ЧТОБЫ БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, ИНОГДА НУЖНА СОБАКА
Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).
Моя мачеха скончалась 1 августа 2012 года, а в октябре мой отец, которому незадолго до этого исполнилось 84 года, заявил, что хочет снова жениться. «Может, не будешь принимать скоропалительных решений? — спросил я. — Тебе надо прийти в себя и все такое». «Черт возьми, Скотти, мне одиноко! Я хочу, чтобы под боком кто-то был!» — заявил он таким тоном, что я почему-то представил себе подушку. Я сказал: «Давай лучше тебе собаку заведем?» «Ты что! — сказал он. — Это такая ответственность!» Я понял, что привести в дом очередную жену ему кажется делом более легким, чем завести собаку. Мы договорились отложить этот вопрос до лучших времен.
Мой следующий визит пришелся на Рождество. Отец умудрился остаться холостяком, хотя, видит бог, он очень старался — его электронная почта была забита письмами с сайтов знакомств от искательниц старичков с деньгами. Я начал беспокоиться за него. Мы еще раз обсудили идею с собакой, и он наконец согласился. Как ни странно, оказалось, что он знает дорогу до ближайшего собачьего приюта.
Свернув с шоссе на проселочную дорогу, кое-где присыпанную гравием, мы подъехали к белому деревянному строению, вошли внутрь и сказали: «Можно нам взглянуть на собак?» «Этого добра у нас хватает. Они на заднем дворе», — сказала женщина за стойкой администратора и посмотрела на часы. Была половина пятого, в пять они закрывались. Мы вышли во двор. Во Флориде тепло, поэтому собак можно держать в вольерах на улице круглый год. На полу первой клетки лежал тощий пес, помесь бассет-хаунда и бигля. Он внимательно посмотрел на нас человечьим взглядом, но не встал, а только вяло помахал хвостом. Он жил в приюте уже три месяца; по правилам два месяца назад его должны были усыпить, но у персонала рука не поднялась.
В следующих двадцати клетках сидели питбули, по десять с каждой стороны, молодые, мускулистые и энергичные. Прекрасные собаки, но явно не для 84-летнего старика, не слишком твердо стоящего на ногах. «Я уже выбрал», — сказал отец, немного запыхавшись. Мы вернулись к клетке с бассет-биглем. На ней висела табличка: Форд. «Форд? Что за дурацкое имя?» — возмутился отец. Он еще раз прошел туда-сюда вдоль вольеров. Питбули выпендривались перед ним изо всех сил. Одна хорошенькая светло-коричневая девица встала на задние лапы и принялась приплясывать, я хорошо представлял ее в кордебалете. Форд между тем лежал неподвижно, но глаз с нас не спускал. Когда мы подходили ближе, его хвост начинал помахивать чуть быстрее. Он был сдержан, как настоящий ветеран.
Мы вошли в контору и сказали женщине за стойкой, что берем его. Было без пятнадцати пять. Открылась боковая дверь, и оттуда вывели Форда на поводке. «По закону я обязана вас предупредить, что у него выявлен паразит дирофилярия», — сказала нам администратор. И еще небось целый букет всякой заразы, подумал я, глядя на впалые бока и выпирающие ребра. Лечение будет долгим, дорогим и опасным. Не факт, что собака вообще выживет, сказала администраторша и сделала паузу, глядя на нас поверх очков. Она ждала, что мы пойдем на попятную. Отец спросил, у кого пес жил раньше и как оказался в приюте. Его нашли на улице; он был тощий и грязный, но вел себя дружелюбно. В холку был вшит микрочип, по которому удалось разыскать прежних хозяев. Собаке было четыре года, и она была им не нужна. «Надо дать парню шанс», — сказал отец.
Когда мы привезли его домой, он немедленно выбежал на террасу и написал, а потом залез в кресло и уставился на меня. Всем своим видом он показывал, что чувствует себя как дома. Пришлось вытереть лужу, нацепить на него поводок и вывести на улицу. Во время прогулки стало ясно, что собака никогда не ходила на поводке. Он не пытался вырваться, но был совершенно неуправляем, сновал туда и сюда зигзагами, как бабочка над цветущим лугом. Я представил себе, как вокруг слабеющих ног отца обматывается поводок, как он обрушивается на мостовую, и отложил возвращение домой.
Надо было убедиться, что они привыкли друг к другу и что отец физически способен управляться с собакой. На следующее утро ветеринар подтвердил диагноз «дирофиляриоз» и вдобавок нашел у пса глистов. На одной из передних лап обнаружился глубокий порез, а еще — серьезный недостаток веса. Оказалось, что пища его не интересует, зато запахи просто завораживают. Когда мы первый раз оставили его дома одного, то по возвращении обнаружили, что собака разбросала содержимое кухонного ведра по всем комнатам. Почему нельзя было просто пожрать из ведра или рядом с ведром? — подумал я. Зачем было разбрасывать все это по дому? Разглядывая следы его бурной и разрушительной деятельности, я попытался влезть в его шкуру. За всем этим был глубокий смысл.
