Виктор Горельченко: Просьбы к болельщикам «Спартака» быть людьми в сценарии не было

Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).

Когда на "Металлурге" раздается неизменное "Встррречаем нашу любимую команду - "Крррылья Советов" Самарррааа", возникает ощущение, что без допотопных колонок здесь, в общем-то, вполне можно было бы и обойтись. Если бы хотя бы частица той мощи, которая содержится в голосе Виктора Горельченко, передалась его любимым футболистам, диктору стадиона "Металлург" пришлось бы учить английский и работать не только по выходным, но еще и по вторникам и средам...

Семнадцатого октября этому удивительному человеку исполнится восемьдесят. Свой юбилей он отметит на "Металлурге"...

Давайте я вам обо всем расскажу, - предложил он.

Глупо было бы отказываться...

- Я всю жизнь мечтал служить на корабле. И в 55-м году пришел я по повестке в военкомат и говорю: не могли бы вы меня послать на флот? А по фигуре я тогда был... так, пацанюшка, это я потом раздался. И тут как раз приехал покупатель, как говорят - с Балтики. И мы около месяца добирались до Латвии.

- Чем это вы добирались столько времени?

- Поездом. Вот мы полдня едем - два стоим. И прибыли в Лиепаю, или как сами латыши говорили - Лепаю, с ударением на первый слог. И там я попал в школу связи. Но чтобы проучиться в этой школе, надо было хорошо знать свою прежнюю жизнь - два-три поколения по линии матери и отца.

- Чтобы там врагов народа не было?

- Да. Окончив школу связи, я получал доступ к секретным позывным, секретной аппаратуре, секретным радиочастотам. Мог нажать на ключ - я же был морзистом... Короче, я дал запрос, прислали данные. По линии Горельченко, по папиной, никаких претензий не было. А по линии мамы - кто они, откуда такие - Гедеоновы. Оказалось, из Ельца. А там якобы было имение Гедеонова, который был в Санкт-Петербурге директором императорских театров. И некоторое время директором Эрмитажа. Я ходил на занятия, но ждали еще ответ из архива. И вот он пришел, и я на всю жизнь запомнил одну фразу. Не знаю, как называлась эта организация, но Молотов ответил.

- Из Перми, в смысле? Она же раньше так называлась.

- Не-ет. Молотов - это Вячеслав Михайлович Молотов. Из его команды пришел ответ. И последняя фраза мне врезалась в мозг, каждая запятая. "Если он и был директором императорских Мариинских театров в Санкт-Петербурге, то он был прежде всего человеком искусства, а не человеком политики".

- Повезло вам - могли ведь и по-другому написать о событиях полувековой давности...

- Очень жалею, что мне не дали эту бумагу на руки,

- Главное, что приняли...

- Да, закончил я школу связи и стал служить на корабле, на тральщике. Мы занимались тралением балтийских мин, оставленных немцами в годы войны. И было положение, что все, кто принимал участие в тралении мин, причисляются к ветеранам боевых действий.

- Сколько мин обезвредили?

- Две.

- Рисковали сильно?

- Есть, конечно, опасность. Мина же может взорваться непосредственно в трале. Один экземпляр был выловлен в 56-м в начале лета, а другую мы уничтожили после того, как ее рыбаки обнаружили. Наша флотилия стояла в Таллинне, и они прислали телеграмму, что им в сети попалась мина. Они сети бросили, ушли и дали сигнал в порт, что в таком-то квадрате... Вот две штучки мы уничтожили.

- Вас вознаграждали как-то после этого?

- Да нет, нет. Обыкновенная служба. Вообще, все было строго. Я вспоминаю, что мы несем в холщовых мешках хлеб, помню его запах, но наш корабельный доктор никогда не давал нам свежего хлеба. Два-три дня он должен был лежать на складе. Он говорил, что свежий - отрава для желудка.

- Что было потом?

- Вернувшись в Куйбышев, я пришел в Объединенное речное пароходство. Сейчас оно в Нижнем Новгороде находится, а тогда было здесь. Корабли стояли в устье Самары, здесь вся флотилия зимовала. А прямо перед зданием пароходства на скамейке сидели Ленин и Сталин. Помните?

- Я-то откуда могу помнить - только фотографии видел этой скульптуры.

- А я вот их живых видел. Точнее, как живых - каменных. И вот, мне опять захотелось водной жизни. Я обладал полученным даром работать на ключе и устроился радистом. Три навигации - на трех судах чешского производства. И на одном колеснике - пароходе "Доктор Боткин". Мне очень нравилось - проснуться рано утром, теплоход идет... Вниз тянем баржи, или плоты из рек Вятки, Камы и Ветлуги, несколько раз Волго-Донской канал проходил...Сейчас я что-то не вижу такого, не таскают, наверное... Была очень интересная жизнь. А потом, как говорится, с дураков женился и ушел с флота. И пошел на "Строммашину", где трудилась моя первая супруга. Там начал с нуля создавать радиоузел. Сначала студия была прямо в кабинете секретаря парткома. Мы радиофицировали весь завод - где есть человек, телефон, стул - обязательно должна быть радиоточка. У меня была радиогазета "Полет". Каждый четверг - это был святой для меня день. Я был и диктор, и оператор, и ремонтник всей аппаратуры.

