Как Антонио Конте застали договорные матчи
Мы собираемся вернуться в Турин в понедельник, 28 мая. Не спешим, лениво собираем вещи, радуясь последним мгновениям отдыха. А когда включаем телефоны, то видим, что у обоих непривычно много входящих сообщений. Мы сразу их не читаем, предпочитаем не разрушать идиллию. Думаем, что это друзья и родственники, с которыми не общались на неделе. Но смс слишком много, это странно. Я все-таки решаю прочитать одно из них и в одно мгновение будто попадаю в кошмарный сон, в параллельную реальность. Я все еще не понимаю, что происходит, но начинается очень важная глава в моей жизни. Глава, которая завершится только спустя семь месяцев.
Я просматриваю смс и узнаю, что попал в настолько неожиданную ситуацию, что даже не могу это полностью осознать.
В моем доме был обыск. Пришла полиция, неожиданно разбудила моего брата Даниэле, который живет рядом. Они изъяли iPad, старые сим-карты из телефонов, которыми уже давно никто не пользуется, компьютер. Даниэле сообщил обо всем моему адвокату, который в отъезде, - скоро он будет на месте. В чем меня обвиняют? В содействии преступлению - организации договорных матчей. Я не могу сказать, что это фраза очень мне помогает – о содействии преступлению я читал разве что в газетах, слышал по телевизору, но никогда не мог представить, что это как-то коснется меня. В одно мгновение, которое я не забуду никогда, напряжение подскакивает до предела. Кошмар обретает форму. Я звоню Даниэле и пытаюсь разобраться, что происходит, но он ничего не может сказать, он точно так же ошеломлен. Звоню адвокату, однако и это не помогает: "Антонио, я за рулем, нужно следить за дорогой".
Я продолжаю листать смс. Они – свидетели моего удивления и недоверия, время для злости еще придет. Я полностью во власти эмоций. Я не хочу ни с кем говорить и хочу поговорить со всеми, чтобы понять, что происходит. Мне хочется разбить все в комнате, но в то же время и не двигаться с места, оставаться неподвижным и ждать, когда все прояснится само собой. Мне нечего бояться, я не могу понять, что искали у меня дома. С Элизабеттой мы возвращаемся в Турин. Это быстрая поездка, но напряжение можно резать ножом. Смятение сводит на нет все впечатления от нашего уикенда. Дом окружен фотографами и журналистами. Радио и ТВ на повторе крутят одну и ту же новость. По дороге мы уже кое-что слышали. Кто-то арестован, но важно не это. На первом плане мое имя. Я встречаю Даниэле и адвоката. По их лицам понимаю, что мы по уши влипли в абсолютно абсурдную ситуацию.
Следующие за обыском дни переполнены предъявлением официальных актов и долгими встречами. Среди актов – постановление прокуратуры о назначении моих адвокатов. Также начинают работать юристы Ювентуса. Расследование ведется по поводу событий чемпионата 2010/11, я тогда тренировал Сиену, но Юве замешан, так как сейчас я работаю в нем. На всех собраниях царит растерянность. В какой-то момент я пытаюсь представить, что наблюдаю за всем со стороны, как простой наблюдатель. Смотрю на Андреа Аньелли, на Маротту, который решительно и публично поддерживают меня, смотрю на адвокатов, слушаю их и спрашиваю себя: "Как я могу быть причиной всего этого? Как до этого дошло? Почему?"
Во мне нарастает злость, я понимаю, насколько это все несправедливо. Проходит несколько дней, и я наконец-то слышу ясно сформулированное обвинение. Оказывается, кто-то из игроков Сиены признался, что был в курсе подтасовки результатов двух матчей Серии Б 2010/11: Новара – Сиена и Альбинолеффе – Сиена. Они утверждают, что перед матчем с Новарой я сказал команде, что нужно сыграть вничью.
Сейчас, оглядываясь назад, я говорю: "На это все и должно было закончиться". Обвинение настолько нелепо, настолько далеко от моего характера, что даже нет смысла углубляться. Но со временем я также понял, что завершить процесс тогда было невозможно, ведь такое серьезное обвинение открывает пропасть. Даже две: первая касается правосудия по уголовным делам, вторая – спортивного судопроизводства. И если в уголовных делах все – пусть и долго – но решается по четким правилам, то со спортом все совсем иначе. За месяцы после обвинения я понял, что это извращенный механизм – обвиняемый должен доказывать свою непричастность на фактах. На юридическом жаргоне речь идет об "инверсии бремени доказывания". Доказать, что кто-то соврал о тебе – очень сложно, практически невозможно. Причины, по которым он так поступил, могут быть сами разными: антипатия, злоба, какая-то заинтересованность, деньги… Как можно защищаться при таком обвинении?
