54 мин.

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 11. Возвращения

590

ВОЗВРАЩЕНИЯ

«Севилья», «Ньюэллз Олд Бойз»

Прошу вас, ну какой еще «номер один»?

«Прошу вас, ну какой еще «номер один»? Я – футболист номер «десять тысяч», и так ко мне и относитесь». Я сказал это журналистам, когда еще один из них воодушевился моим возвращением – на этот раз из «Севильи» после переговоров, которые больше были похожи на телесериал. Запутанный словно змея, как говорят в Испании.

Я чувствовал себя номером десять тысяч, серьезно, черт побери, как я мог чувствовать себя иначе? Не так давно, 1 июля 1992 года закончилась моя несправедливая дисквалификация, которой подвергли меня итальянцы; наконец-то прошли те 15 кошмарных месяцев, одни из самых кошмарных в моей жизни.

Я вернулся из Италии 1 апреля 1991 года – потому что хотел, потому что уже больше не мог. Я навечно сохранил в памяти эту дату. Потому что я не заслуживал, чтобы меня выпроводили как преступника. Через неделю, не больше, итальянцы сообщили о том, что отстранили меня от футбола на 15 месяцев; 15 месяцев мне не давали делать то, что я умею делать – играть в мяч! Это было ужасное наказание, несправедливое, которое сейчас, к счастью, подвергается сомнению.

Я возвращался в Буэнос-Айрес и думал, что найду там, наконец, покой, а попал на войну.

Слишком многое происходило в моей стране, слишком плохого... Я был за сценой, и, похоже, что во мне нуждались. 26 апреля они устроили самый большой фарс вокруг моей персоны из тех, что я помню. Меня задержала полиция! Задержала в районе Кабальито, в доме на улице Франклина, где я был с двумя друзьями, Херманом Пересом и «Солдатиком» Айялой, трезвыми как стеклышко, чище минеральной воды... Самое любопытное, что в операции по задержанию принимали участие не только полицейские, но и журналисты в таком количестве, что мне все это напомнило пресс-конференцию после того, как мы стали чемпионами мира!

Один из моих друзей-журналистов, которого я очень люблю, однажды рассказал мне, что в издание, где он работал, позвонили полицейские и предупредили о времени готовящейся операции. И еще одна «жемчужинка»: наше задержание осуществилось чуть позже намеченного времени, так как опаздывало испанское телевидение! Вот так вот...

Когда они ворвались, расшвыривая все вокруг, я спал. И, проснувшись, позвал Клаудию, потому что мне это казалось вполне логичным. Меня вытащили из кровати, я оделся и когда уже шел по коридору на улицу, видел отблески вспышек на камерах, слышал крики журналистов... Тогда я сказал оперативнику, что вел меня:

-- Маэстро, там собрались все журналисты? -- Да, Диего. Там их целая куча...

-- Хорошо, тогда поправь галстук, потому что тебя покажут по всем каналам, и тебя увидят дома...

И ты можешь поверить, что эта головка члена на самом деле поправила галстук?!

Следующее не имеет отношения к данной части истории, но на моем будущем, на том, что я сделал на поле, это, вне всякого сомнения, отразилось.

В те дни, когда я сперва сидел в камере, а потом сам заперся на седьмом этаже здания, где я жил, на углу улиц Корреа и Либертадор, мне предложили вернуться. В той комнате, где меня допрашивали, была банкетка наподобие тех, на которых отдыхают боксеры между раундами, и свет проникал лишь через щели в крыше. Сидя там, я услышал чьи-то шаги и уперся взглядом в стену. Вошел Маркос...

-- Диего, ты сыграешь на чемпионате мира-94

Он сказал мне это. Я ответил ему, что он рехнулся, но, с другой стороны, у меня в мозгу мелькнула идея, что это ни хрена не сумасшествие, что это возможно. Но все равно для этого слишком многое было нужно. К примеру, оставалось больше года до того момента, как мне разрешат выйти на поле. Но у меня еще были, были возможности избавиться от порока...

9 июля я впервые принял участие в футбольном матче – на том самом месте, где впервые в жизни танцевал с Клаудией. Но на этот раз я не танцевал – плясали соперники; мы обыграли их со счетом 11:2 и стали победителями чемпионата Метрополитано по мини-футболу. И хотя я сыграл только один матч, этот титул стал и моим тоже.

Случившееся со мной после этого заставило меня задуматься над тем, что в такой стране как Аргентина или в том мире, где мы живем, выражать свою солидарность с кем-либо порой подобно сущему наказанию.

Сперва в субботу 3 августа 1991 года, в день рождения Тоты, я принял участие в благотворительном матче, весь сбор от которого должен был пойти на покупку нового томографа для больницы Фернандеса, так как он был им просто необходим, особенно после той катастрофы с актером Адрианом Хио. В связи с этим руководство «Боки» разрешило мне тренироваться с командой, которую возглавлял Оскар Вашингтон Табарес. Они чуть не сошли с ума, бедняги! Как будто бы я отвлекал их, приковывал к себе все их внимание, что я не мог... Что за херня: если я сделал столько для «Боки», почему она не могла протянуть мне тогда руку?! И кроме того, плохи были дела со спонсором; организаторы матча и также Ана Феррер, жена Адриана, измучались, пытаясь найти хотя бы кого-нибудь, кто их поддержит, кто даст им несколько песо в обмен на рекламу, и не сумели найти никого. Когда же я объявил об участии в этом матче, откуда ни возьмись появилась целая куча. Тогда я сказал им, организаторам и Ане: «Примите, пожалуйста, то, что на моей футболке не будет рекламы. Те, кто дают деньги, должны давать их не только и-за меня, но и без меня».

К счастью – и это самое главное, трибуны оказались заполнены до отказа, а я смог сыграть; это было моим возвращением в футбол, которое состоялось на поле «Феррокарриль Оэсте». Непередаваемое ощущение! Я говорил, что люди забыли обо мне, что они думали, будто я решил выйти на поле только ради больницы, но на самом деле для них Эль Диего уже вернулся, и все было хорошо.

Потом, в апреле 92-го, произошел другой случай, куда более неприятный, связанный с благотворительным матчем в честь Хуана Хильберто Фунеса, который был выдающимся игроком «Ривера», но на тот момент боролся за свою жизнь. Сегодня я мог бы включить «Буфало» в список моих больших друзей, самых близких, потому что я был рядом и разговаривал с ним в последние 15 минут его жизни. Некоторое время назад его поместили в санаторий Гуэмес с разбитым, разорванным на части сердцем. Мне было очень больно видеть этого медведя распластанным на кровати. С Клаудией мы продолжали находиться рядом, спрашивая Иванну, его жену, нужно ли ей что-нибудь. И в последний день 11 января 1992 года судьба привела меня туда, к его кровати. Хуан позвонил мне, сказав, что хочет меня видеть; что он мечтает о крсном «Мерседес-Бенц» и собирается его купить. Я помню, как сказал ему: «Хуан, будь спокоен, я уже переговорил с друзьями из одной фирмы, они зарезервировали его за тобой. Будь спокоен, Хуан». И он умер там, почти у меня на руках. Поэтому я говорю, что он мне как друг, и в последние минуты его жизни я был рядом с ним. Близко как никогда. Мы сопровождали Иванну во всех этих ужасных хлопотах, которые в подобных случаях, когда кто-то умирает, и потом мы отправились на кладбище Сан-Луис, где его и похоронили.

Начиная с этого самого момента, я начал думать о матче в его честь. О том, чтобы сделать что-нибудь в память о Хуане и также чтобы помочь его семье: Иванне, сыну Хуампи, чьи глаза были самыми грустными из всех, что я видел в своей жизни. Я бы мог дать им немного денег, и все на этом. Но я хотел сделать для них нечто большее, то, что понравилось бы Хуану. Тогда мне пришла в голову мысль, что вряд ли что-нибудь может быть лучше футбольного матча. Я помню, как мы с Клаудией были в моем доме в Морено, все еще не пришедшие в себя от пережитого, и я внезапно сказал: «Ма, знаешь, что я должен сделать для Хуана? Матч, футбольный матч... и я тоже приму в нем участие».

Из дома мы позвонили Гареке, Руджери и Наварро Монтойе. Эти трое, а также Рауль Роке Альфаро и я, были единственными, кто отправился в Сан-Луис на похороны. Мне показалось логичным начать с них. На этот раз проблем с рекламой не возникло, потому что все организовывали мы сами, и люди с «Х-28», фабрики по производству систем автомобильной сигнализации, были с нами с самого начала.

