20 мин.

Омск - сибирский город, который всегда будет столицей. Часть 11. Глава 10. Ф. М. Достоевский и наш город

271

                                          Фёдор Михайлович Достоевский

                                        

     Кружок М. В. Петрашевского и заменённый на каторгу сметрный приговор.                                                                 

С 1847 года Ф.М.Достоевский, посещая кружок М.В. Петрашевского, увлёкся демократическими и социалистическими идеями. Позже он также участвовал в собраниях петрашевца Н.А.Спесивцева, стремившегося создать тайную революционную организацию. В 1849 году последовали арест и приговор Ф.М Достоевского к смертной казни. На Семёновском Плацу в Петербурге Ф.М. Достоевский пережил обряд приготовления к смертной казни... Но буквально в последнюю минуту царский гонец доставил новый приказ: отменить казнь и сослать заключённых в Сибирь на каторгу.

                                  

                                              Сверху - вид на Иртыш

Впереди была тревожная неизвестность. Тобольск, куда прибыли заключенные, являлся распределительным пунктом, из которого узников должны были развезти дальше — по самым строгим сибирским каторгам и острогам. Можно представить, какие тяжкие переживания и предчувствия охватывали доставленных в Тобольск заключённых.

Но Достоевского ждало неожиданное утешение: на пересыльном дворе петрашевцев тайно посетили жены декабристов — П.Е. Анненкова с дочерью Ольгой, Ж.А. Муравьева и Н.Д. Фонвизина. Они снабдили узников пищей, теплыми вещами и каждому из них подарили экземпляр Нового Завета со спрятанными в обложку десятирублевыми ассигнациями. Деньги, конечно, очень пригодилось на каторге, но самым главным в этом подарке был сам Новый Завет — утешительное благословение и ободряющее напутствие в неведомую, страдальческую каторжную жизнь.

 

                                                         Омский острог

                                

Достоевскому пришлось отбывать каторгу в Омском остроге, предназначенном для самых опасных преступников (разбойников, убийц-рецидивистов и т.п.). Условия содержания были тяжелыми. Старый, ветхий барак, в котором летом было нестерпимо душно, а зимой невыносимо холодно; теснота; грязь; огромное количество блох, вшей и тараканов; страдания от кандалов, которые было положено носить, не снимая (следы от них остались у писателя на всю жизнь); истощение от тяжелых работ и плохого питания; приступы эпилепсии, начавшейся именно в этот период; невозможность даже краткого уединения — все это делало существование вчерашнего столичного литератора в занесенном снегами сибирском каторжном остроге крайне мучительным. И вот, в такой обстановке душевных страданий и житейской неустроенности, в сердце Достоевского разыгрывалась драма переосмысления мировоззрения или, как он называл ее сам, «перерождения убеждений».

После испытанного шока перед возможной смертью и помилования, Ф.М.Достоевский поверил в Бога. Позже, в романе «Идиот» он описал собственные чувства человека, приговорённого к смерти. Прибыв на место каторги в Омский острог, Ф.М.Достоевский отозвался о нём, как о «гадком городишке». Ведь для него Омск стал тем местом, где его поставили на самую низкую ступень социальной лестницы.

Достоевский был зачислен в арестантскую роту №55 «чернорабочим», как было определено в «Статейном списке» крепости. Попытка в 1852 году «благородных людей», как назвал их в письмах сам Достоевский, официально – административным путём хоть сколько-нибудь смягчить участь «чернорабочего» - колодника, «повергаемо было на высочайшее государя императора воззрение, но монаршего соизволения на сие представление не последовало», и даже начальство острога получило «высочайшее предписание» содержать «политического преступника Достоевского в полном смысле арестантом, без всякого снисхождения. Известно, что Достоевского пороли в остроге розгами за то, что он пытался вступиться за арестантов.

Первая встреча с главным тюремщиком плац-майором Кривцовым подтвердила его репутацию мелкого варвара и жестокого тирана. Достоевский увидел полупьяного человека с багрово-свирепым лицом под оранжевым околышем засаленной фуражки, в армейском мундире с грязными армейскими эполетами. «Угреватое и злое лицо его производило на нас чрезвычайно тоскливое впечатление: точно злой паук выбежал на бедную муху, попавшую в его паутину». По своему обычаю, он жестоко обругал прибывшего арестанта и пригрозил ему поркой за малейший проступок. Достоевского отвели в кордегардию, или караульную, где ему немедленно же придали новое обличие арестанта. Ему обрили голову, он был облачён в двухцветную куртку с жёлтым тузом на спине и покрыт мягкой бескозыркой. В таком виде он вступил в каторжный каземат.