Больнее всего мне читать драматические перспективы, которые некоторые обрисовывают для меня – говорят даже о завершении карьеры. Меня еще ни разу не вызвали в прокуратуру, а уже обсуждают, кто заменит меня в Юве. Карьера, сделанная благодаря жертвам и труду, карьера человека, которому никто никогда ничего не дарил, результат учебы и работы, дисциплинированности и жесткости по отношению к себе самому, рискует закончиться, потому что кто-то соврал. Или не так: кто-то выдумал историю от начала и до конца. Это совсем не то, что ложь, которая хотя имеет хоть какое-то отношение к реальным событиям.
Но времени жаловаться нет: встречи с адвокатами идут одна за другой. Я сразу принимаю важное решение: я буду сам строить свою защиту. Не позволю адвокатам принимать решения, с которыми не согласен, пусть они и профессионалы своего дела. Не буду сидеть в уголке и ждать, пока мне позволят что-то сказать. Я чувствую, что, только принимая активное участие, найду правильное решение и, возможно, даже пойму, почему оказался в такой ситуации.
Я подхожу к юридическим вопросам точно так же, как к работе с командой. Я настроен жестко, я давлю на адвокатов: "Что мы можем сделать?". Этот вопрос становится для меня навязчивой идеей, пока не появляется идея. Мы изучаем мотивировку судебного приговора уже завершившегося процесса, который также был основан на заявлениях так называемых "раскаивающихся", и находим важную зацепку: судьи этого процесса утверждают, что защита должна пытаться представить доказательство невиновности, демонстрируя "недостоверность" обвинителей, а не просто ограничиться утверждением того, что им нельзя верить. Это нам и нужно. "Раскаивающийся", который меня обвиняет, говорит, что накануне матча между Новарой и Сиеной все, кто был на собрании, слышали, как я говорил о необходимости ничьей? Прекрасно, мы соберем их свидетельства. Послушаем, что они скажут.
Начинается молниеносная и очень сложная операция, которой я руковожу: "Что мы уже сделали? Сколько футболистов нам не хватаем? Когда мы поговорим с этим? Где найти этого?". Мои адвокаты мечутся по всей Италии в сопровождении приставленных к ним других адвокатов, которые должны гарантировать прозрачность расследования. Джулиянова, Пьяченца, Сиена, Болонья, Падова, Лоди, Палермо, Наполи – без передышки. За несколько дней мы собираем около двадцати показаний, и все они однозначны: я никогда не говорил о ничьей. Более того, многие футболисты вспоминают, что на том собрании я произнес пламенную мотивационную речь, которая многих вдохновила. Какой уж тут договорняк!
Адвокаты приводят в порядок собранную информацию, а я на несколько дней еду на Ибицу. Отпуск – громко сказано. Это великолепное место, я с семьей и друзьями, но мои мысли постоянно заняты другим. Я иду в бар что-то выпить, но никак не могу расслабиться. Общаюсь с приятелем, но уделяю разговору 100% внимания. К тому же, много времени провожу с телефоном, раздавая указания и следя за новостями. Учитывая стресс, который я пережил за год, не такой отпуск я себе представлял. Время летит быстро. Мы передаем в суд все доказательства, которые подготовили. Мое слушание в федеральной прокуратуре назначено на 13 июля. У меня наконец-то будет возможность рассказать правду тем, кто обладает властью. Ведь даже до обыска меня никто не допросил. Ни разу. А вот "раскаивающийся" давал показания пять раз, обвиняя меня с первого дня своего ареста: каждый раз от него звучат разные версии, и у него нет абсолютно никаких подтверждений.
В 12.00 я с адвокатами вылетаю из аэропорта Аосты – туда приезжаю прямиком со сборов. Когда мы взлетаем, в хвостовой части самолета начинает жутко вонять – как будто мы горим. Признаюсь, мы тогда немного испугались. Сигнал, после которого я должен был понять, что не стоит ждать ничего хорошего. Но я спокоен и уверен в нашей правоте. Настолько спокоен, что вечером даже иду поужинать в ресторан, хочу расслабиться, а не готовиться к слушанию. К тому же, мне нечего готовить. У меня простое задание: рассказать правду. Выложить все так, как было на самом деле. В прокуратуре меня ждут десятки журналистов и камер – они везде. Чтобы пробиться в зал, приходится применить физическую силу, пробираясь через кричащую и толкающуюся толпу. Эта давка – как воплощение всего процесса. Невероятная шумиха, неизбежно превращающаяся в спектакль.