Когда все уже было готово, за день до назначенной даты, 15 апреля, когда оставались уже считанные часы, пришел факс, проклятый факс из ФИФА. Клянусь, что сначала я не мог поверить, думал, что это чья-то дурная, но все-таки шутка. Он был направлен на имя Хулио Грондоны, и в нем говорилось о том, что всем известно об этом матче и также известно, что я собираюсь принять в нем участие. И заканчивалось это послание следующей угрозой: «Как бы то ни было и во благо семьи скончавшегося игрока (Бог мой, во благо семьи скончавшегося игрока!) сообщаем, что присутствие на поле Марадоны вместе с другими футболистами, внесенными АФА в список, может повлечь за собой санкции со стороны ФИФА в соответствии с существующим Уставом и Регламентом». В скобках же читалось следующее, что и всегда: я был червивым яблоком – тем, кто все портил. Меня опять заставили почувствовать себя преступником. Я сказал Франки: «Хорошо, Маркос. Скажи Грондоне, чтобы не беспокоился, я не собираюсь ему гадить и потому не буду играть. Но также скажи ему, что я делаю это ради ребят, чтобы не осложнять им жизнь, а не из-за АФА или ФИФА. Давай, иди и скажи». Он ушел и сказал.

Тем временем ребята уже влезли в этот бардак, и Руджери связался с Грондоной, чтобы посмотреть, что будет, и попросить его разрешить мне выйти на поле, так как об этом уже было объявлено, и мы бы заработали больше денег. Грондона ответил ему неласково, очень неласково, хотя потом и захотел объясниться. Сперва он сказал ему, что ни за что не разрешит мне выйти на поле, а затем сообщил, что он предлагал семье Фунеса 50 тысяч долларов, чтобы оплатить больничные счета. И добавил, что матч состоится в июле, когда закончится моя дисквалификация. В довершение ко всему он заявил: «Диего не может играть. Если он это сделает, платить за последствия будете вы».

Руджери отправился в отель «Elevage», где находились все футболисты, которые должны были принимать участие в этом матче. В общей сложности нас был 41 человек. Когда Руджери пересказал свой диалог с Грондоной, Наварро Монтойя сказал мне: «Диего, теперь ты просто обязан сыграть, обязан как никогда». По ходу собрания я не произнес ни единого слова, только внимательно слушал Руджери, но после этих слов я сказал немного дрожащим голосом: «Да, я буду играть, и мы порвем им задницу».

Некоторые, как например, Диего Латорре, побледнели. «А что будет с нами?» - спросил он, напуганный до смерти.

То, как поступил Грондона, выглядело ударом по яйцам; он предлагал 50 тысяч долларов за то, чтобы я не выходил на поле. Тогда я ответил ему жестко, как мне сейчас кажется, чересчур жестко. Но, тем не менее, я сказал это: «Авеланжа, Блаттера и прочих начальников никто не будет оплакивать в Аргентине, когда они умрут». И добавил: «Пока Грондона является президентом АФА, я ни за что не вернусь в сборную». Это были очень жесткие слова, но они шли от самого моего сердца.

В раздевалку пришли все, включая руководителей, которые были испуганы сильнее, чем кто-либо, потому что боялись остаться без игроков. Сейчас я думаю, что это пошло им на пользу: все поняли раз и навсегда, кто настоящие хозяева спектакля.

Когда я вышел на поле, меня пробрал озноб. Стоял хмурый вечер, небо было затянуто тучами, но на трибунах собралось полно зрителей. В итоге мы получили более 100000 долларов прибыли, и это только от продажи билетов. С учетом рекламных поступлений наш совокупный доход перевалил за 200000 долларов, и все это пошло семье Фунеса для того, чтобы оплатить его пребывание в санатории и продолжить строительство футбольной школы, названной в его честь.

Как только я ступил на газон, то правой рукой сразу же поприветствовал «инчаду» «Боки», они не могли позволить себе упустить возможность посмотреть на меня. Но там были не только болельщики «Боки», там были все любители футбола. Они обожали меня до смерти, они не сделали бы мне никакой гадости. Я был очень взволнован, очень, поскольку ничто не могло заставить меня забыть о Хуане... Хуан остался бы доволен этим матчем, потому что мы надрали задницу власть имущим, которые считали себя хозяевами всего на свете, а на самом деле им ничего не принадлежало.

Между делом, я сыграл довольно хорошо: забил два мяча и сделал голевой пас Альберто Акосте. В итоге моя команда, выступавшая в синих футболках, одержала победу со счетом 5:2. Я покинул поле за несколько минут до финального свистка, чтобы перевести дух и сказать: «Сегодня футболисты вновь начали верить в свои силы». И я сам в это верил, ведь мы победили самого могущественного соперника из всех существующих. Мы победили власть.

Для меня в тот вечер Кубок мира, который я когда-то выиграл, был подтверждением моей правоты, поддержкой для моих партнеров, игроков. Мы выступили против зла, играя в мяч, и в итоге власть имущие были вынуждены сдаться.

Я начал потихоньку тренироваться, сперва с доктором Патрисией Санхенис, которая потом свалила, потому что стала рассказывать всем обо мне. Я впервые в жизни был на курорте Марисоль, расположенном в 550 км к востоку от Буэнос-Айреса, неподалеку от Трес Арройос. Туда я приехал в январе 1992 года, и там-то все и началось. В феврале я провел свой первый матч после дисквалификации. Эта благотворительная встреча – я выступал за «Амигос де Марисоль» против «Меркадо Лос Тигрес» в присутствии пяти тысяч зрителей, все из близлежащих деревень – была организована для того, чтобы помочь детям-инвалидам, и именно тогда я забил свой первый мяч как футболист, которому было запрещено играть. Наградой мне была тысяча поцелуев от больных, но счастливых детей. Счастливых, как никто другой.

После этого и также после того знаменитого матча в честь Фунеса я вновь надел форму для участия в благотворительном матче – на этот раз в Посадас, Мисьонес, чтобы помочь местной больнице. Такой была моя жизнь, таким образом я мог продолжать оставаться в футболе. Помогая другим, что в то же время было способом помочь мне самому.

Если я и чувствовал себя отдалившимся от чего-либо, то это от Неаполя и «Наполи». В те дни они присылали сообщения о том, как они ждут моего возвращения 1 июля, когда закончатся мои страдания. Я начал думать о возможностях избрать другой путь, когда настанет этот момент, ведь мучения не могли быть вечными.

В субботу, 4 июля, три дня спустя после моего... освобождения от оков ФИФА, я собрал свою команду и отправился в имение Эль Сосьего, которое принадлежало дону Антонио Алегре, президенту «Бока Хуниорс» и находилось в трехстах километрах от столицы. Там и в тот же самый день я и начал мой путь назад, мое возвращение в футбол. Я хотел сменить клуб и уйти из «Наполи». Куда? Меня вновь приглашали в «Марсель», но Бернар Тапи начал терять свои позиции; он потерял «Адидас» и выбыл из состава правительства. Однако, это был хороший шанс: я искал тишины и покоя, и французский футбол мог мне их дать.

Другим вариантом был «Бока Хуниорс», но здесь все упиралось в деньги. Нам требовалось поднять на ноги мертвого, который был в таком состоянии на протяжении целого года, а в «Боке» не было подходящих условий. Единственным выходом было появление какого-нибудь инвестора.

Открыть передо мной двери мог и какой-нибудь другой европейский клуб, например, «Реал». Или «Севилья». Правда, только потому, что туда прибыл Карлос Билардо и через Маркоса Франки он отправил нам послание следующего содержания: «Посмотри, можешь ли ты что-нибудь сделать, так как для Диего это было бы неплохим местом. Там не давят на психику, не требуют «золота». Хотя с ним можно было бы выиграть все. Не знаю, посмотри, ты знаешь, что я хочу для него только хорошего».

Этот сукин сын Билардо свалил туда, в Севилью, потому, что в Аргентине ему сорвали сделку по приватизации спортивного центра KDT, и тогда он разозлился на весь мир. Но он был прав – эта возможность выглядела привлекательной.

Тем временем я тренировался, теперь уже под наблюдением профессора Хавьера Вальдекантоса и доктора Луиса Пинтоса. И понемногу играл, но в телепрограмме Марсело Тинелли «Ночной ритм», которая транслировалась по каналу «Телефе», и в футбол пять на пять на синтетическом покрытии. Однако, я играл на полном серьезе и получал от этого дикое удовольствие.

Но самой главной и самой сложной задачей являлось скорейшее расставание с «Наполи». Бедняжки пригласили меня на презентацию уругвайца Фонсеки и шведа Терна, которая должна была состояться 15 июня, словно между нами ничего не произошло, словно я по-прежнему был одним из игроков «Наполи». В Неаполе были взбешены жесткими заявлениями, которые я сделал в итальянских СМИ, но у меня были веские причины на то, чтобы не возвращаться.