Четыре года, проведённые в Омской тюрьме, стали для Ф. М. Достоевского одними из самых трагичных страниц его жизни. Всю тяжесть своей каторги писатель отразил в «Записках из мёртвого дома». Это произведение стало первой книгой в России, написанной человеком в тюрьме. В письме брату Ф.М.Достоевский рассказывал: «Все четыре года я прожил безвыходно в остроге, за стенами, выходил только на работу. Работа доставалсь тяжёлая и я, случалось, выбивался из сил. Работали в ненастье, мокроту, слякоть или зной, в нестерпимую стужу. Раз я провёл четыре часа на экстренной работе, когда ртуть замёрзла и было, может быть, градусов 40 морозу» («Русская старина», 1885г.).

Тюрьма, где содержался арестант Достоевский, представляла из себя ветхий, деревянный дом, «здание, которое давно стоило сломать», - писал Ф.М. Достоевский брату. На территории острога находились ещё две тюрьмы и хозяйственные постройки. Первая тюремная похлёбка повергла писателя в шок: в ней плавали тараканы. Одевали арестантов в шинели из грубого материала, и меняли её только раз в три года. На спине шинелей пришивался светлый ромб так, чтобы конвоиры издалека видели арестантов и если кто-то пытался бежать, стреляли... Шапки арестанты шили сами - из уличных собак.

Он увидел здесь в действии и на практике древний грозный устав о наказаниях: клейменые лица «для вечного свидетельства об их отвержении», истерзанные спины наказанных шпицрутенами, распухшие, багрово синего цвета, с застрявшими в них занозами. Омские каторжники были неумолимо окутаны железом. В оковах люди мылись в бане, в кандалах играли комедию, в цепях лежали больными в госпитале.

Достоевского поразила ненависть арестантской массы к приговорённым дворянам. Бывшие крепостные выражали свою вражду к недавним помещикам, утратившим безграничную власть над ними. «Вы, дворяне, железные носы, нас заклевали. Прежде господином был, народ мучил, а теперь хуже последнего наш брат стал». Но обычно сословная вражда между заключёнными не проявлялась столь бурно.

Днём, вечером вечные драки, кражи, налёты и обыски со стороны начальства, постоянные побудки ночью. Всё угнетало, всё было направлено на то, чтобы человек забыл что он человек. Особой жестокостью отличался конечно же Кривцов. В его привычке было придираться попусту. Даже если не на том боку спит арестант, и из-за этого одного уже наказание.

По рассказу самого Достоевского, он имел среди арестантов «много друзей приятелей», интересовался их «историями», их песнями, их нравственными запросами.

В пёстром разнообразии острожной толпы, где были представлены все виды преступлений, Достоевский мог наблюдать едва ли не все типы уголовного мира – от контрабандистов и фальшивомонетчиков до истязателей малолетних и грабителей на большой дороге.

Данные «Записок из Мёртвого дома» дают возможность разбить население острожской казармы по методу Стендаля и Толстого на несколько категорий. Основное деление каторжных выразилось бы в двух группах:

1) наивные и простоватые болтуны,

2) молчаливые.

Этот второй, наиболее многочисленный разряд, в свою очередь, распадался на несколько видов:

1) угрюмые и злые;

2) добрые и светлые;

3) отчаявшиеся.

Особое внимание изобразителя сложных случаев совести привлекали «угрюмые и злые». Ему пришлось прожить четыре года бок о бок с мрачнейшими знаменитостями уголовного мира. Убийца детей татарин Газин; отвратительнейший из всех заключённых Аристов, «нравственный Квазимодо», утончённый развратник, паразит и предатель – такова была среда «колоссальных страшных злодеев», окружавшая Достоевского в каторжной казарме.

Но были и другие. В небольшой кучке «добрых и светлых» Достоевский нередко отходил душой от всех острожных впечатлений. К этой группе принадлежали и смиренный простодушный юноша, и пострадавший за веру седой старообрядец, и несколько кавказских горцев, принёсших в грязь и чад арестантской жизни рыцарскую доблесть своих горных нравов.

Писателя заинтересовали и «отчаявшиеся» - люди закалённой воли неукротимого протеста и отчаянного бесстрашия. Из такого разряда выходят в решительные минуты зачинщики и вожаки.

Достоевский сразу почувствовал в поруганном населении омской казармы выдающихся самородков. Это были яркие проблески в густых потёмках заточения: «Всё это только мелькнуло передо мной в этот первый, безотрадный вечер моей новой жизни, мелькнуло среди дыма и копоти, среди ругательств и невыразимого цинизма, в мефитическом (затхлом, удушливом) воздухе, при звоне кандалов, среди проклятий и бесстыдного хохота.

