Сегодня 70 зенитовскому Палычу – мегамужику-фотографу. 12 лет работал бесплатно, гоняет на мотоцикле, Боаш его обожает
Большая история Вячеслава Евдокимова.
Игроки «Зенита» любя называют усатого клубного фотографа Палычем – один из самых возрастных сотрудников клуба научился фотографировать в 7 лет, в 11 снимал профессиональных мотогонщиков, а в 16 зарабатывал больше, чем советские инженеры. Сегодня ему 70 и по такому случаю мы поднимаем интервью с ним, впервые опубликованное осенью прошлого года.
Даже в таком возрасте Вячеславу Евдокимову не хватает нагрузки, он гоняет на мотоцикле по Ленобласти, а потом обсуждает новые модели с Виллаш-Боашем.
Палыча обожают тренеры и игроки, а клубные соцсети называют звездой видеоблогов «Зенит-ТВ», где он постоянно мелькает и обнимается с футболистами. Уважение и любовь проявляются, когда игроки празднуют голы и смотрят именно на него – своего фотографа.
«Если ты хороший спортсмен, то даже во время тяжелейшей гонки видишь, кто где стоит, как и что делает, – рассказывает Палыч. – Иногда, подбегая к угловому, игроки говорят мне: «Палыч, давай не спи, сейчас гол забью». Дзюба может подбодрить: «Давай, давай». Так он показывает, что все видит, а не только бежит, выпучив глаза. Если человек во время футбола или другого вида спорта видит вокруг себя, значит, он не очумел, у него еще есть резерв. Игроки в «Зените» вообще нормальные и беспроблемные. Халк каждый раз говорил «Спасибо». Азмун говорит сейчас. Кокорин. Почти все!
Когда на сборах скучно, подходят: «Дай поснимаю». Дзюба – главный любитель. Они пощелкают, дам им посмотреть, что наснимали, а там полная ерунда – это как я в футбол выйду играть. Понятно, что там ни о чем. А так фотографиями интересуются все: смотрят клубный сайт, сами берут фото в инстаграм. Но иностранцы просят каждый день, я их начинаю переключать на других людей, потому что мне этим некогда заниматься. В команде 30 игроков. Если я каждому буду фотографии посылать, то спать никогда не буду».
Перед вами интервью легендарного фотографа «Зенита» Вячеслава Палыча Евдокимова, из которого вы узнаете:
• Что он снимал в Заполярье на базе атомных подводных лодок и как работа на колбасном заводе помогла стать топовым фотографом;
• Как чуть не стал хирургом, но разочаровался в медицине и превратился в самого востребованного фотографа Петербурга, работая для 30 изданий;
• Истории про тренеров и игроков «Зенита»: добрейшего Спаллетти, странного и отвлеченного Манчини, музыкального Денисова и огромный зад Халка;
• Как в 69 лет чувствовать себя на 48, обгонять 40-летних и влюблять окружающих в скорость.
Важное о работе фотографа: почему нельзя болеть за команду во время матча и как снять спасение Домингеса
– Еще ни разу я не работал, думая о результате матча в начале, в середине и даже конце. Моя задача очень простая: я не играю в футбол, а снимаю лучшее, что было в этом футболе. Поэтому абстрагируюсь от игры – хоть это чемпионат мира, хоть Олимпийские игры. Вышел со спокойным сердцем, хладнокровно, без суеты. Только так можно сделать хорошие снимки. Что будет, если я начну болеть и подпрыгивать? Я бы вообще не занимался съемкой, а только бы думал: «Отдай пас, пробей по воротам». Так что я не болею вообще. Вот когда матч закончился, я начинаю медленно его осмысливать: приду домой, посмотрю репортаж и сравню в голове, что я мог упустить или что я прочувствовал и снял действительно здорово.
– То есть вы не отмечали победу в Кубке УЕФА?
– Победа для меня началась, когда матч уже закончился, – в гостинице. До этого все было просто фоново.
Ко мне в номер прибежали питерские журналисты, стали праздновать. Чтобы они не мешали отправлять фотографии, я пошел в ванную комнату, накрыл крышкой унитаз, сел на него, закрыл дверь, занялся обработкой фотографий. Просидел так около часа. А когда вышел, все уже разбежались по другим номерам. Так что я праздновал в туалете. Но вышел часа в четыре утра, в ресторане еще были люди, немножко с ними попраздновал. Было романтично.
– Вспомним чемпионство 2007 года. Прозвучал свисток, все выбегают на поле. Вы в этот момент могли кого-то обнимать?
– Нет, нет, нет. Моя задача – увернуться от всего, заниматься только съемкой самых интересных моментов. Больше меня ничего не интересовало, никаких объятий. Я как будто неизвестный человек и никого не знаю.
– А тяжело уворачиваться?
– Я же тоже хороший психолог и мне достаточно взгляда, чтобы понять как изменить позицию. Играл там в догонялки – от одного увиливал, от второго, зато получилась хорошая съемка.
– Тогда вы сняли спасение Домингеса. Вы сделали такой кадр случайно или же это нормально – вы к нему готовились?