В интервью каналу «Телемонтекарло» я четко сказал, что мой цикл в «Наполи» окончательно завершен, и что я ничем не смогу помочь неаполитанцам, если вернусь. Единственный, кто в этом случае обогатился бы – это президент клуба Ферлаино, который и так достаточно на мне заработал. Я считал, что «Наполи» уже научился играть без Марадоны и мог продолжать играть так дальше; если Марадона уйдет, то «Наполи» не умрет. В итоге «Наполи» вылетел, но произошло это по вине Ферлаино, который не смог управиться с коллективом. Говорили, что он собирался прилететь ко мне в Буэнос-Айрес. Сукин сын! В течение целого года он и слышать обо мне ничего не хотел, а вот теперь всполошился. Я сказал ему тогда и повторяю сейчас: если бы я выступал за клуб, в котором беспокоились бы не только об игроке, но и о человеке, я бы вернулся в «Наполи». Но в истории «Наполи» было слишком уж много случаев плохого отношения к футболистам – Баньи, Джордано, Гарелла. Почему я должен был стать исключением?

Кроме того, новый главный тренер «Наполи» Клаудио Раньери заявил еще до знакомства со мной, что пока он стоит во главе команды, Марадоны в ней не будет. Как говорим мы, аргентинцы, побрехал впустую. А ведь был еще Антонио Маттарезе, который приложил свою руку, свою черную руку к тому, что случилось со мной. Я ясно объяснил им всем свою позицию: я не заслуживал такого наказания, меня заставили заплатить за то, что я – иностранец и за то, что я не дал Италии сыграть в финале Мундиаля. В футболе замешаны очень сильные интересы, а в том году итальянцы лишились кучи денег. Но даже если бы меня дисквалифицировали на 10 лет, Аргентина в том матче все равно обыграла бы Италию. И моя дисквалификация была выгодна Ферлаино, потому что тогда я не был тем Марадоной, которого он хотел. Футбол у меня в крови, и они захотели прибить меня за то, что я сказал.

«Я не буду больше этого делать». Не буду и не могу, баста! Все это я хотел сказать одной фразой. У меня были основания не возвращаться, и они выглядели такими четкими, что даже Грондона выступил с заявлением, что если мне не удастся разойтись с «Наполи» миром, он обратится в ФИФА с требованием вмешаться, и на этот раз, вне всякого сомнения, дело решится в мою пользу.

Все эти причины я изложил в факес, который мы отправили в «Наполи», в Итальянскую федерацию футбола, в АФА и ФИФА 29 июня 1992 года, за день до истечения срока моей дисквалификации. В этом факсе мы попытались объяснить, почему у меня нет ни малейшего желания возвращаться. Риск и впрямь был очень велик.

В Неаполе не были согласны с таким поворотом событий, и началась война факсов и писем. Порой мне казалось, что нас с головой завалят бумагами. В этот момент я сделал единственное, что мог сделать – обратился с иском в суд Буэнос-Айреса, предстал перед судьей Амелией Беррас де Видаль, которая занималась моим делом со времени задержания на улице Франклин, и в итоге добился права покидать пределы Аргентины; я хотел в иметь возможность в любой момент собрать чемоданы и уехать.

Моя «команда» была уже сформирована: я, мой агент Хуан Маркос Франки, тренер по физподготовке Хавьер Вальдекантос, врач Луис Пинтос, психоаналитик Рубен Наведо, психиатр Карлос Хандлартс, адвокаты Луис Морено Окампо, Антонио Хиль Лаведра, Уго Хоффре, и Даниэль Болотникофф.

Начиная с этого момента, Франки отправился в Севилью, после того как Билардо поговорил с президентом клуба Луисом Куэрвасом. А Болотникофф в то же самое время должен был встретиться Бернаром Тапи при содействии одного из его помощников, Жан-Поля Бернеса. Вокруг меня шло активное движение, чтобы, наконец, определить идеальный клуб, в котором я буду играть.

Пока Маркос и Даниэль вели переговоры, я взвешивал все «за» и «против»: чем мне нравилась «Севилья» -- тем, что в ней работал Билардо, от команды не требовали громких побед, и атмосфера в городе была хорошей. Однако то обстоятельство, что в «Севилье» никак не могли решиться, наводило меня на мысль о том, что они раздумывали над тем, как дорого я им обойдусь, если мы не оправдаем надежд и будем бороться за выживание. В «Марселе» меня привлекало то, что там были готовы предоставить мне виллу, о которой я так мечтал, и возможность выступать в Лиге чемпионов в составе сильной команды, а также относительное спокойствие французского чемпионата. Однако, мне не нравилась обстановка в городе, которая очень походила на ту, что была в Неаполе. Кроме того, мне пришлось бы учить новый язык и снова проходить адаптацию.

У меня было достаточно времени поразмышлять надо всем этим, хотя моя активность не спадала. Вскоре мы провели еще один благотворительный матч, неподалеку от того ранчо, где началось мое восстановление. Я вновь чувствовал себя футболистом, хотя и на деревенском поле. Я помню, как в этом матче приняли участие Хуанчи Таверна и Паблито Эрбин, которые были родом из города под названием «25 мая», а также «Гринго» Джусти, Даниэль Сперандио, «Тата» Браун и Хулио Рикардо Вилья.

Когда встреча закончилась – мы выиграли со счетом 7:0, если кто хочет себе это записать – я собрал пресс-конференцию, на которой заявил: «Я интенсивно тренируюсь только 12 дней. Утром в субботу я провел 40-минутную тренировку, и во втором тайме этого даже не было заметно. В первом тайме у меня кое-что получалось, но после перерыва я был немного уставшим. Мы находимся на правильном пути, и я не собираюсь пропускать ни одну тренировку, потому что это пойдет нам на пользу, когда придет время серьезных испытаний, официальных соревнований. Я решил вернуться для того, чтобы отплатить своей игрой людям, которые поддерживали меня в Аргентине в течение этих тяжелых полутора лет. Я знаю, что некоторые из наших руководителей, к примеру, Грондона, прилагает к этому определенные усилия. Даже Пеле хочет, чтобы я вернулся! Он удивил меня, я просто не мог в это поверить! Переговоры ведутся с «Севильей» и «Марселем». «Бока»? «Бока» пусть подождет; я не хочу ставить клуб в затруднительное положение, потому что тогда ему пришлось выложить немалую сумму. Пусть никто не сомневается, что я готов умереть в футболке «Боки», равно как и в футболке сборной Аргентины. И когда я наберу форму, то буду бороться за место в национальной команде. Я очень хочу вернуться в сборную, но пока это всего лишь желание. Я не забыл, как играть в футбол. И я еще помню, как носил капитанскую повязку».

Все это я выпалил сразу в субботу 18 июля, после того матча, чувствуя как холод пробирает меня до кости. Внутри я ощущал, что решение вот-вот будет найдено.

Думая об этом, я вернулся в Буэнос-Айрес, где моя жизнь стала более простой: я тренировался в Палермои с Вальдекантосом и Карлитосом Френом; я сбросил уже 7 кг, вечером принимал участие в различных телешоу – в футбольном с Тинелли и в посвященном танго с Антонио Гасальтой. Я исполнял «Сон парнишки» и «Правду миланки». Некоторые были удивлены, что Марадона поет танго, но большинство уже знало, что я был рожден также и для этого. Мне очень нравится танго: петь и слушать его. Я умираю от Хулио Сосы так же, как и от рока... Не знаю, может быть, это одно из моих противоречий.

«Сон парнишки», - одно из моих любимых танго, может быть, потому, что в нем очень много общего со мной. Кгда я его пою, то меняю имена действующих лиц и вставляю себя. Оно нравится мне так сильно, что я рассказываю это и у меня появляется желание петь:

«Постучали в дверь скромного дома, И раздался голос почтальона.

А мальчик, помчавшись на всех парах, Случайно наступил на белую собачку.

«Мамочка, мамочка!» - он подбежал, крича. Удивленная мать отставила в сторону таз,

И мальчик, смеясь и плача, ей сказал: «Клуб сегодня вызов мне прислал».

Любимая мамочка, я заработаю денег, Я буду Марадоной, Кемпесом, Бойе.

Ребята говорят, что на западе Аргентины, Удар у меня сильнее, чем у великого Бернабе.

Ты увидишь, как это прекрасно, Когда там, на поле аплодируют моим голам.

Я стану победителем, буду играть в пятой лиге, а потом в первой, И я знаю, что признание ждет меня».

И этот сон, эта мечта парнишки – то, что исполнилось в моей жизни...

Что касается рока, то я идентифицирую его с Андресом Каламаро, с Чарли Гарсией, с Фито Паесом, с парнями из «Лос Пьохос» или из «Аттаке-77», с монстрами из «Лос Редондитос де Рикота». Я чувствую родство с ними потому, что они также приносят людям радость, не запуская руку к ним в карман, и они говорят о реальном положении вещей без ханжества... Они написали для меня кучу песен, и я воспринимаю это как посвящение, потому что подобные вещи как и памятники делают для уже ушедших из жизни. А я жив! Каламаро написал песню, которая так и называется... «Марадона», посмотри, что получилось:

«Диего Армандо, мы ждем, когда ты вернешься, Мы всегда будем тебя любить

За то, что ты приносишь народу радость, И за твое искусство тоже».