Что больше всего поразило Достоевского, так это ненависть в народе к барам, какой вековечный, неисцелимый раздор, какая пропасть разделяет их. Мера неприязни и ненависти была поистине целым открытием для писателя. Открывшиеся ему страшные бездны жизни приводили к неправильным выводам, что зло присуще самой природе человека, отсюда противопоставление некой «народной правды» правде мыслящей интеллигенции. Говорит Достоевский о тиранстве на каторге и вдруг делает вывод: «Свойства палача в зародыше находятся почти в каждом современном человеке». Или: «Немногому могут научить народ мудрецы наши. Даже утвердительно скажу, - напротив: сами они ещё должны у него поучиться. «Записки из Мёртвого дома» появились после каторги, в 1861 году. В них Достоевский определил своё «учение», гораздо более чётко, чем оно сложилось на каторге. Там оно только зарождалось, но каторга была переворотом в его взглядах.

Все жители тюрьмы спали на нарах вместе: на каждого человека приходилось примерно по три доски. На пояс каждого арестанта закреплялись четырёх-пятикилограммовые кандалы, поверх которых одевались штаны. Все годы каторгы кандалы не снимались. Ф.М.Достоевский говорил: «Это не столько тяжело физически, сколько психологически».

Больше всего Ф.М. Достоевского огорчал запрет писать книги. Он сетовал: «Лучше 15 лет каторги, но чтоб можно было писать. Впоследствие, результаты работы трагически сказались на здоровье Ф.М. Достоевского. Кроме того, именно в годы каторги, у писателя развилась эпилепсия.

Арестантов жестоко наказывали плетьми за всевозможные провинности: число ударов доходило до 12 тысяч... Выйдя из тюрьмы, писатель так выразился о своём заключении: «Все эти годы я был заколочен заживо».

Время на каторге сыграли и свою положительную роль в судьбе Достоевского: он поистине стал Гением в литературе. В тюрьме же Достоевский стал человеком верующим: После освобождения Достоевский увлёкся социалистическими идеями. Этому способствовало его общение с арестантами разных слоёв общества в Омском остроге. Его сокамерник поручик Дмитрий Ильинский стал впоследствии прототипом одного из главных героев книги «Братья Карамазовы».

                                                 "Перерождение убеждений"

 

В черновиках к роману «Бесы» сохранились воспоминания писателя о том, как Белинский «обращал» в атеизм своего ученика, а ответ на возражения ругал Христа самыми грязными словами. ««И всегда–то он сделает, когда я обругаюсь, такую скорбную, убитую физиономию», — говорил Бе<линский>, указывая на Д<остоевского> с самым добродушным, невинным смехом». Выслушивание подобных кощунств, да и само увлечение социализмом, не могли пройти бесследно для его веры. Теперь, на каторге, Достоевский, вчитываясь в строки Нового Завета, как бы заново открывал для себя красоту Личности Христа и глубину христианства.

                                         «Под подушкой его лежало Евангелие...»

                                      

Заключённые в Омском остроге не имели права читать никаких книг, кроме духовных. Новый Завет, таким образом, был единственным изданием, которое Достоевский мог держать у себя, не нарушая внутреннего распорядка острога. Правда, первое время с ним была еще одна книга — Библия небольшого формата на славянском языке, присланная по его просьбе братом в каземат Петропавловской крепости. Однако эту Библию у Достоевского в остроге украли. Книгу же Нового Завета он сохранял на протяжении всей каторжной жизни. «Четыре года пролежала она под моей подушкой в каторге, – вспоминал сам Достоевский. – Я читал ее иногда и читал другим. По ней выучил читать одного каторжного».

В книге Нового Завета Достоевский хранил небольшую тетрадь в восьмую долю листа. В нее он заносил свои наблюдения над народной речью и каторжной жизнью — материал для будущих сочинений (учёные называют ее «Сибирской тетрадью»). Делать это приходилось тайно: заключённым было запрещено иметь письменные принадлежности. Современный специалист по творчеству Достоевского В.Н. Захаров заметил, что по формату Новый Завет и Сибирская тетрадь совпадают, и предположил, что это неслучайно. Гипотеза его вскоре нашла косвенное подтверждение: «И вот, когда на моем столе в читальном зале рукописного отдела Российской государственной библиотеки наконец–то оказались рядом Сибирская тетрадь и Евангелие, я получил подтверждение своему предположению: Сибирская тетрадь идеально вкладывается в середину и в конец Нового Завета», – рассказывает исследователь.