– Почему я абстрагируюсь от боления во время матча? Так мне кажется, что я играю с ними в футбол. Вот он бежит, сейчас сделает дриблинг – я определяю его по движениям и по глазам, уже готов, что сейчас он что-то сотворит. И в этот самый момент я с ним соединяюсь, нажимаю на кнопку, и получается, что наши с ним мысли совпали. То же самое с Домингесом: если он не выпрыгнет, будет гол. В этот момент надо вовремя прочувствовать то, что он сейчас сделает. Он сделал – я нажал, когда было нужно.
– У вас есть внутренняя радость, когда нажимаете кнопку и мысленно понимаете, что сделали классный снимок?
– Ни радости, ни опустошения, вообще ничего. Ты будто поешь с певцом в унисон: прямо как он – не позже, не раньше, только не мешаешь ему. Вот такая задача фотографа.
– Сколько процентов времени ваш глаз наблюдает за игрой через объектив камеры?
– Во время игры – 100%.
– А бывало, что упускали важный момент?
– Нет. Если видел, то не мог упустить. А если это было за спиной, то я себя в этом не виню.
– Считали, сколько делаете фотографий с одного матча?
– Почему не считал? Я знаю даже. Хороший матч – порядка 2,5 тысяч. Мне хватит часа, чтобы на компьютере отобрать из них 170 действительно качественных.
– А плохой матч?
– Плохой – две тысячи, но я все равно ищу. Если нет игры – больше смотрю на поведение тренеров и сюжеты около игры, крупнее беру вратарей. Если там 0:0, ходят пешком и никаких стыков, – эту историю надо возместить.
– Как выглядит ваш обычный день?
– Тренировки, автограф-сессии, встречи футболистов с общественностью, «Зенит-2», молодежная команда – все они играют в разное время. Я снимаю домашние матчи всех трех команд, езжу за основной. Помимо этого – всякие фотосессии. Это же не просто так, а надо фотостудию настроить, все посмотреть своими глазами.
Сейчас на базе в Удельном парке функционирует пресс-центр, который мы разработали сами. За считанные минуты он трансформируется в студию со всем необходимым для фото- и видеосъемки хорошего качества.
Мы сами составили план: комнатка длиной 18-20 метров и высотой метров пять с половиной. Развешаны специальные американские студийные софиты – такой свет используют в голливудском кино. Еще специальная мебель, чтобы чуть ли не вся команда переоделась и привела себя в порядок у зеркала с умывальником. Главные достижения студии – свет, удобства, экраны разных цветов (и зеленые, и какие хотите). У нас там же и видео снимаются, какие-то материалы для табло.
– Каждые выходные вы снимаете футбол. Матчи, в принципе, похожи друг на друга. Что находите нового в следующем матче?
– На каждый новый матч – в том числе молодежки – я иду пустым как лист бумаги. Прихожу на матч обнуленный, радостный, шучу с людьми, ля-ля тополя. Но я хочу сделать хорошие снимки – прежде всего для себя. Меня не волнует все остальное, я хочу для себя. Снял, как игрок выпрыгнул и ударил через себя, – ставлю себе плюсик. Взял отличный портретик – плюсик. И по окончании съемки я понимаю: все удалось, спасибо, день был удачным.
В детстве лазил по крышам до Эрмитажа и сам водил паровоз, снимал старшего брата в стиле The Beatles
– Я коренной ленинградец по маме и папе, а дальние родственники у меня из Новгородской губернии. Мать Александра Михайловна, 1920 года рождения, прожила блокаду, умерла в прошлом году в возрасте 98 лет. Когда началась война, ей был 21 год: она рыла окопы, таскала снаряды на барже по Неве, захоранивала людей и в 1942-м получила награду «За оборону Ленинграда». Она была очень жизнерадостной, про войну – ни слова. А отец в армию не попал: когда началась война, ему было 14 лет.
А я родился в 1950 году на улице Халтурина (теперь, как и раньше, она Миллионная), рядом с Эрмитажем, и детство у меня было боевое. Там замечательные дворы, и структура хулиганства в них была настолько велика, что мы заползали в оставшиеся с царских времен подземные ходы, лазали по крышам до самого Эрмитажа. В общем, занимались всякой фигней, но, к счастью, никто не погиб. Я был активным, даже суперактивным пацаном: каждую перемену мы сражались на этажах, доказывая, кто самый сильный в борьбе. Что-то вроде самбо, а вроде и не самбо – не знаю! Но рубились мы в нее с первого класса.
Вячеслав Евдокимов в 1965 году (15 лет)
– Вы жили в центре Петербурга. У вас была состоятельная семья или так получилось?
– После войны не было состоятельных, все добро поменяли на хлебушек. Мы были самодостаточными. Отец – машинист паровоза, ездил в командировки, таскал составы (раньше же не было электричек), гонял по Мурманскому направлению и на юга. Летом, когда заканчивалась школа, я забирался к нему в паровоз, садился впереди, где буфер и ступеньки, и смотрел, как мелькают рельсы. Просижу так два-три часа и обратно – в паровоз, где у отца специальные откидные сиденья. Доезжал с ним до Нальчика и Владикавказа.