А «Лос Пьохос» с вот этим: «Марадооо, Марадооо!», французы из «Мано Негра»... И не только рокеры. Также Хулио Лакарра, уругвайский музыкант, сочинил специально для меня:

«Хочу тебя видеть снова, На зеленом прямоугольнике,

Где умирают слова, И с людьми говорит левая нога...»

Но кому удалось облечь все мои чувства в буквы и ноты, стал человек, о котором я всегда буду вспоминать со слезами на глазах, поскольку за то короткое время, что мы пробыли вместе, я почувствовал себя очень и очень близким к нему. Речь, конечно же, о Родриго. Мало кто знает, что это был человек с огромным сердцем, таким огромным, что нужно было его убить. Для некоторых он был слишком опасен. Но он посвятил мне «Диего» - самую лучшую песню из тех, что для меня написали и еще напишут. Я слушал ее и плакал... Я помню ее наизусть.

«Родился он в трущобах, как того хотел Бог, Это желание жить – простое тому объяснение.

Принимать вызов со стремлением побеждать, На каждом шагу жизни.

На пустыре ковалась его бессмертная «левая», С опытом и стремлением достичь высот.

Еще «луковкой» он мечтал о мундиале и победах в Примере, И играл как мог, чтобы помочь семье.

Вскоре он дебютировал под «Марадооо!, Марадооо!». Так пела хором «Двенадцатая»* - «Марадооо!, Марадооо!».

У мечты была «звезда», сделанная из голов и финтов, И весь народ пел: «Марадооо!, Марадооо!».

Радость коснулась людей, слава оросила эту землю. А он взвалил крест на свои плечи, потому что был лучшим.

И чтобы никогда не продаваться, бросил вызов власти. Интересная слабость; если споткнулся Иисус,

Почему этого не могло случиться с ним? Слава предложила ему «белую женщину»

С загадочным вкусом и запретным удовольствием. Желание излечиться, посвятив этому свою жизнь – Сегодня это матч, в котором Диего еще предстоит победить.

Мы именно этим и занимались, и я пытался вернуться на поле, на этот зеленый прямоугольник, и дело уже начинало двигаться с места. Руководство «Наполи» согласилось обсудить вопрос расторжения контракта в нейтральном месте и в присутствии судьи, и выполнение этих двух условий должны были обеспечить ФИФА. Со стороны я прекрасно понимал политику Ферлаино: тянуть до последнего, чтобы потом сказать журналистам и своим людям: «Его вырвали у меня из рук». Ясно, что это он и делал. Потому он так резко и ответил на мое первое послание, чтобы затем представить все так, будто это мы оказывали давление на ФИФА, чтобы организовать ту встречу. Уже в середине переговоров они подложили мне настоящую бомбу: взяли да оштрафовали меня на 168 000 долларов и урезали контракт на 40%. Они хотели войны, и они были удивлены, получив ее.

В те дни старик Авеланж в тысячный раз повторил, что любит меня как сына, как собственного внука. Ох, как же он меня любил…

Вариант с «Марселем» постепенно стал отходить на задний план, в первую очередь, потому что Болотникофф и Франки, приехавший из Севильи на несколько дней позже, чтобы встретиться с Тапи, пережили там настоящий кошмар; слишком уж напряженной была окружающая обстановка. Маркос совершил молниеносный вояж по маршруту Севилья-Мадрид-Буэнос-Айрес чтобы поставить меня в известность и решить некоторые проблемы личного характера. Тогда мы решили поменять стратегию: предложили руководителям «Наполи» встретиться, но в Барселоне, где в тот момент проходили Олимпийские игры, в присутствии людей из ФИФА. Мы показывали именно им, руководителям ФИФА, свою готовность к диалогу и называли возможные сроки. Да, неаполитанцы нам ответили, но это было больше похоже на издевательство: они приглашали нас в штаб-квартиру «Наполи»! Кроме того они отказывались вести переговоры в конце недели и выходные, словно мы работали в офисе... Ах, да! Они также напоминали мне о том, что по-прежнему ждут меня в том месте, где команда проводила предсезонку. Они просто издевались над нами, сукины дети!

Однако факс, пришедший из ФИФА, гласил, что встреча состоится в Цюрихе. Мой телефон разрывался: звонил Билардо, не веривший что все может решиться в мою пользу; звонил Маркос, просивший меня не нервничать; звонил Бернар Тапи, чтобы убедить меня принять его предложение; звонил Грондона, сообщивший о том, что уверен в положительном исходе дела.

Тот же Грондона отправился в Барселону, и там встретился с Маркосом. Они посмотрели финал олимпийского турнира, в котором Испания обыграла Польшу, и отправились порознь в Цюрих, где 11 августа должна была состояться встреча... Когда все это началось? 1 июля, когда с меня сняли дисквалификацию; с тех пор прошло уже полтора месяца. Пришло время поставить во всей этой истории точку. Вопрос был в том, как она закончится.

Как только я прилетел в Швейцарию, накануне той благословенной встречи, мне позвонил Франки, чтобы сказать… нет, я не мог в это поверить:! «Диего, я отвечу им, что ты вернешься в «Наполи». Я был вне себя, я ни черта не понимал, а он пытался остановить мой всплеск негодования: «Стой, стой, стой, позволь мне объяснить тебе...».

Я ни хрена ни понимал! Мы зашли так далеко только ради того, чтобы порвать с «Наполи» раз и навсегда, а получалось, что мы сами приносили им все, что они хотели, прямо на блюдечке.

Когда Маркосу наконец-то удалось меня остановить, он объяснил мне: «Мы скажем им, что ты вернешься, но ... только при соблюдении определенных условий». Я потихоньку начал врубаться, но что делать, если «Наполи» согласится? «Хорошо, здесь есть доля риска, но будь спокоен, они скажут «нет», - ответил мне Маркос, и у меня подкосились ноги.

Встреча состоялась, и новость о ней всколыхнула весь мир. Я помню, как итальянцы радовались, как «Gazzetta dello Sport» вышла с шапкой: «Диего: да – «Наполи». Победил Ферлаино». Я не верил, что праздник может прийти на нашу улицу... Клаудия плакала, мои предки – тоже, а я в соответствии с избранной Маркосом тактикой заявил: «Наша цель была в том, чтобы не возвращаться в «Наполи», а попытаться разрешить этот вопрос с помощью ФИФА. Однако, видя что клуб строит нам всяческие препоны, а ФИФА не в силах ничего сделать, мы решили поставить перед итальянцами ряд условий и вернуться. Время уходит, и я хочу лишь одного – вновь выйти на поле. Я тренируюсь уже 36 дней, мне нужна команда, мне нужен тренер. Было бы просто превосходно, если бы «Наполи» согласился бы на наши условия, просто превосходно. Но я не знаю, насколько эти условия устроили бы Ферлаино». Очко играло дико! Я с ужасом ждал ответ «Наполи»: если бы они сказали «да»...

Ответ пришел 14-го числа, в пятницу. «Наполи» ответил ни «да», ни «нет», потому что принимал все наши условия за исключением экономических требований. И поскольку на встрече было сказано, что ответ должен быть четким - «да» или «нет», считалось, что «Наполи» ответил отрицательно. И это был первый шаг к свободе!

Теперь оставалось, чтобы «Севилья» официально заявила о желании приобрести меня. Раньше она не могла сделать этого из-за опасений, что если УЕФА не понравится, как в мой конфликт с «Наполи» вмешался третий клуб – да еще и такой маленький из Испании, то ей дадут под зад. Однако теперь уже не было причин опасаться; они должны были всего лишь меня купить.

И что случилось? Случилось то, что «Севилья» тянула время. Франки и Болотникофф уже разочаровались, но руководители андалусийского клуба были спокойны как никогда. И, похоже, то впечатление, что они произвели на меня поначалу, когда мне казалось, что они опасаются, как бы я не обошелся им слишком дорого, соответствовало действительности. Тем временем в «Наполи» старались сделать все для того, чтобы завоевать мое расположение: зарезервировали виллу на острове Капри с видом на Тирренское море, вертолет, который доставлял бы меня в Неаполь, яхту, само собой разумеется. Кроме того, они направили официальный протест в ФИФА, в котором утверждали, что не ответили «нет» на мои условия. С болельщиками «Наполи» вышла совсем иная история: болельщики, которые всегда были на моей стороне, которые устраивали голодовки, требуя, чтобы меня купили, теперь вновь предпринимали усилия, но уже направленные на то, чтобы я не оставался. Они говорили: у нас нет жилья, школ, машин, но у нас есть Марадона». Бедные, в этом не было их вины, нисколько.