Мне стало ясно, как он подцепил всех этих паразитов, пока жил на улице. Помойные баки, свалки и собачьи кучи — для него все это было так же прекрасно, как для нас морской закат. Запахи кружили ему голову, он просто лопался от восторга. Как он мог взять и спрятать такие сокровища? Ими надо было поделиться, разложить так, чтобы весь мир ими любовался! Пес оказался жизнелюбом и эпикурейцем. На прогулке он наслаждался каждым помоечным трофеем, каждой травинкой. Он обладал удивительным свойством — быть счастливым каждую секунду своего бытия. И еще он был очень приятный на ощупь.
Я вернулся домой в Огайо, моля бога, чтобы у них все было в порядке. Через неделю в десятом часу вечера зазвонил телефон. Это был отец. Он рассказал, что во время прогулки с собакой потерял равновесие и упал. Как он ни старался, подняться на ноги не получалось. На ободранных негнущихся коленях он дополз до края тротуара и сел. Был уже темно, до дома — рукой подать. Все это время Форд смотрел, как он пытается встать, потом ползет. Когда отец устроился на тротуаре, пес подошел и сел рядом.
Так они и сидели, пока проезжающий мимо водитель не разглядел в темноте их силуэты. Он помог отцу встать и добраться до дома, а потом уехал. «Пап, ты в порядке?» — спросил я. «В полном, только гордость задета, — ответил он, потом помолчал. — Представляешь, этот пес не отходил от меня ни на шаг». Они официально стали друзьями. Следующие полгода отец ежедневно запихивал в пса таблетки, которые наконец убили паразитов. Он возил его на очень болезненные и дорогие уколы. Он залечил его порез на лапе. Он помог ему выучить, где кончается своя территория и начинается чужая. Он вернул псу аппетит и дал ему новое имя — Шеймус. Так звали нашу первую собаку, когда я был маленьким. Это была великая честь. Они поверили друг другу.
«Ты не представляешь, как его все обожают!» — ворковал отец по телефону. Шеймус сумел добыть для него самое большое сокровище, какое может быть у пожилого человека: внимание окружающих. Отец за свою долгую жизнь похоронил двух жен и своего первенца. Теперь он снова был в ответе за живое существо, которое ему удалось спасти. Шеймус не умер. Зато через шесть месяцев чуть не умер мой отец.
Пес шел на поправку; отец же, напротив, стал все чаще терять равновесие и падать. Однажды утром мне позвонила соседка, после того как нашла его лежащим на полу гаража. «Не мне, конечно, говорить вам что делать. Это не мое дело. Но…» Я понимал, что она хочет сказать: что отец больше не может жить один. Я взял билет на самолет. На следующее утро отец готовил завтрак на кухне и упал, изо рта хлынула кровь. Его госпитализировали и поставили перед выбором: или кардиостимулятор, или хоспис. Он выбрал кардиостимулятор. Месяц пролетел как в бреду. Пока отец лежал в реабилитационной клинике, я паковал его вещи и показывал дом покупателям — с большим трудом, но мне удалось его уговорить переехать поближе. Я нашел дом престарелых, куда ему разрешили вселиться вместе с Шеймусом, взяв с него слово, что за собакой он будет ухаживать сам.
Однако шло время, и становилось ясно, что отцу гулять с собакой больше не под силу. Шеймус, похоже, смекнул, как обстоят дела, и быстро стал всеобщим любимцем. Он опять начал все с нуля. Кто сказал, что только у кошек девять жизней? Постояльцы и персонал постоянно препирались, чья очередь вести его на прогулку. Когда я приезжал их проведать, он узнавал меня еще с порога и ковылял навстречу, виляя всем телом, словно морской котик, а подойдя поближе, заваливался на спину и подставлял пузо. Во время этих визитов он впервые начал разговаривать со мной вслух. Его голос оказался низким и хрипловатым, а тон — обеспокоенным. Я внимательно слушал и иногда отвечал ему. Собаке явно надо было выговориться. Он рассказывал мне о своей жизни и об отце. Прошло еще несколько месяцев, и силы отца начали убывать, а разум мутиться. Шеймус почувствовал, что скоро снова может стать бездомным. Он высказывался все чаще и громче.
Наконец мне позвонила директор дома престарелых. «Извините, Скотт, — сказала она. — Я и так нарушила ради вас все возможные правила. Мне поступают жалобы каждые двадцать минут». Я приехал его забрать, и персонал выстроился для церемонии прощания. Некоторые утирали слезы. «Не забудь брать его с собой, когда будешь приезжать. Учти, я знаю, где ты работаешь, — заявила администраторша Ирэн, суровая женщина. «Обещаю», — сказал я. И Шеймус переехал в наш дом.
Отец умер девять месяцев спустя, в декабре 2014 года. В то утро я взял Шеймуса с собой, чтобы он попрощался со своим другом, пока мы ждем похоронного агента. Размахивая хвостом, Шеймус подошел к кровати, на которой лежало тело отца. Он стоял и смотрел, хвост вилял все реже и реже, пока совсем не остановился. Он обернулся и взглянул мне в глаза, а потом лег возле кровати и лежал так, долго.
Прошло два года. Шеймус занимает в нашей жизни главное место. Он принес мне много счастья. Он по-прежнему очень приятный на ощупь. Обе наши кошки смирились. Шеймус теперь определяет ритм каждого нашего дня. Когда мы строим планы, то его интересы на первом месте. И это справедливо, ведь для него на первом месте мы. Сейчас мы в Аризоне, Шеймус валяется на солнышке, в теплой пыли. Он крепко спит, но его нос чутко ловит все запахи.