Потом, когда отец стоял рядом, управлял уже сам, включал реверс. А паровоз громадный, пробуксовывает! Ты даешь ему газу, а он «ды-ды-ды-ды», вращаются колеса.
Самая первая поездка получилась экстремальной. Как говорит мать, мне было 3-4 года, и мы всей семьей, со старшим на четыре года братом, поехали за отцом в Азербайджан, жили там почти два года. А там текут такие быстрые-быстрые ручьи – называются арыки. Я там баловался, упал в мутный арык. Ушел под воду и… фью! Хорошо, что мать была недалеко, прыгнула в воду и ловила как сетью. Выловили, а так бы мог это… до свидания.
Потом мы вернулись в Питер, и в моей жизни появилась фотография. Я почему-то приглянулся нашему соседу – морскому офицеру, он в семь лет стал учить меня фотографии. Провел полный курс, года полтора мы занимались составлением химических растворов, проявкой, печатью и промывкой, так что в 8 лет я умел делать все то же, что и профессионалы. Мы тренировались на камере широкого формата «Любитель», потом была «Смена-8М» и оставшиеся с войны немецкие «Лейки», которые потом стали ФЭД – достаточно хорошие фотоаппараты, ими можно было делать прекрасные снимки. Еще в те времена в состав фотобумаги входило серебро – она была качественной и долгоживущей.
Даже в таком раннем возрасте мне нравилось фотографировать. Во-первых, офицер интересно рассказывал. Во-вторых, все мои друзья были старше меня на три-четыре года. Мне, допустим, 10 лет, им 14, уже все юноши. Их интересовали девчонки, они хотели проехать перед ними на заднем колесе велосипеда. Собирались такие вот компашки, и вставал вопрос: «А кто может сфотографировать?». Этим человеком был я.
Фотоаппарат мне купили родители, он стоил-то копейки, на сегодняшние деньги рублей 50. Потом, в 11 лет, я занялся мотоциклетным спортом в «Трудовых резервах». Мне давали обкатывать мотоциклы. Это же вообще! Я ставил табуретку, садился в мотоцикл и ехал. Останавливался где-нибудь у дерева или забора, чтобы не упасть, потому что не доставал ногами до земли. Один из гонщиков подарил мне фотоаппарат – уже не вспомню модель, но похожий на «Смену», только чуть получше. Гонщика звали Михаил (фамилию не помню), ему было лет 28, он просил, чтобы я фотографировал его и товарищей. А потом мы потерялись, он стал хирургом.
Еще я снимал старшего брата. Он, к сожалению, умер: но судьба у него хорошая. Увлекся радиоделом, сходил с ума по этой истории и все время что-то паял. Наше с ним детство совпало с битловскими временами, когда молодежь носила прически, как у «Битлз», и узконосые ботинки на высоком каблуке. Так одевался и брат: мы с ним вдвоем выезжали на натурные съемки в район Петродворца, и я снимал его как модель. Он же молодой парень: девчонки, трали-вали, ему были важны такие зарисовки.
Старший брат
Вместо ПТУ снимал вскрытия и работу колбасных заводов. Был в горящей гостинице «Ленинград», в которой погибли 16 человек
– После войны была очень простая история: каменный век, все шли в ПТУ. А для меня это неприемлемо. Для коренного человека ПТУ – позорище. Но официально на фотографа можно было выучиться только там: обучение было плохим, там готовили фотографов для службы быта (фотографировать на паспорт). Поэтому идти по профессии мне было некуда. Вообще некуда, потому что глупо идти в ПТУ вместо института.
Мне повезло: в 16 лет пришел в кино-фотолабораторию крупнейшего медицинского учреждения Петербурга – Институт усовершенствования врачей на улице Салтыкова-Щедрина. Лаборатория, студия, заграничная аппаратура, нас – 12 фотографов. Мы снимали портреты ученых и профессоров в больших форматах, человеческие операции, животных в виварии (помещении для лабораторных животных – Sports.ru).
Когда я пришел и поработал какое-то время, у меня загорелась душа стать хирургом, поэтому сам, без фотоаппарата, ходил на все вскрытия. Это заметили медицинские работники, стали меня специально посылать что-нибудь принести. Вот приходишь в прозекторскую, там пять трупов, и ты должен достать канюльку (трубку для введения в полости человеческого организма – Sports.ru), пока ставят капельницу. И я шел, вынимал из трупа, приносил. А потом расхотел, потому что среди врачей, как и в любой другой профессии, есть бракоделы: люди умирают по их вине. Ошибки делает каждый, а там они получаются очень дорогими. И я понял: чтобы стать хирургом, тебя к этому должно тянуть с рождения, а не так, что ты неожиданно захотел. Это фигня.