Я же продолжал ждать и надеяться, что андалусийцы хоть что-нибудь сделают. И они сделали: 18 августа «Севилья» отправила факс в «Наполи» требуя огласить мою трансферную стоимость! Я уже кусал локти, я не мог больше терпеть. Я знал, что они это сделают, иначе они бы не были испанцами, матадорами!

Но радоваться было рано: 9 сентября Блаттер заявил, что лучшим решением была бы передача меня «Севилье» в аренду. Тут же я поставил ультиматум: «Если 12 сентября, в субботу, эта история не закончится, я уйду из футбола. Клянусь своими дочерьми»… Должнот быть, это напугало Франки, потому что 11-го, в пятницу, он купил билет на следующий день. Все в Испанию! На самом деле Маркос ничего не скрывал: «Если это будет в конце недели, то нас ждут проблемы с Диего. И он был прав, он уже начал меня понимать, сукин сын!

Получив-таки от судьи разрешение покинуть пределы Аргентины, я не отдавал себе отчет в одном: это было мое первое возвращение в Европу после отъезда из Италии – такого жуткого, такого болезненного. На следуюший день в субботу я встал в полдень и практически ничего не съел. Я очень долго прощался с дочерьми, а потом отправился в аэропорт, в костюме цвета спелой черешни, прямо как на картинке... И там я сказал журналистам, что свой дебютный матч я посвящу Соне Пепе за ее мужество и «Бамбино» Вейре с Карлосом Монсоном, который сидели в тюрьме; один по обвинению в изнасиловании, а другой – в убийстве.

В 7 утра 13 сентября, в воскресенье, я приземлился в мадридском аэропорту «Барахас», а оттуда вместе с Клаудией и Маркосом на частном самолете проследовал в Севилью. Там я впервые подал руку президенту «Севильи» Луису Куэрвасу. У меня было желание спросить его: «Что же ты не ускоришь немного процесс, зерно чечевицы?». Но я подумал, что для первого раза это было бы чересчур.

Я побывал на стадионе «Санчес Писхуан», на котором проводила свои домашние матчи «Севилья», и видел ее поражение от «Депортиво» из Ла-Коруньи, которое воспринял как свое собственное. Тем не менее, я чувствовал себя как дома: на скамейке запасных сидел Билардо, на поле был Симеоне, бороздивший центр поля туда-сюда, и вообще обстановка напоминала мой дебют в «Наполи» против «Вероны»: нас имели по полной программе, а закончилось все тем, что мы выиграли два скудетто. На первый взгляд, все было очень хорошо. Я понимал, что Авеланж и Блаттер защищали меня потому, что они уже своего добились, и теперь должны были быть благодарны «Севилье», поскольку на самом деле меня хотели видеть у себя не так уж и много клубов.

Я остановился в загородном отеле «Andalusi Park» на пути в Уэльву, построенном в арабском стиле, и решил тренироваться и ждать. Дело в том, что за неделю все хорошее могло стать плохим. «Наполи» не собирался сдаваться, а «Севилья» по-прежнему не форсировала события; они всегда обещали провести решающую встречу «завтра». 18 сентября, в пятницу, я собирался улететь в Буэнос-Айрес, но не сделал этого, потому что когда я встал, то обнаружил под дверью факс, который прислали мои дочери. В нем говорилось: «Папа, не приезжай. Мы надеемся, что сами приедем к тебе». Эта бумага была для меня дороже любого контракта...

В сопровождении Вальдекантоса я вышел на пробежку на поле для гольфа, которое называлось Лас-Минас. Лас-Минас, мины! На мне была футболка Майкла Джордана, в которой он играл за «Dream Team», и тогда я сказал: «Снимите меня в ней, пусть меня увидит Джордан!». А потом Джордан спросит: «И что это за хрень?». За мной вновь следовал итальянский оператор, и я воспользовался этим, чтобы на бегу прокричать прямо в камеру: «Они вынуждают меня сделать это, вынуждают уйти из футбола! Для меня это очень обидно, потому что, как вы видите, у меня есть огромное желание бежать. Пусть Ферлаино это также увидит, пусть он увидит, что я жив... Что я не умер». То свое состояние я назвал «сладкое ожидание», хотя сладкого там не было ни капли.

Наконец, настало 22 сентября. Было почти три часа дня, и я сидел в ресторане отеля, в окружении всей моей семьи, теребя скатерть или что-то в этом роде. Внезапно я поднял глаза и увидел направляющегося ко мне Франки. Казалось, что его лицо состоит из одной улыбки и все светится от радости... Он встал сбоку и посмотрел на меня сверху вниз, потому что я все еще продолжал сидеть.

-- Парень, ты свободен. -- Я тебе не верю, ты надо мной издеваешься.

-- Я тебе серьезно говорю: ты свободен, ты действительно свободен.

Франки сказал мне это и рухнул, упал в кресло и начал плакать. У меня также покатились слезы из глаз, когда я посмотрел на всех, кто был рядом со мной: на Клаудию, на моих родителей, родителей моей жены. Я прижал Джаннину к моей груди и произнес ей на ухо: «Я свободен, я свободен, и я счастлив. Наконец-то ты сможешь увидеть меня на поле, с мячом. Наконец-то».

Шесть дней спустя, 28 сентября, я вновь стал профессиональным футболистом. Ради такого случая была утроена моя презентация в матче против мюнхенской «Баварии», за которую играл мой друг Лотар Маттеус, и я наконец-то смог ступить на поле стадиона «Санчес Писхуан» в футболке под десятым номером под звуки песни Фаби Кантило «Моя болезнь», которая так много для меня значила.

«Я побеждена, потому что мир сделал меня такой. Я не могу ничего изменить.

Я – лекарство без рецепта и твоя любовь, Моя болезнь».

Мы выиграли со счетом 3:1, но я думаю, что результат ни для кого не имел значения... Во всяком случае, для меня уж точно: мне понравилось делать передачи Давору Шукеру, получать их от Симеоне, слушать Билардо; я исполнил штрафной удар практически от самого углового флажка, и мяч попал в перекладину; я сделал голевую передачу Мончу… Мне вновь понравилось играть с мячом. Я отпраздновал это событие с широким размахом, вместе с Маттеусом, который пришел в отель и присоединился к нам. Его присутствие дало мне почувствовать, что футбольный мир счастлив оттого, что я вернулся.

Я захотел узнать, когда у меня состоится официальный дебют и посмотрел в календарь, где значилось: 4 октября, воскресенье, «Атлетик» Бильбао, стадион «Сан Мамес». Никакой другой соперник не мог быть для меня более значимым! Из-за прошлого и настоящего. Как только я подписал контракт с «Севильей», так главный тренер «Атлетика» Юпп Хайнкесс заявил, будто бы в моем контракте есть условие, по которому я не буду играть ни на «Ноу Камп» и на «Сан Мамес»... Что за бред? Я хотел играть там больше чем где-либо! Играть и взять реванш, и у этого немца в том числе.

Очень многое меня связывало с этим клубом, и очень многое меня с ним разделяло... «Атлетик» отнял у меня две возможности выиграть чемпионат Испании, когда я выступал за «Барселону». «Атлетику» мы проиграли в финале Кубка Испании, в последнем матче, который я проводил в сине-гранатовой футболке: игра закончилась обменом ударами в центре поля, грандиозным скандалом, который начался из-за того, что кто-то на меня наехал. И, конечно же, у «Атлетика» был игрок-символ, Андони Гойкоэчеа, который сломал мне голень в 1983 году, нанеся самую тяжелую травму за всю мою карьеру. Тогда я восстановился через 106 дней, и в первом же матче после возвращения нашим соперником была… «Севилья».

Слишком много, слишком много было совпадений, чтобы упустить такую великолепную возможность дебютировать в моей новой команде, «Севилье», в матче против моего старого соперника, «Атлетика» из Бильбао.

Было 4 октября 1992 года, а накануне ко мне пришли с визитом, что стало еще одним подтверждением того, что все идет как надо, и что Бог не зря привел меня в это самое место и в это самое время. Я отдыхал в своем номере, когда мне позвонили снизу и сказали, что меня очень хотят видеть. «Кто?» – спросил я с раздражением и получил ответ: «Сеньор Андони Гойкоэчеа». Я стремглав сбежал вниз по лестнице и увидел его: это был первый раз, когда мы с ним встречались после случившегося. Он мне сказал: «Парень, я рад тебя видеть, знать, что ты в порядке, что ты вернулся, чтобы расставить все по своим местам в футболе. Ничего такого, я просто рад тебя видеть». Мы разговаривали с ним о наших дочерях, о жизни, обо всем понемногу... О том случае? О том случае мы не проронили ни слова.

