты был, Веня, не просто отличным вратарем. Ты был одним из самых удивительных людей, которых я встречал в жизни. Ты многое для меня открыл.

Встретившись там, мы еще поговорим. Достанем тот самый коньячок, который так тебе полюбился в последние годы. Посмотрим футбик.

источник

logoЦСКА
logoВениамин Мандрыкин