Я просто продолжал работу фотографа, а в 17 лет меня пригласили в другое место: снимать изнутри молочные и колбасные заводы. Допустим, делают колбасу длиной 30 метров – приходилось снимать ее по частям, потом все это склеивать. Вся эта работа дала мне фантастические возможности, для меня не было секретов в профессии. Еще и деньги получал довольно весомые: если инженер – 90, то я – 150 рублей (на сегодняшний день почти 60 тысяч).
Родителям не отдавал, у меня была простая история – все на фотографическое развитие. Покупать оснастку, штативы, моноподы, много всего. Все 150 рублей уходили на них.
А в 19 лет ушел в армию в Заполярье, там тоже был фотографом: снимал американские самолеты-разведчики, которые летали вдоль границы. Служил почти три года, еще попал на целину: учился полгода на водителя, получил права третьего класса, отправили возить хлеб в Казахстан. Туда ехали 14 дней на поезде в теплушке: как в фильмах про войну, когда поперек идет доска, ты на ней виснешь, можешь скинуть ноги и болтать. Две недели тебя везут, иногда кормят: приносили ведра на 10 человек, внутри какой-то борщ и еще что-то. В общем, собачья еда. Нам их только поставили, поезд резко дернул – блям! Все вылилось, мы голодные. А следующая остановка через 12 часов.
Ужасное время было. Как приехали на целину, все командиры увлеклись алкоголем, никого не найдешь. У нас была небольшая часть человек на сто, все время кипятилась полевая кухня, бурлил кипяток, но повара мы не видели никогда, а если б увидели, то отметелили бы его от души, потому что еды не было вообще никакой. Бывало, подвез бабушку с козой, она тебя покормила. И вот так все семь месяцев.
Жил тогда плохо: спал в машине, возил зерно. Принес пользу государству, и то ладно. Там я ничего не фотографировал, потому что невозможно было. А как вернулся – просто продолжил любимое дело, работал на «Спортивную газету», «К спорту», «Северный форум», все открывающиеся журналы, и так вошел в эту историю, что очень долго не мог из нее выйти. Все же нельзя сразу работать на 30 изданий.
– А вы работали на 30?
– Думаю, больше. У меня брали фотографии все журналы, начиная с самолетных, и все их я, дурачок, собирал. Хочу как-то разложить на земле – это будет очень большая территория.
– Вы были таким востребованным, потому что фотографов было мало?
– Все работали узкопрофильно: кто в театре – тот в театре. А я умел все. В ИТАР-ТАСС приходилось снимать взрывы, сумасшедшие дома, пожары – широта необыкновенная.
Самое страшное – когда горела гостиница «Ленинград» [23 февраля 1991 года]. Я был недалеко и практически вместе с пожарными прибыл к месту, пока еще милиция не окольцевала здание. Но у меня дурная башка, тоже ломанулся в гостиницу, где сгорели пожарные: они почему-то на лифте поехали, и хана, этого же нельзя делать. А я, ума хватило, побежал по лестнице и выжил. Был страшнейший пожар, люди прыгали с крыши, и вдребезги. Представь себе, высота метров 50. Люди просто – пух!
В то время в Питере снимался какой-то шведский сериал, шведские актеры жили в этой гостинице. И один из них повис на улице, держась за подоконник, и огонь, я тебе не вру, метра на два вылетал у него над головой. И он так держался. Повезло, что прибыли пожарные, поставили ему лестницу и спасли. Вечером я навестил его в гостинице: у него руки обожжены до костей, все сидят на полу, приехал консул. Великая трагедия.
«Зенит» в 90-е – семья, где работали бесплатно. Палыч снимал не только футбол, но и шахматы (там свои секреты)
– Изначально я человек технический и мотоциклист, ни за кого и никогда не болел. Но футбол увлек меня непредсказуемостью, плюс это командный вид спорта, где всех надо соединить единой мыслью. Я ловил психологические нюансики, замечал, почему команда может или не может победить. По глазам видел, пустой спортсмен или нет. В 1995 году начал работать с «Зенитом» (выезжал только в выходные, на сборы и за границу), а в 1997-м устроился окончательно и летал на матчи.
Тогда работа клубного фотографа была совсем другой: съемки проходили на фотопленку, нельзя было, находясь за много километров от дома, быстро обработать материалы. Поэтому задачи были недельными: приехал, напечатал фотографии, сдал, и только тогда их использовали в книжечках и буклетах.
До Мутко (президент «Зенита» с 1999-го по 2003-й – Sports.ru) в клубе все прозябало: деньги брали в долг, выезды в другой город были очень проблематичными, спонсоров мало, в клубе работало меньше 10 человек. Большинство людей создавали клуб бесплатно, я тоже работал бесплатно, был как... даже не знаю, как назвать… очень близким другом клуба, поэтому зарплату мне не платили ни до Мутко, ни при нем. Первую зарплату в «Зените» получил в 2007 году. А тогда – в 90-е – мне просто было интересно работать, а помимо футбола я снимал много других видов спорта (волейбол, теннис, шахматы, шашки, водное поло) и никогда не думал, что «Зенит» может перерасти в основную работу.
– А что вы снимали на шахматах и шашках?