О том случае я вспомнил, когда вышел на поле стадиона «Сан Мамес». Дождь лил как из ведра, и свист стоял такой, словно его издавал кто-то один, хотя на самом деле там были тысячи людей. Я даже не успел ступить на газон, мокрый и зеленый, как посмотрел на на трибуну и увидел там транспарант с надписью: «Марадона-педик, тебя трахнул гол Эндики!». Эндика забил «Барселоне» в том скандальном финале Кубка Испании… А затем трибуны начали скандировать: «Гойко, Гойко, Гойко!». Нет-нет, они вспоминали не нашего любимого «Баска», вратаря, а того, что днем раньше пришел и протянул мне руку, а девятью годами ранее нанес мне незабываемый удар, который для них стал чем-то вроде титула, кубка. Предметом гордости. Вот в такой обстановке мы начали игру и продолжали ее, и через двадцать минут мне показалось, что... история повторяется. Я стоял в центре поля, спиной к воротам соперника, смотрел направо, и в этот момент получил мощнейший удар в правую голень. Ужас! Сначала над стадионом повисла гробовая тишина, а затем раздался крик: «Гойко, Гойко, Гойко!». Я не мог в это поверить! Я очнулся от боли, и с трудом поднялся с мокрого газона. Поднялся, словно говоря всем: «Я здесь, я жив, меня не убили. Попытались еще раз, но не смогли». Потом, когда я посмотрел этот эпизод по телевизору, то подумал, что Лакабег был близок к тому, чтобы стать идолом «Атлетика»: он врезался в меня точно так же, как и Гойкоэчеа десять лет назад. Но на этот раз я спасся, может быть, потому, что увидел, как он на меня несется.

Поэтому мне доставило удовольствие заставить их поджать губы. Мы забили гол после штрафного удара: я перебросил мяч через стенку, вратарь не смог его удержать, и набежавший Маркос отправил его в сетку. Я кое-что сделал уже в самом первом матче! Я ушел с поля за двадцать минут до финального свистка: тот удар Лакабега меня не уничтожил, но доставил мне сильную боль.

Когда я пришел в «Севилью», команда уже провела четыре матча в чемпионате Испании, выиграв два, один раз проиграв и один раз сыграв вничью. После той игры в Бильбао, пришло время моего дебюта на стадионе «Санчес Писхуан», который состоялся 11 октября, во встрече с «Сарагосой», которую «Севилья» выиграла благодаря голу, проведенному мной с 11-метровой отметки.

Сразу же начались перелеты. Согласно контракту, я должен был принять участие в матче «Бока Хуниорс» – «Севилья», который прошел на «Бомбонере». Звучит странно, но это было словно мини-турне «Севильи» по Аргентине. И 14 октября в среду я вновь надел футболку «Боки» - на «Ла Бомбонере», более чем десять лет спустя. Первый тайм я отыграл в футболке «Севильи» (он закончился вничью 1:1), а во втором уже выступал за «Боку», и мы проиграли 2:3.

Честно говоря, я только и ждал того, чтобы поскорее истекли первые 45 минут, так как я хотел облачиться в те цвета, что вызывали у меня такую любовь. В перерыве я направился в раздевалку «Боки», чтобы получить форму, синего и желтого цвета, а также послушать, о чем будет говорить главный тренер команды, уругваец Табарес. Табарес попросил своих ребят сделать все возможное для того, чтобы я забил, но я сам обратился к ним с речью: «Давайте забивать еще! Сыграем так, как в том матче, когда вы надрали задницу «Риверу». За несколько дней до этого я видел с трибуны, как они обыгрывали «Ривер Плейт», и сходил там с ума, вел себя как простой болельщик, и едва не помер, когда Наварро Монтойя парировал пенальти, исполненный Эрнаном Диасом. Когда матч закончился, многие мне говорили о том, что вторую его половину я провел сильнее, и я всем отвечал: «Да, потому что на мне была футболка «Боки».

Мы повторили праздник в Кордобе и вернулись в Испанию. Теперь я должен был выкладываться по полной программе, для чего пригласил поработать с собой Фернандо Синьорини, который лучше всех знал мое физическое состояние. Свое 32-летие я отметил в новом доме, расположенном в лучшем районе Севильи, Симон Верде. Раньше его снимал тореро Эспартако, он назывался Вилья Эспартина, и был просто великолепным. Самым большим подарком, который сделали мне андалусийцы в эти дни, были тишина и покой. В то время я занимался на тренажерах и проходил обследование в клинике Ксавьера Аскаргорты, и наличие двух килограммов лишнего веса не было для меня большой проблемой.

До конца года все шло хорошо. Особенно мне запомнился день, когда одна из барселонских газет поместила статью, в которой говорилось о том, что я делаю то, что мне вздумается, веду разгульный образ жизни и совсем не тренируюсь. На это я ответил голом со штрафного удара в ворота «Сельты» в Виго. К 22 ноября я записал на свой счет три мяча, забив еще один с пенальти «Райо Вальекано». Я вновь был в центре внимания.

Я помню шумиху, которая поднялась перед матчем против «Тенерифе», за который выступал Редондо. Она поднялась из-за моих отношений с Редондо, из-за противостояния «меноттистов» и «билардистов», из-за того, что «Тенерифе» тренировал Вальдано, а вместе с ним работал Анхель Каппа. Я подал руку Редондо до и после матча, и все эмоции и силы мы бросили на футбольную борьбу. Тогда, 3 января 1993 года, от нас убежала черепаха: «Тенерифе» нас обыграл со счетом 3:0. Также поднялась шумиха перед моей встречей с «Барселоной», хотя она пошла нам на польщу: при переполненных трибунах стадиона «Санчес Писхуан» мы сумели выстоять, сыграв вничью 0:0 – вполне себе достойно. Первый круг заканчивался поединком против мадридского «Реала», и это был великий матч, из числа тех, что так мне нравятся. Я помню, как однажды сказал: «Я готов сражаться руками, падать на газон, отбирать мяч и делать все для того, чтобы победить». Все тут же зцепились за эти слова, и одна из испанских газет вышла с заголовком: «Марадона вернулся из Мексики», вспомнив тот знаменитый эпизод на мундиале. И когда на пороге появился Фернандо с газетой в руках, то он спросил меня: «Так, значит, ты успел смотаться в Мексику в эти дни?».

Шутки шутками, но пришло время дать ответ на то, что я так долго ждал: на вызов из сборной Аргентины. Басиле, который наблюдал за мной в дебютном матче, который беседовал со мной один на один, который пообещал мне, что пригласит меня как только посчитает это нужным, исполнил свое обещание. Он пригласил меня на матч со сборной Бразилии, посвященный столетнему юбилею Аргентинской федерации футбола. Это была не простая игра, и не только потому, что в качестве соперника выступала Бразилия. Эта встреча входила в программу торжеств, посвященных тому, что меня признали лучшим аргентинским футболистом всех времен!

Я слетал на эту игру, но по возвращении в Испанию я открыл для себя, что ситуация в клубе выглядела не такой уж и простой. Для меня было в порядке вещей пересекать океан, чтобы сыграть за сборную Аргентины, а потом уже вернуться и выступать за клуб, однако, руководители «Севильи» не хотели разрешить мне принять участие во втором матче – с Данией. Мне угрожали крупным штрафом, чинили всевозможные препятствия, но, несмотря на это я все равно принял участие в той встрече. В итоге, произошло то, что и должно было произойти. Билардо и мне сказали, что «Севилья» практически всегда проигрывает после праздников: игроки набираются шампанским и прочим алкоголем так, что становятся не похожи сами на себя. Я же не был похож на самого себя по совершенно иной причине: я поссорился с руководством клуба и не видел путей для урегулирования конфликта.

Меня начали преследовать, распускать всякие слухи, даже наняли детективов для того, чтобы те следили за тем, что я делал, что говорил, как жил, и, в конце концов, меня это взбесило. Я устал: в очередной раз мне пришлось сделать нечеловеческое усилие для того, чтобы вернуться в футбол, но никто меня не понимал. Никто, за исключением родных и близких, которые были рядом со мной. Как, например, Билардо. По крайней мере, в то время я так думал. И вновь ошибся.

Ко всему прочему у меня произошел рецидив одной из моих застарелых травм, преследовавших меня со времен «Лос Себольитас». Она время от времени давала о себе знать, начиная с 1985 года, когда я получил тот знаменитый удар по ноге от венесуэльского болельщика в Сан-Кристобале, куда мы приехали на матч отборочного цикла чемпионата мира. Все говорили мне, чтобы я даже не тренировался, но я играл и выкладывался по полной программе. Дело дошло до того, что меня захотели отправить на операцию в Италию, но доктор Олива вытащил меня из-под ножа, как вытаскивал раньше. Каждый раз, когда я разворачивался, колено словно взрывалось. Боль была такая, что порой я сам кричал Оливе: «Режь меня, режь!». Он отказывался, и я ему верил, хотя все вокруг говорили, что мое колено уже ни на что больше не годится...