Когда начинается разговор, стоя перед пятью членами следственного комитета, я понимаю, насколько спортивная юстиция отстала от времени, в том числе с точки зрения технологий. Я был уверен, что все будет записано в автоматическом режиме, но нет – кто-то вручную вводит в компьютер фразу за фразой. Это делает процесс намного тяжелее: нужно переписывать, перечитывать… Впрочем, у меня одна цель – максимальная честность, пусть даже придется сто раз повторить "нет, я такого не говорил", "тут нужно внести поправку" и так далее.
Я говорю правду, в тот момент я чувствовал подъем. Я идеально описал ситуацию: без сомнений, без противоречий. Я уверен, что убедил судей в своей невиновности. Ничего не остается как отсчитывать дни до их вердикта, который будет вынесен через две недели, 26 июля. Это определяющий день. Я не заслуживаю идти под суд, это должно быть очевидно. Я отказываюсь от мысли, что меня могут признать виновным, ведь это неправда. Но я также понимаю, что одно дело – когда тебя обвиняют в правонарушении, другое – в недоносительстве. Пресса бурлит, я читаю все и со всем несогласен. Мне до сих пор очень сложно понять, что стоит за этой историей. А ведь причина есть и должна рано или поздно открыться…
Решение судей – один из самых парадоксальных моментов всего процесса. Меня признают виновным в недоносительстве, и многие, в том числе и адвокаты, считают, что мне даже повезло. Это безумие, по-другому и не скажешь. "Слушай, мы добились того, что это не правонарушение, это уже что-то". Что-то?! Как может невиновный принять эти слова? Это удар по моему достоинству. Окончательно ясно, что логика в этом дела отсутствует.
У нас есть меньше недели, чтобы подготовиться к слушанию первого августа. Я очень расстроен, но продолжаю бороться, как всегда. "Антонио, ты должен справиться", - говорю себе. "Должен доказать, что невиновен". Я не собираюсь убегать. К тому же, начинает вырисовываться еще одна возможность, которую мне предлагают не инопланетяне, что было бы вполне в духе этой абсурдной истории, а мои адвокаты.
Сделка.
Этот вариант очень далек от меня, от моего сердца, от моего понятия о справедливости. Я никогда не шел на компромисс. Я ценю стремление, честь, труд. И тут, посреди этого ужасного лета, мне говорят, что я должен, могу, должен бы, мог бы пойти на сделку. Чтобы вы не подумали, будто мои адвокаты сошли с ума, я отмечу, что в спортивной юстиции сделка – это не признание вины, а возможность избежать еще одного процесса, отделаться, так сказать, штрафом. Мне говорят: "Антонио, ты не должен ни в чем признаваться". Добавляют: "Так мы навсегда закроем эту историю, и ты вернешься к делам, которые любишь. Хотя бы раз отложи свои принципы в сторону". Это не все для меня и не про меня. Невозможно описать, насколько такой поступок противоречит всем моим принципам. И тут я допускаю свою единственную ошибку. Я соглашаюсь на сделку.
Я соглашаюсь на сделку, думая о том, что могу быть полезнее, посвятив себя работе. Я ставлю общее благо выше своего. Чтобы чувствовать себя хорошо, я должен продолжать бороться за правду. Вот почему сделка – это очень болезненное решение: даже минута приговора для меня является несправедливостью. В итоге мы договариваемся о трех месяцах отстранения и крупном штрафе.
В день слушания, когда мои адвокаты отправляются в Рим, события принимают внезапный поворот. Сделка срывается, судьи считают ее неприемлемой. Приговор собираются увеличить до четырех месяцев. Я должен быть подавлен, но я удовлетворен. Это удар ниже пояса, но я все равно в порядке. Это какой-то парадокс. Я рад. С меня спал груз ответственности. Мне позволили не принимать решение, которое было мне не по душе. Я снова становлюсь собой, снова буду бороться, я невиновен. Для моих адвокатов начинается самое сложное: ночью они возвращаются в Турин, утром я твердо заявляю, что хочу продолжать процесс, днем они снова едут в Рим. Я понимаю, что динамику развития событий в спортивной юстиции невозможно понять. Под нее можно только подстроиться. Федеральная прокуратура, которая согласилась на сделку и три месяца, теперь просит наказание в пятнадцать месяцев. Это в пять раз больше! Нелепость! Невероятная непоследовательность! На сайтах газет и на телевидении - меня обвиняют везде, забывая, что за числами и домыслами стоят жизни людей. Однако, послушав речь своей защиты, я все еще думаю, что могу быть оправдан.