– Великих людей. Шахматная фотография сильно отличается от остальных. Работать там фотографом мало кому разрешали, в зале должна быть тишина. Еще не особенно давали снимать близко, потому что мешает. Но я снимал для журналов Каспарова, Карпова, Корчного, Спасского.
Фотографу надо было заранее знать, в каких они отношениях (дружеских или недружеских), как здороваются, любят себя или не любят. Некоторые во время рукопожатия отворачивали лицо, была личная неприязнь, и вот на этих нюансах все держалось. Если знали, что они друг друга сильно не любят, значит, надо показать, что ничего не изменилось. Потом во время партии кто-то все время чешет голову или постоянно трогает нос. Есть ключевые места, которые показывают: это именно тот шахматист, а не какой-то другой.
– Почему же вы бесплатно работали в «Зените»?
– Там собрались очень самоотверженные люди: делали все практически забесплатно, но с таким воодушевлением, что они заразили и меня. Мы все были как братья. Вокруг – добрые, хорошие и отзывчивые люди, все сразу шли помогать. Необыкновенная атмосфера. Мы вместе праздновали каждый день рождения. Но это была другая эпоха, когда все люди были друзьями и помогали. Речь, естественно, не о футболистах, которые жили своей жизнью, а о тех, кто работал в системе клуба. Но и с футболистами были другие отношения. Я очень дружил с Давыдовым, Игониным, Деменко, Лепехиным, Березовским. Раньше мы могли вместе ехать после игры, зубоскалить, смеяться или грустить.
С игроками и сейчас – полный порядок. В 2010 году мне исполнилось 60 лет. Команды вышли на поле «Петровского» перед игрой со «Спартаком», и мне вдруг говорят: «Давай быстро туда, к 11 футболистам. Вместе с ними сфотографируешься». Оказывается, это было задумано игроками, чтобы отблагодарить меня за работу в клубе. И получилась настоящая фотография: на стадионе, при зрителях, за две минуты до матча. Я был среди них 12-м игроком.
В этом году в чемпионском самолете меня тоже прогнали через коридор: по-доброму, пинков не давали. Ну, значит, уважают.
Спаллетти дергал Палыча за усы, а молодые Аршавин и Кержаков по вечерам репетировали празднования голов
– Отношения с тренерами у меня все время хорошие: если б они были даже чуть-чуть нехорошие, вряд ли бы я работал.
Когда я приходил и перед тренировкой описывал свои задачи, то Давыдов говорил: «Палыч, для тебя все что хочешь, ты мне не мешаешь». А были такие, как Бышовец: только 15 минут, я даже к нему не обращался. Если у него такая жесткая позиция к съемкам – не надо его утомлять, снял и ушел.
Все остальные были близкими по духу. Взять того же Виллаш-Боаша. Мы мотоциклетные люди. Для нас звук мотора – симфония. Мы на подсознании понимали друг друга. Он мне ни в чем не препятствовал, говорил: «Снимай все что хочешь, как хочешь». Видимо, он все фиксировал, смотрел, ему нравилось. Я спрашивал иногда: «Все нормально?». Он говорил: «Отлично, давай дальше». Со Спалетти так вообще постоянно обнимались, подходил и дергал за мои железные усы, мог ущипнуть и сказать «привет».
Когда Спаллетти уходил, то написал мне на фотографическом жилете целые трактаты: что я фотограф № 1 в мире, такой-сякой. И мне почти все тренеры писали на жилетках такие пожелания. Виллаш-Боаш: «Я счастлив! Когда у меня было трудное время, ты его сглаживал». Все – добрыми словами. И я их не просил, они сами.
– Манчини написал?
– Он сделал другой ход за день до ухода. Лично я об этом не знал. Он подошел ко мне во время тренировки: «Можно я с тобой сфотографируюсь?». Мы обнялись, нас сфотографировали. Манчини хорошо относился: просто у него времени не было, он был занят собой, впереди маячила сборная Италии. Конечно, ему было ни до чего.
Самый строгий после Бышовца – Адвокат. У него была голландская фишка: 15 минут, и до свидания. Тренировка закрыта для всех, кроме игроков и тренера. Ни одного человека не было вокруг площадки. А так в общении, во время переездов он замечательный человек. Если сказал «Давай-ка отсюда, пора уходить», а я замешкался на 15 секунд, то он подходил, легонечко давал подзатыльник и говорил: «Ну, давай-давай-давай отсюда». Так он шутил.
Петржелу обожали на базе. Если видел уборщицу, то обязательно чем-то ей помогал, считал, что она живет не очень хорошо. Встретит и, допустим, попросит постирать вещи, отдаст пакеты и обязательно денег поверх. Он всех благодарил, бесплатно ничего не оставлял. Если садился в такси, то платил больше, чем на счетчике.
Возрождение с точки зрения фотографа началось, когда в молодежной команде играли Аршавин, Кержаков, Власов, Быстров, Малафеев, которые буквально наступали на пятки основе. И вот Петржела подтянул некоторых к себе. К матчам они готовились как в театре: вечером собирались группой и придумывали свою версию празднования гола. Помните, как кувыркались Аршавин и Кержаков, когда праздновали гол? Их просто перло, они настолько были в игре и старались себя проявить, что каждый раз делали новые домашние заготовки.