Я не тренировался в течение всей недели, а 12 июня 1993 года нам предстоял матч с «Бургосом». Я собрал все силы в кулак, и вышел на поле. Но колено давало о себе знать, и поэтому после первого тайма я сказал Билардо: «Карлос, я не могу больше, я не могу даже пошевелить коленом... Как мне быть? Сделать укол и продолжать или уйти? Либо убирайте меня, либо я уколюсь». На это он мне ответил: «Иди, уколись, потому что ты должен остаться». Мне сделали три укола – три!, и я вышел на поле, потому что чувствовал, что Билардо во мне нуждается, и я не имею права его подвести. Вот так я опять ступил на газон.

Через десять минут после начала второго тайма судья остановил игру, чтобы «Севилья» могла сделать замену. Я посмотрел на скамейку запасных и не поверил своим глазам: на табличке был десятый номер! Я не мог в это поверить! Я подумал, что это ошибка, но нет... Билардо действительно решил заменить меня, заменить через 10 минут после тех трех кошмарных уколов! И тогда я завелся и крикнул так, что все это прекрасно услышали по телевизору: «Билардо, что же ты за сволочь!».

Я ушел в раздевалку и там дал волю чувствам, осыпая проклятиями всех, кто попадался на моем пути. Меня не смогли остановить ни помощник Билардо Лемме, провожавший меня от скамейки и до дверей и в итоге посланный к чертовой матери, ни даже Клаудия с Маркосом и Фернандо, спустившиеся с трибуны.

Я уехал со стадиона и закрылся в своем доме. Всю ночь я не спал и плакал. Без наркотиков, без наркотиков! Я смотрел телевизор и плакал, смотрел какие-то фильмы и плакал. Плакал из-за того, что произошло, и плакалЮ, когда вспоминал о встрече с руководителями «Севильи», состоявшейся за несколько дней до этого проклятого матча.

Отказали мне (вы только подумайте, мне!): «Давай уберем Билардо перед матчем с «Бургосом», а ты станешь играющим тренером. Ты ведь хочешь этого?». Тогда я ответил им, клянусь своими дочерьми: «Вы, что совсем рехнулись?! Меня сюда пригласил Билардо, и я приехал во многом из-за него, и многим ему обязан. Я способен на разные поступки, сеньоры, но я не предатель». Президент Куэрвас и вице-президент Дель Нидо продолжали настаивать: «Диего, посмотри, как плохо идут дела». И тогда я прекратил эту ненужную дискуссию: «Хорошо, ребята, все решается очень просто... Если уходит Билардо, ухожу и я!». После этого я наткнулся на Билардо и рассказал ему об этом: «Карлос, мне предложили стать тренером, эти сукины дети хотят вас убрать». Клянусь моими дочерьми, все было именно так. И он мне не поверил: «Диего, это бред, полный бред. Я поговорю с ними и потом перезвоню тебе». Но больше он так мне и не позвонил, и до того проклятого матча мы с ним вообще не общались. А потом случилась вся эта история: я играю, я делаю уколы, он меня меняет, я его обкладываю...

На следующий день после встречи с «Бургосом» я продолжал смотреть телевизор, как сейчас помню, это был финал «Ролан Гаррос». Я плакал и думал: «Твою мать, ну, как такое может быть? Я был честен с этим типом, я предупредил его о том, что его собираются убрать, что мне предлагают место тренера, а он поступил со мной так, словно это я, а не они, подсовывал ему дерьмо?!». И тогда, наблюдая за теннисным поединком, я почувствовал, что кто-то стоит позади меня. Я подумл, что это Франки и не обратил внимания. Но он опять шевельнулся, и я был вынужден обернуться... Это был Билардо! И он сказал мне: «Ты не можешь так поступать со мной». Я продолжал плакать от бессилия, я плакал с того самого момента, как меня убрали с поля, с прошлого вечера! А этот тип пришел сказать мне: «Ты не можешь так поступать со мной, я видел по телевизору, как ты меня оскорблял, оскорблял, когда я тебя заменил...». Я крикнул ему: «По телевизору ты видел?! По телевизору!? Да я кричал тебе это в лицо, сукин ты сын, как ты мог это видеть по телевизору?!». Мы орали друг на друга, как сумасшедшие. «Ты не можешь так поступать со мной, я всегда делал тебе только добро!» - кричал он мне. «Кто? Ты? Я пошел на то, чтобы в меня три раза всадили иглу, а ты меня все равно заменил!».

Тогда он не выдержал и толкнул меня. И когда он меня толкнул, я, в свою очередь, также потерял разум и врезал ему так, что он рухнул оземь, как мешок с дерьмом... А когда я собирался добить его, то понял... что не могу этого сделать, не могу его ударить. Тут прибежали Клаудия, Маркос и оттащили его в сторону. Он продолжал кричать: «Ну, ударь меня, ударь!». Я ударил его потому, что он толкнул меня, потому что всю ночь я плакал из-за той ссоры и был на взводе, но... Сегодня, вспоминая тот эпизод, я понимаю, почему не смог тогда ударить его еще раз – потому что он плакал.

Несколько дней спустя после этой драки Клаудия позвонила Глории, супруге Билардо, которая рассказала, что ее муж все дни с момента нашей ссоры проводил на таблетках, засыпая со снотворным. Я отправился его навестить, и он попросил у меня прощения за то, что он так со мной поступил. С одной стороны, вроде бы все точки над «i» были расставлены, но с другой, я уже не был прежним. У меня оставались сомнения, которые не разрешились и по сей день, относительно того, что произошло на той встрече Билардо с руководителями «Севильи», состоявшейся после того, как они предложили мне занять его место? У меня пока есть только одно объяснение случившемуся: они хотели освободиться от меня. И они освободились. Они убрали со своего пути человека, который не хотел жить по установленным ими правилам, и не принимал их жизненной философии. И один из этих мудаков, вице-президент Дель Нидо, был только рад сказать мне, чтобы я уезжал, он прекрасно знал, что больше я уже терпеть не буду.

Вот такая история. Так закончилось мое пребывание в «Севилье». Закончилось очень плохо.

Два месяца спустя, в том же 1993 году, моя карьера получила новое продолжение, но уже в Аргентине. Если быть более точным, в Росарио, в клубе «Ньюэллз Олд Бойз», да, сеньор!.

«Ньюэллз» был насколько коротким этапом в моей карьере, настолько же и прекрасным. Поэтому теперь я говорю, что я очень хотел бы сделать что-нибудь хорошее для этого клуба. И подумайте только, что я стал играть за них лишь потому, что был сильно зол! Да, я был зол! В конце августа был практически решен вопрос моего перехода в «Архентинос Хуниорс», когда вдруг ко мне домой заявились болельщики этого клуба и начали требовать с меня 50 000 долларов, на что я им ответил: «Что?! 50 кусков?! Я дам их своему старику, и он положит вас всех сразу, какими бы здоровыми вы ни были. Вы можете оставаться здесь, сколько хотите, но от меня вы не получите ни сентаво». Они ушли, но пообещали, что сделают мою жизнь невыносимой, а я ответил им, что они просто обоссались. Потом я поднялся в дом и проспал всю сиесту.

Когда вскоре Клаудия с дочками вышли на улицу, эти имбецилы отправились за ними, оскорбляя и угрожая им. На лицевой стене дома они написали громадными буквами «Марадона – говнюк». Об этом прознали ребята из «Дефенсорес де Бельграно», и поверх той записи они сделали другую: «Диего под нашей защитой». И эти, из «Архентинос», уже больше не появлялись. Старик, я был согласен дать им денег на флаги и на вино, но я не собирался позволять им обогащаться за мой счет. И даже на поездку мундиаль я бы не дал им денег! Я считаю, что все это убивает страсть: если ты даешь им денег, они начинают орать в твою поддержку, а как только перестаешь – тебя смешивают с дерьмом... Вот так и действует этот принцип: хочешь, чтобы тебя поддерживали и защищали – плати. Если мне хотели аплодировать, то лишь потому, что видели, как я играю... Мне никогда не надо было кому-либо платить, чтобы мне аплодировали, но в аргентинском – да и в мировом – футболе все это существует...

Тогда я сказал Франки: «Они оскорбляли Клаудию? Я разве что-то кому-нибудь обещал? Тогда пусть остаются ни с чем: я ухожу… в «Ньюэллз»!». И я ушел, пусть и на меньшие деньги, но ушел. Но все это пошло мне только на пользу, потому что в «Ньюэллз» я провел прекрасное время... Эта идея пришла в голову «Гринго» Джусти, который отправился к президенту клуба Вальтеру Каттанео. Мужик сперва посчитал, что над ним издеваются; он не мог поверить ни единому слову. В то время на каждом углу трубили, что я уже одной ногой в «Архентинос», и никто ничего не знал об инциденте, случившемся у дверей моего дома. Кроме того, «Архентинос» уже вел переговоры с одной группой агентов, которые были готовы поставить на это кучу денег, команда собиралась проводить домашние матчи в Мендосе, и тут появился я, чтобы положить конец всему.