                                                       Н.Д. Фонвизина

                                             

Обстоятельства сложились так, что в Омском остроге Достоевскому представилась возможность читать не только Новый Завет, но и богословскую литературу, помогавшую лучше понять евангельские события. Это стало возможным благодаря знакомству Достоевского с женами декабристов, завязавшемуся в Тобольске. В Омске они продолжали поддерживать оказавшегося в заключении писателя. Самые глубокие и духовно-доверительные отношения сложились у Достоевского с одной из них — Н.Д. Фонвизиной.

Наталья Дмитриевна Фонвизина двадцать пять лет провела в добровольном изгнании. Молодой, двадцатитрехлетней барышней она поехала вслед за своим мужем, декабристом М.А. Фонвизиным, в Сибирь, а потом делила с ним тяготы каторги и ссылки в Чите, Петровском заводе, Енисейске, Красноярске и, наконец, Тобольске. Наталья Дмитриевна была глубоко верующим человеком, и в Сибири вокруг нее сложился особый кружок. Участники его вели переписку на религиозно-нравственные темы, обсуждали вопросы духовной жизни, поддерживали друг в друге стремление к христианскому совершенству, занимались делами милосердия и благотворительности. Они были связаны дружбой со знаменитым алтайским миссионером, преподобным Макарием Глухаревым, который два раза в год приезжал по делам в Тобольск и неоднократно посещал Фонвизиных.

Наталья Дмитриевна была чуть ли не единственным человеком, кто писал Достоевскому в острог (даже любимый брат писателя не осмелился поддерживать переписку с государственным преступником). Она постаралась помочь Достоевскому через друзей, принадлежавших к ее кружку — протоиерея Стефана Яковлевича Знаменского (прославлен во святых в 1984 г. в лике праведных) и священника Александра Ивановича Сулоцкого. Через тюремного врача И.И. Троицкого им удалось добиться разрешения передавать Достоевскому духовные книги и журналы. Среди первых же переданных писателю изданий были номера журнала «Христианское чтение» 1828 г. с замечательным произведением архиепископа Иннокентия Херсонского «Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа». Можно не сомневаться, что эта книга, на страницах которой очень талантливо и ярко излагается Евангелие, произвела на Достоевского чрезвычайное впечатление (в его личной библиотеке в последующем будет храниться три разных издания этой книги).

Именно по выходе из каторги Достоевский в письме к Н.Д. Фонвизиной записал свой знаменитый «символ веры»: «верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

                                                 Пометы Достоевского

Книга, подаренная Достоевскому в Тобольске, представляет собой первое полное издание Нового Завета на русском языке (без параллельного славянского текста) в переводе Российского Библейского Общества (1823). Страницы ее содержат многочисленные следы чтения Достоевского — сгибы листов, отчеркивания ногтем и сухим пером, карандашом и чернилами, а также краткие записи. Эти пометки впервые были изучены норвежским литературоведом-русистом Г. Хьетсо в специальном исследовании «Достоевский и его Новый Завет» (1984). В 2010 г. они были полностью воспроизведены в комментированном фототипическом издании экземпляра Нового Завета Достоевского, подготовленном В.Н. Захаровым, В.Ф. Молчановым и Б.Н. Тихомировым. При подготовке этого замечательного издания было выявлено (при помощи самых современных технических средств) 1413 пометок.   Благодаря проекту «Евангелие Достоевского», осуществленному под руководством профессора В.Н. Захарова: http://dostoevskij.karelia.ru/Gospel/, сейчас любой желающий может познакомится с ними и в сети интернет.

По наблюдению Г. Хьетсо, из всего Нового Завета наибольшее внимание Достоевского привлекли книги, написанные святым Апостолом и Евангелистом Иоанном — именно в них сосредоточено самое значительное число помет: Евангелие от Иоанна, Первое послание апостола Иоанна и Апокалипсис.

                                                        Вера во Христа

Апостола Иоанна недаром называют Апостолом Любви. Проповедь любви как основы христианской жизни, запечатлелась во многих местах его писаний. Эти места и привлекли Достоевского. Писатель отчёркивает:

Заповедь новую даю вам: любите друг друга. Как Я возлюбил вас, так и вы любите друг друга (Ин. 13, 34); Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, так как Я возлюбил вас (Ин. 15, 12); Кто любит брата своего: тот во свете пребывает, и нет в нем преткновения (1 Ин. 2, 10); Возлюбленные! станем любить друг друга; ибо любовь от Бога, и всякой, кто любит, рожден от Бога, и знает Бога (1Ин. 4, 7); Бога не видал никто никогда. Есть ли мы любим друг друга; то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершилась в нас (1Ин. 4, 12); Станем и мы любить Его, потому что Он еще прежде возлюбил нас. Кто говорит: я люблю Бога; а брата своего ненавидит; тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И заповедь мы имеем от Него таковую, чтобы всякой, любящий Бога, любил и брата своего (1Ин. 4, 19 — 21).