Но не забывайте, что в то время, когда их перло, все они были беднее бедного, без машин, большинство вышли из малообеспеченных семей. Поэтому люди были открытые душой, стремились себя реализовать по-честному. Не за счет кого-то. Это было время классической, джазовой импровизации, когда каждый человек не знал, что он сделает через мгновение. Вышел, ногу поднял, рот открыл – это один шаблон. Он мог перевернуться пять раз, ударить по штанге, дать подзатыльник напарнику, еще чего-то. В общем экспромт, настоящий экспромт.
– А как снимать при Семаке?
– Семак – человек с большой буквы, уважает чужой хороший труд, тоже понимает, что есть плохие люди, а есть получше. Я, наверное, чуть-чуть получше, чем плохие. Поэтому он ко мне относится хорошо, но я и сам не стараюсь пересекать государственную границу. Тактичность – когда ты работаешь и не мешаешь другим. Бывает, тренер объясняет то, что касается только двух человек: его и игрока. Я в такие моменты уши не грею, а сразу отхожу на безопасное расстояние, метров на 30. У фотографа должно быть одинаковое отношение к каждому человеку – хорошее. А если я буду знать, что один игрок вообще не умеет играть в футбол (а я думаю, что умеет), тогда это скажется на моей работе.
– Какие у вас внутренние правила такта?
– Как «Отче наш». Я сам человек спортивный и понимаю, что перед игрой – за 5-10 минут – не надо морочить игрокам голову. Не напутствовать, ничего такого, каждый игрок готовится сам. Он знает, когда ему сконцентрироваться. Поэтому перед матчами стараюсь вообще не появляться рядом. Если фотографирую, то всегда делаю это тактично и издалека, беру телеобъектив. Если мне нужны портретики – снимаю издалека. Когда кто-то стоит близко, вам некомфортно – так? Также и я не хочу, чтобы думали, будто я некомфортный человек.
Палыч видел игроков очень близко. Оказывается, Денисов отлично поет, а у Халка задница, как у «Феррари»
– Был как гость на свадьбе Аршавина, снимал свадьбы Денисова и Малафеева. Но я не всегда прихожу фотографировать, бывает, говорю: «Не, ребята, на похоронах и свадьбах не снимаю». Денисов, кстати, очень хорошо поет в караоке, прекрасно одевается, жена – просто красавица, у них растут замечательные дети. Свадьба по высшему разряду – без драки, без всего, прошла прекрасно, вспоминаю с удовольствием.
Денисов… Он необыкновенный, очень неординарный при всех его плюсах и минусах. Хороший футболист и немножко сложный человек. Но чтобы быть в добрых отношениях – с ним надо именно дружить, он в этом плане очень недоверчивый. Но мне он нравился самоотверженностью в футболе – таких людей мало. Однако он сильный правдоруб, это для меня неприемлемо, потому что человек должен быть гибким. Я его не осуждаю, просто я бы не смог быть таким. В чем смысл доказывать, выступать как Санчо Панса и Дон Кихот?
– Кто в нынешнем «Зените» самый добрый?
– Футболистам вообще не свойственна доброта. Всем, а не только зенитовским. Существуют автограф-сессии, встречи с фанатами, туда-сюда – игроки настолько входят в эту игру, что у них не остается времени на более близких окружающих. И считать надо так: если они с удовольствием здороваются и жмут руку со словами «Палыч, привет! Мы тебя рады видеть» – значит, хорошо относятся. Мне этого достаточно.
Может, у меня возраст такой, что я древний как кипарис, но мне все говорят добрые слова, а если бы говорили недобрые, я бы давно слился с небосклона. Не думаю, что один только возраст влияет: наверное, какое-то значение имеет и мое мастерство.
Но все они очень милы. Вот современный пример – пришел к нам Барриос, сыграл два матча, мы пару раз перемигнулись во время игры, я его типа подбадриваю: «Давай-давай!». И после тяжелой игры со «Спартаком» он подошел ко мне в самолете и протянул мокрую майку в пакете: «Я тебе дарю». Я никогда не прошу майки, для меня эта футбольная атрибутика далеко не главное, у меня все шкафы забиты мотоциклетным. А он просто сделал приятное – меня это тронуло.
– Храните ее?
– Во всяком случае постирал и повесил в шкаф. Но если бы я хранил все, что мне давали футболисты, был бы самым большим коллекционером в городе. До революции, когда снимал хоккей и СКА, питерские хоккеисты Дроздецкий и Солодухин привозили мне клюшки, лежало у меня штук 200, но в один момент раздарил их первым встречным, лишь бы дома не оставались.
– Почему Халк – ваш любимец?
– Необыкновенный человек и мастер на футбольному поле, произведение искусства этого десятилетия. Грациозный и координированный. Атлетический и в то же время как пантера. И у него главная достопримечательность мужика – жопа (Палыч улыбается – Sports.ru). Его пятая точка – двигатель от «Феррари». Ноги! Какие у него мышцы – просто «Первая Формула»! У него сзади двигатель стоит – обалденный, как у «Порше».