Спустя десять дней суд выносит решение: десять месяцев за два случая недоносительства. Неплохой исход, учитывая пятнадцать месяцев, которые требовала Федеральная прокуратура, но намного хуже трех, о которых договорились, когда речь шла о сделке. Лично для меня это не лучше и не хуже – это несправедливо. Я по-прежнему не вижу в этом смысла. Футбольный сезон начался, и я сражаюсь на двух фронтах: мы должны подготовить апелляцию, а Ювентус – хорошо стартовать. Я отправляюсь в Пекин, где мы играем с Наполи за Суперкубок Италии, и даже не знаю, могу ли находиться на тренерской скамье.
Это момент темнее самой темной ночи: дисквалификация лишает меня возможности разделить радость от победы с моими ребятами. Я впервые понимаю, что такое – быть далеко от поля. Когда я занимаю место на трибуне, и арбитр дает стартовый свисток, я остро чувствую, как мне плохо. Как будто меня ударили уже давно, но только теперь я начал ощущать боль. «И это будет продолжаться десять месяцев», - думаю я, не отрывая взгляд от поля.
Перед матчем и после него я говорю по телефону с адвокатами. Когда в Китае утро, в Италии глубокая ночь, я заставляю всех работать без перерыва, это сложные переговоры, очень напряженные. Я возвращаюсь в Италию и иду в контратаку: хочу присутствовать на слушании об апелляции. «Мне хочется посмотреть в глаза тем, кто меня обвиняет, и тем, кто должен меня судить». Я никогда не прятался, не собираюсь это делать и сейчас. Я никогда не убегал, ни разу в жизни. Я сижу в первом ряду. Слушаю все, молча, и покидаю здание с надеждой, что судьи наконец-то поняли, как обстоят дела на самом деле.
Но решение суда и аргументы в его пользу – последний кусочек в этой абсурдной мозаике. Что постанавливают судьи? Меня оправдывают относительно матча Новара – Сиена, того самого, где я якобы на собрании говорил о необходимости ничьей. Отлично. Одно обвинение снято, значит, и дисквалификация должна уменьшиться, разве не так? Не так – те же десять месяцев. Почему? Потому что матч Альбинолеффе – Сиена им видится договорным. Так что ничего не меняется. Мне некого и не за что благодарить. А судья еще и говорит, что «для Конте все сложилось хорошо».
Как можно объяснить, что означает доверить свою карьеру, свою жизнь кому-то, кто так поступает? Как может судья, принимающий такое решение, оставаться в моих глазах заслуживающим доверия? И еще о доверии: а как же мой великий обвинитель, который рассказывал о матче с Новарой? Чем все закончилось для него?
Моя голова готова взорваться, я переживаю тысячи эмоций, думаю над тем, как реагировать, и меняю мнение каждую минуту. Но затем все-таки принимаю решение. Не знаю, было ли оно лучшим или худшим в этой ситуации, но, без сомнения, самым честным. Я организовываю пресс-конференцию с моими адвокатами. Мы не слишком готовимся. Те, кто смотрят ее в прямом эфире, не могут увидеть подвоха и наигранности, потому что их нет. Они видят невиновного человека, невиновного и разгневанного, невиновного и яростного. Я пересматривал эту пресс-конференцию всего один раз: на ней был действительно я настоящий. Я думаю, что дал понять всем, что с ними говорит честный человек, который защищает свое достоинство. Именно тогда я впервые сказал слово «ужасающий» («aggiacciante»), которое разлетелось по сети и стало мемом.
Последняя инстанция – Национальный арбитражный суд по делам спорта. Я все еще не смирился, но уже готов принять, что правда никому не нужна. Дисквалификацию уменьшают с десяти до четырех месяцев и мотивируют это непостижимой фразой: «Он не мог не знать».
Чемпионат уже начался. Мне едва хватает сил. Я пережил месяцы напряжения, ярости, обиды, я держал это все в себе. Я как лев в клетке. Мне страшно не хватает футбола. Всю неделю я готовлю команду, провожу тренировки с привычной скрупулезностью, пытаюсь держать парней подальше от своих проблем, но это очень сложно. Сложно не иметь возможности полноценно работать со своим собственным творением, о котором ты заботишься каждый день. Позитивный момент (если такой вообще есть) – мое отсутствие во время матчей делает команду более сплоченной, делает ее сильнее, приемы, которые мы отрабатываем на тренировках, доводятся до автоматизма, становятся естественными, как дыхание. В перерывах матчей мои мучения достигают апогея: я представляю, что мог бы сказать, если бы был сейчас с ребятами, какие указания дал бы им. Вместо этого я должен слушать чьи-то рассуждения: «В целом не так уж и плохо, что Конте отстранен. С трибуны он видит то, что с кромки поля невозможно увидеть. И этой команде, кажется, не слишком нужен тренер». Я молчу, я серьезно ранен. На несколько недель я отдаляюсь даже людей, которые поддерживали меня во время процесса.