                                                       

Но этими новозаветными речениями не исчерпывается Евангелие. Евангелие — это не этическое или социальное учение, а благая весть о Христе как о Богочеловеке. Слишком многие в XIX в. были готовы превратить христианство в социально-этическую доктрину, а Христа признать всего лишь одним из проповедников высшей нравственности и справедливости. Такими были многие из петрашевцев, которые считали что «догмат любви христианской, в течение 1800 лет изменяясь, преобразился в формулы социализма» (М.В. Петрашевский). Однако Достоевский не согласен с такой редукцией христианства. Настоящая, спасающая любовь невозможна без веры во Христа как Сына Божия. «Если Христос не воскрес, то тщетна вера ваша», – пишет Апостол Павел. Достоевский мог бы прибавить: «тщетна тогда и любовь».

Главный герой романа «Идиот» князь Мышкин (которого Достоевский в черновиках к роману трижды именует «князь-Христос») наделен, по выражению преподобного Иустина (Поповича), «христоликими» чертами. Он добр, невинен, готов простить всякому любую обиду, но в нем нет той Божественной силы, которая есть во Христе. Князь Мышкин — это Христос, увиденный глазами Д. Штрауса, Э. Ренана и других западных идеологов, отрицавших Божественное достоинство Христа. Он всех любит, но не только не спасает, но губит всех своей бессильной любовью. «Окружающие возлагают на него все свои упования, надеются, что он спасет их. Но спасти всех способен только Бог, и спасти не всепрощением и одобрением, но указанием на путьочищения от собственных грехов и благодатной божественной помощью на этом пути. Мышкин же, породив надежду в одном, не может не броситься на призыв о помощи другого, а тот первый, которого он оставил, падает, ибо оперся на него всем свои существом, – пишет К. Степанян. – Таким образом, Достоевский ответил тем – очень и очень многим – людям, последователям Д.Ф. Штрауса и Э. Ренана, кто (и тогда, и сейчас) считал, что Христос был всего лишь великим человеком: в таком случае Он оказался бы погребен под грудой калек и грешников, желавших спасения».

Лишь через евангельскую жизнь во Христе можно найти решение вопросов, волнующих человечество. Попытка найти их решение окольными путями не только обречена на провал, но неизбежно умножает количества зла в мире. Зло старается выдать себя за добро, как антихрист пытается выдать себя за Христа, а апокалиптический зверь из бездны — за агнца. Как красноречива в этом смысле пометка пометка Достоевского напротив стиха Апокалипсиса: «И видел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога подобные агнчим, и говорил как дракон» (Откр. 13, 11). Комментарий Достоевского на полях гласит: «Социал<изм>».

                                                     Последняя пометка

26 января 1881 г. Достоевский внезапно заболел, у него началось легочное кровотечение. Придя в себя после приступа, он попросил привести священника, исповедовался и причастился. На следующий день он проснулся с мыслью, что сегодня умрет. Его жена Анна Григорьевна пыталась переубедить мужа, но он ответил: «Нет, я знаю, я должен сегодня умереть. Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие!» Анна Григорьевна подала Достоевскому книгу Нового Завета, которая, по ее словам, «всегда лежала у мужа на виду на его письменном столе, и он, часто, задумав или сомневаясь в чем-либо, открывал наудачу это Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице (левой от читающего). И теперь Федор Михайлович пожелал проверить свои сомнения по Евангелию. Он сам открыл святую книгу и просил прочесть.

                                                                                                                                                   

 

                                                   Вместо эпилога 

После заключения в Омской крепости, Достоевский уехал в Тобольск, где провёл ещё пять лет. В Санкт-Петербург писатель вернулся лишь 10 лет спустя. 

В память о великом писателе в Омске поставлен памятник, открыты Государственный литературный музей, Университет, Научная библиотека при Университете и названа одна из улиц. 

 

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/51647.htm

http://omskkrepost.ru/index.php?page=f-m-dostoevskij

http://www.litsoul.ru/solits-800-1.html

 

 

Помните, в главе о нашей Любочке я упоминала о её возлюбленном? А вот и он рядом с великим писателем:

 

 

 

Кордегардия, где был помещён писатель

 

 

Одна из жён декабристов в Омском остроге

 

Полицейское управление 19-го века

 

"Что за ужасное было время..."

 

Памятная табличка о лечении каторжника Достоевского 

 

Фотомикс

 

 

Продолжение следует...