Ну, не знаю, я такого чувака не видел никогда.
Вышел из фавел, из беднейших слоев, но вынес оттуда доброту и уважение к окружающим. Его надо видеть в жизни: ни разу не проходил мимо человека, чтобы ему не поклониться, не сказать добрые слова, не помочь деньгами. Помогал всем людям на базе, участвовал в благотворительности, помогает детям, хотя и своих детей у него море. Понимаете, он другой человек, религиозный и правильный. Увидишь такого раз в жизни – считай, тебе повезло.
Палыч катал Виллаш-Боаша по Ленобласти. Хочет выезжать на мотоцикле чаще, поэтому думает об уходе из «Зенита»
– Сколько у вас выходных на неделе?
– Чаще всего один – понедельник. Жизнь связана с командой, а если пришел новый игрок, то все начинается раньше, чем у остальных: снимаю встречу, презентацию, потом фотографирую в студии. Такое может растянуться на несколько дней.
– Сколько вы спите?
– Стараюсь по восемь часов. Не всегда, но мне удается.
– Смотрите, вы могли бы уже быть на пенсии.
– Не то что могли бы, я уже давно мог быть.
– Ну да. И вы отдыхаете всего один день в неделю. Почему вы работаете?
– У меня всегда в голове есть мысль, что надо заканчивать. Каждый день начинается с того, что просыпаюсь и думаю: «Надо заканчивать всю эту историю». Не от того что трудно – не в этом соль. Работать-то стало легче, чем по молодости, это точно.
Это как актер в театре: если он многое умеет, у него много шаблонов для разных ролей, ему легче работать. Теперь у меня нет проблем встретиться с любым тренером, потому что я в жизни никому не делал плохого. Какую дверь не попробуй – она открывается для меня. А в молодости это было невозможно.
– Но вы все равно просыпаетесь с мыслью, что пора заканчивать.
– Ну, не каждый день. Заканчивать пора только по одной причине – я хочу интенсивно заниматься мотоспортом, участвовать в соревнованиях, которые проходят в субботу и воскресенье. В этот момент я всегда на футбольных матчах. Легко понять?
– Легко. А какой у вас отпуск?
– Как у команды. Числа с 10 декабря и до 6-7 января. Чуть больше полумесяца.
– Тогда почему вы все еще фотограф «Зенита»? Что вас держит?
– Меня держат люди, которые говорят: «Палыч, кончай трепаться, давай». Я уже сколько раз озвучивал свое желание близким знакомым в «Зените», они говорят: «Не-не-не, Палыч, бодайся еще». Ну вот, бодаюсь пока.
– Что вы делаете в свободное время?
– Могу просто обнулиться: лечь и не вставать целый день. Только корм принять, и обратно. Вот так проваляешься целый день на даче и потом раз – подпрыгнул и вперед. У меня большой дом, там полно дел: гараж, прицепы, мотоциклы, растут какие-то помидоры. Я сам не сажаю – у меня руки деревянные, городские – так что теплицей занимается жена, хочет, чтобы были экологически чистые продукты. Всякие ягоды и грибы только и ждут, когда я их сорву.
– Как жена относится к вашему образу жизни?
– К мотоциклам – плохо. К футболу – еще хуже.
– Почему?
– Не знаю. Это женская история: им дозволено плохо относится ко всему, что отрывает от семьи.
С женой сейчас живем вдвоем. Была теща, уже нет. Сын – взрослый, давно живет один. Так что кукуем втроем с абрикосовым пуделем Айсиком (от английского Ice): можно называть Ледышкин или Ледышка. У него целых пять имен, все не выговорить, породистая собака. Это уже мой четвертый пудель – все были абрикосовыми. Вот видите, сколько лет живу, – уже четырех пуделей пережил.
– Вы будоражите и аппетитно рассказываете про скорость и мотоциклы. Откуда это в вас? Как вы совмещаете мотоспорт с футболом?
– Кто-то скажет: «Дурачок». А я думаю, что без мотоспорта в свои 69 лет ходил бы с дубиной (с палочкой – Sports.ru), без координации, выглядел бы смешным. Если у тебя нет координации – нельзя ездить ни на велосипеде, ни на мотоцикле. И если в моем возрасте она еще есть, тем более хорошая, – я живой человек. Мне не 69, а 45, 47, 48 лет. А когда потеряю координацию и не смогу ездить на мотоцикле – буду вообще овощ. Мотоциклетный спорт дает мне ход – там скорости и надо быстро соображать. Но для меня все семечки, эта нагрузка мне мала, поэтому я еще и работаю: могу и три съемки в день провести, и пять, и 10 матчей в неделю. Нагрузка тяжелая, но я ее выдержу, потому что тренированный.
– В чем прелесть мотоспорта?
– Вы катались на велосипеде?
– Конечно.