Но как же обосрались ребята из «Архентинос»... За это чуть было не досталось Гильермо Копполе, который был совершенно не при делах. Я снова начал с ним сотрудничать, мы опять стали друзьями, хотя большинству это ни хрена ни нравилось. И однажды мы были на дискотеке «El Cielo», что-то выпивали, и тут ткуда ни возьмись появился Авила, агент Карлос Авила, который был просто взбешен: «Тебя, тебя!» - он кричал. - «Это тебя я смешаю с дерьмом, ты больше не продашь ни одного игрока!». Он уже схватил Копполу за руку, и тот собирался врезать ему. «Ты обосрал нам сделку, ты насрал Диего!» - кричал он ему в лицо, и я был вынужден держать Копполу, потому что видел, как он весь трясется. И тут Авилу словно осенило: «Ах, ты же Коппола! Я перепутал тебя с этим сукиным сыном Франки!». Авила перепутал двух седых мужиков! А убить он хотел того, кто побещал, что я буду играть в «Архентинос», тогда как я сам собирался в Росарио.

Джусти поговорил с Маркосом, Маркос – со мной, и я сказал ему, что его опередили. Не знаю, почему я согласился отправиться в «Ньюэллз», может быть, потому что продолжал мечтать об участии в Кубке Либертадорес, и думал, что в этом клубе моя мечта исполнится. На самолете я отправился в Уругвай, где сел на диету, составленную для меня китайским специалистом Лю Гуо Ченгом, и стал тренироваться под руководством Даниэля Серрини, который был похож на культуриста, но знал толк в питании и тренировках. И благодаря этому я весил 72 килограмма.

Грондона позвонил Маркосу и предупредил его, что время подходит к концу, что пора определяться, так как уже было нужно просить международный трансферный лист. Менее, чем за неделю до этого, 5 сентября 1993 года, сборная потерпела самое кошмарное поражение из всех возможных – 0:5 от Колумбии, и все это отдавалось у меня болью в сердце. Тогда я сказал ему: «Ньюэллз», «Ньюэллз»... это то, что хочет Бог!».

Видимо, Бог хотел невообразимого праздника, который заставил меня вспомнить о моем приезде в Неаполь, когда на стадионе «Сан-Паоло» собралось 80000 человек. Они пришли только ради того, чтобы услышать, как я произнесу пару слов на итальянском и отправлю мяч на трибуны. Нечто подобное произошло здесь, 13 сентября в четверг, и на трибунах было не более сорока тысяч зрителей, потому что стадион «Парке Индепенденсия» не мог вместить больше. Какая красота! Эти люди пришли сюда только для того, чтобы посмотреть, как я тренируюсь! Мне рассказывали, что там были даже шриланкийцы, чей корабль сделал остановку в порту Росарио

Хорхе Рауль Солари, имевший самое непосредственное отношение к моему появлению в команде, устроил из моей презентации настоящий праздник. Я помню, как ребята вынесли меня на руках к центру поля, и публика зашлась в экстазе. У меня до сих пор есть какое-то особенное чувство к «Ньюэллз Олд Бойз», и да и к «Росарио Сентраль» тоже. Я помню как болельщики этого клуба – самые фанатичные из них, объединившиеся в организацию под названием «OCAL» («Organizacion Canallа Anti Leprosa») оживились, когда узнали о том, что я перешел в «Ньюэллз», и выпустили следующее обращение: «Нужно помочь Марадоне, проказа** тоже лечится».

«Прокаженные» – так они называли игроков «Ньюэллз Олд Бойз», и всех тех, кто имел отношение к этому клубу. И эти «прокаженные» до отказа заполнили трибуны в день моего неофициального дебюта, 7 октября 1993 года, когда «Ньюэллз» встречался с эквадорским «Эмелеком». Еще один праздник, организованный Солари. Я вышел на поле с моими дочерьми на руках и прочитал адресованное мне приветственное обращение, написанное огнем: «Диего, НОБ – твой дом». И я чувствовал, что это действительно так.

Официально я дебютировал в футболке «Ньюэллз Олд Бойз» в матче против «Индепендьенте», на стадионе «Авельянеда» 10 октября 1993 года. После почти девятилетнего перерыва я вернулся в аргентинский футбол; я всегда говорю, что я в долгу перед ним, а если мне что-то и должны – так это минуты, которые я должен был провести, играя здесь, на своей земле, перед своим народом. Мы проиграли 1:3, но я чувствовал себя победителем: я нанес два потрясающих удара, и один из них взял Луис Ислас, когда всем уже казалось, что будет гол. Я сказал это тогда и повторяю сейчас: я чувствовал себя на седьмом небе от счастья, и это всего лишь через четыре месяца после моего ухода из «Севильи». Я чувствовал себя возродившимся, уже в который раз. Меня очень беспокоила тема сборной, Басиле, против которого я сделал несколько резких заявлений, сказав что он уже в усмерть упился из двух Кубков Америки… и я должен был поднять этого «мертвеца». После матча с «Индепендьенте» я сообщил всем о своем желании поговорить с Басиле, о том, что я готов поступить в его распоряжение и сделать все возможное для того, чтобы завоевать место в составе сборной.

В Росарио, красивом городе, я поселился в отеле «Ривьера». Это было моим главным местом пребывания, оттуда я вызжал по делам. Я очень эмоционально переживал все происходившее со мной, словно это был уже матч в мою честь.

Вскоре пришло время решающих матчей, и один из них был против Австралии, с которой мы оспаривали последнюю путевку на Мундиаль. Мы ее завоевали, но это нам дорого стоило.

Когда я вернулся, меня ждало другое событие: матч против «Боки» на стадионе «Ла Бомбонера», встреча с Сесаром Луисом Менотти. Я чувствовал колоссальное к себе уважение как со стороны партнеров, так и соперников, и мне казалось, что я принимаю участие в каком-то выставочном шоу. Но, увы, мы проиграли 0:2. К сожалению, Солари с нами уже не было.

Наконец настал тот фатальный для меня вечер, 2 сентября 1993 года, встреча с «Ураканом» на его поле. Я был измотан до предела: два матча против Австралии, еще один с «Бельграно» в Кордобе, и вот теперь этот. Мы вели в счете 1:0, я вел борьбу за потерянный мяч и услышал сзади какой-то шум... Меня опять сломали, сломали почти 13 лет спустя!

Это было кошмарное лето. Сперва вся эта говенная история с выстрелами в журналистов: да, я отреагировал чересчур бурно, но я не мог смириться с этим, не мог позволить им лезть в мой дом, в мою личную жизнь. Наконец, мой последний матч за «Ньюэллз», это была товарищеская встреча с бразильским «Васку да Гама» в Росарио. Я провел на поле 72 минуты, на две больше, чем меня обязывало соглашение с клубом и телевидением, и ушел. Ушел, чтобы больше никогда сюда не вернуться. Я рассказываю обо всем этом быстро потому, что так все и было на самом деле. Если я выгляжу занудным в своих воспоминаниях, то это тоже верно.

Чтобы подвести итог, скажу, что меня привел в клуб «Индио» Солари, и со временем он ушел из нее. С ним у меня был ряд договоренностей, что представляется мне логичным на данном этапе моей карьеры. Затем пришел Хорхе Кастелли, и все начало меняться в худшую сторону. Он не любил «звезд», и после моего ухода команду также покинули «Тата» Мартино, «Чочо» Льоп, «Гринго» Скопони. Именно на них держался тот «Ньюэллз», именно они сделали его великим... Но Кастелли хотел видеть в команде молодых игроков, и впоследствии... эти молодые игроки так ничего и не поняли.

Мне очень жаль, что эта глава в моей истории закончилась так печально. Я ушел. Я не хотел получать деньги ни за что, ни про что, отнимать их у других. Тем более, там. Кроме того, впереди меня ждал мундиаль, и это всего лишь пять месяцев спустя после моего возвращения на поле. Тем временем, стервятники всех мастей в душе постепенно начинали радоваться, говоря везде, где только можно о том, что я уже не буду играть. Ведь тогда многим казалось невозможным, чтобы я, Марадона, выступил на чемпионате мира в США.

Перевод Андрей Скворцов (Еженедельник ФУТБОЛ)

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 1. Происхождение

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 2. Взрыв

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 3. Страсть

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 4. Неудача

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 5. Возрождение

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 6. Слава

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 7. Друзья, Враги

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 8. Борьба

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 9. Вендетта

Диего Марадона - "Я Диего". Глава 10. Боль

Продолжение следует...