– Ну вот. Едете на велосипеде, ветер в лицо, вы чувствуете себя свободным. Я 20 лет назад ездил на велосипеде и вставал на него: одной ногой держался на раме, другой – на руле. Разгонялся, вставал и ехал по асфальту, не боясь, что упаду и сверну башку. И меня пучило от всего от этого, было желание сделать какой-то трюк. И это продолжается.
Мотоциклом вы можете управлять по-настоящему, выпрыгнуть в воздух, вы можете... это столько возможностей! Ты можешь испытать себя в разных ситуациях. Это же здорово!
У меня всегда были только австрийские KTM, самые лучшие: они очень дорогие и в то же время надежные. Номинальная цена – 8000 евро. Но помимо этого они тюнингуются: форсируется двигатель, делается доводка, менять можно почти все – подножки, колеса, покрышки.
– Вы все время с командой. Столько времени в году уделяете мотоспорту?
– Поэтому и думаю, что пора заканчивать снимать и начинать мотоцикл. Этой весной я выезжал всего восемь раз, а если б не был в «Зените», выезжал бы три раза в неделю, катался бы по соревнованиям. Вот на последнем старте занял второе место, катался с ветеранами (ими считаются мотоциклисты с 40 лет). Езжу только по бездорожью. По асфальту? Даже не задумывался. Мне вообще неинтересно.
Я выезжаю на даче в Выборге, у меня такая финская дорога, что только на танке впору проехать: ямы по три метра глубиной идут полтора километра. По ним только наворачивай на заднем колесе. Это вообще! Если впереди водные преграды – могу на заднем колесе проехать через воду, вокруг брызги, все это и есть кайф.
– У вас было восемь стартов весной. Вы к ним как-то готовились?
– А чего готовиться? Пришел, увидел, наследил. Это легко, я никогда не думаю об этом. У меня такой психологический аппарат в голове, что меня вообще ничего не тяготит, решаю вопросы по мере поступления.
Мы выезжали вместе с Виллаш-Боашем, вместе катались по Ленобласти на моих мотоциклах, в моей одежде, у меня же полно комплектов. Я ему говорю: «Будешь?» – «Буду». И гонял, шлем мой надевал, размер ноги у нас одинаковый, башка тоже одинаковая. Может и мозги тоже одинаковые?
– На каком языке вы общались?
– Он знает английский, а я – немецкий и мельком английский, поэтому общались легко, без проблем.
– И как вам Боаш как мотоциклист?
– Ему лет-то еще мало [41], так что еще разовьется до моего возраста. Лет через 20-30 будет ездить, как я (улыбается – Sports.ru).
Он же португалец, а в Португалии, как в Испании и Италии, все люди – мотоциклетные, с детства на мопедах, у них горы и прекрасная природа, полно возможностей проехать по труднодоступным местам – я бы мечтал там погонять. Постоянно смотрю португальские видео, как они на кроссовых мотоциклах едут по горам: тропинка метр шириной, и там по километру с обеих сторон – обрывы. Представляете? И вот они со скоростью 70-80 километров в час маневрируют между камней. Нормальные парни – вот это мне нравится!
Мы с Боашем выезжали раз 7-8 в год: он у меня на мототреке гонял раза четыре, я ему кучу снимков наделал. По фото казалось, что он трюки делает, мама не горюй. Я специально делал так, будто бы он задевает головой облака.
На сборах постоянно обсуждали мотоциклы. Выходим из гостиницы в Катаре, а там – мотоциклетное царство, все сделаны по одному экземпляру, один мотоцикл весь из золота – там же богатеи. Мы с ним там слюну глотали, а он после этого стал коллекционером: купил несколько мотоциклов, присылал мне фото.
Теперь переписываемся в инстаграме и вотсапе.
***
– Самые приятные слова, которые вам говорили?
– Самое приятное, что мне никто пока не сказал плохих слов. А хорошие у меня просто зашкаливают. Читаешь инстаграм, думаешь: «Люди еще не забыли хорошие слова». Пишут, благодарят, что выставляю ретро-фотографии, ведь сейчас этим практически никто не занимается, а я поддерживаю историю «Зенита». Это еще один из ответов, почему я все бодаюсь. Потому что мне хочется, чтобы помнили людей, которые строили клуб.
– Сейчас вы счастливы?
– Как я понял, мое счастье – моя работа. Видимо, родился таким: я один из тех, кто работает. Так что да – счастлив.
– Какая у вас мечта?
– Первая – не думать о возрасте. Вторая и главная – двигаться только вперед до потери координации. Когда она пропадет, то уже можно и отмирать, потому что без координации жить бессмысленно.
Фото: fc-zenit.ru/Вячеслав Евдокимов; instagram.com/motoman_3; instagram.com/zenit_spb; РИА Новости/Кузнецов
Другие интервью Маркова с фотографами:
Официальный фотограф «Валенсии» Ласаро де ла Пенья
Подводный фотограф Виктор Лягушкин
Болельщик «Спартака» и политический фотограф Евгений Фельдман
Фотограф-фрилансер Никита Попов, который делает наш футбол черно-белым
А Палычу больших успехов, и здоровья. Огромный пример для нас что после 50 жизнь только начинается.