- Оттуда  и попали на областное радио?

- Там работал Иван Ефимыч Овсянников. Приятный баритончик, в эфир выходил, подводочки писал... И вдруг в 62-м он неожиданно умирает. Радио объявило, что требуется диктор, обращаться Красноармейская, 17. На пятом этаже там была огромная студия, стоял громадный рояль. Голос у меня был моложе, веселее, побархатнее как-то, поэффектнее. И им понравилось. Говорят: завтра приходите утром читать в эфир. Я: да вы что? Думал, как. 62-й год, Сталин умер в 53-м. Девять лет всего прошло. Думал, если и примут, то будет какое-то анкетирование. Как же - выход в эфир, ответственность. Но они, наверное, военкомат запросили заранее. Мы когда по телефону говорили, они спрашивали, к какому военкомату приписан, где живу. А я жил у тетушки, она работала медсестрой в психбольнице, в Томашево. Там прямо над приемным покоем у нас было жилье. У меня родители рано умерли, и я воспитывался у нее.

- Вы с психами общались там?

- Нет, они же были за забором. Их прямо из здания в загороженные места гулять выпускали. Я только имел возможность со второго этажа выйти на чердак первого, вылезти через  слуховое окно на крышу и смотреть, как там гуляют голые, полуголые и одетые дамы. Интересно же для пацана.

- А с чего они так?

- Просто некоторые вбили себе в свои больные головы, что им не нужна одежда, срывали ее. А гулять их все равно выводили.

- Мы отвлеклись...

- Короче, я сообщил о себе все данные, так что радиокомитет мог получить обо мне все сведения. Анкету заполнять не пришлось, и уже на следующий день вышел в эфир.

- А как вы ставили себе голос?

- Вы знаете, я много занимался художественной самодеятельностью. Я ощущал в себе эти баритональные нотки. У меня был у пацана высокий детский голос, потом ломка - и вдруг  прорезался баритональный бас. Я сам удивился, но обрадовался.

- Он же и в общении с противоположным полом, наверное, помогал?

- О, да, да. Мы скетчи играли. Я многое и до сих пор помню. (Виктор Николаевич с видимым удовольствием декламирует довольно длинный отрывок из Чехова). Помните это?

- Куда мне...

- Короче говоря, я старался развивать дикцию, следил за произношением, речью, тембром голоса.

- То есть никакого учителя у вас не было?

- Нет. Это все пришло по наитию. Мне это нравилось. И когда меня одобрили на радио, я вообще возликовал.

- Свой первый выход в эфир помните?

- Прихожу в этот огромный зал. И вот, я смотрю, за одной ножкой рояля стоит початая бутылочка пивка, а за другой - сумка с водочкой, и тоже открытой. Диктор - она приехала из Средней Азии - немножечко принимала. Спрашивает: будете? Я говорю, да что вы, сейчас же в эфир. А я, говорит, пожалуй, побалуюсь. Вот вылетела из памяти ее фамилия... Знаете, я так ругаю себя за то, что уже старый!  Короче говоря, она приняла, а мне предоставила возможность выйти в эфир первому. И я помню эту обязательную фразу, которая звучала в начале всякого выхода в эфир: "Говорит Куйбышев. Работает радиостанция РВ-16 на волне 370,83 метраи городская радиосеть. Последние известия".

- РВ-16? Что это?

- Это за Мехзаводом. Там за постом милиции стоял киловатничек. Он давал голос Левитана и через эти же антенны давали передачи на иностранных языках - иновещание.

- Еще, слышал, глушилки вражеских голосов там были...

- И с 62 года по 86-й  я был внештатным диктором областного радио. Мне платили какие-то мизерные деньги, буквально пустячок. Вскоре после моего первого выхода в эфир из Пензы прибывает Борис Ефимович Гинзбург. Диктор-профессионал, диктор от бога. Он работает основную ставку, а я - если кто-то уходит в отпуск или приболел, мне звонят и говорят: "Виктор Николаевич, вы нам нужны". И я как пионер.

- Вот вы его ненавидели, наверное...

- Да что вы! Никакой ревности, никакого подвоха никто никому не устраивал. Мне нравилось. Я все время работал на Строммашине - почти тридцать лет. И только после смерти Бориса Ефимовича меня оформили штатным диктором, и я работал по двухтысячный год.

- Много ошибок допускали в эфире?

- Были ударения некоторые неправильные. Самую первую поправочку я до сих пор помню. Я сказал - рэсэфэсээр, а меня поправили: перед каждой согласной надо ставить букву Э. Но я ко всему очень тщательно относился и не выпускал из рук словарь ударений и произношений для работников радио и телевидения - был такой. Пока я там работал, он дважды или трижды менялся, кстати.

- И что теперь должно звучать по-другому?

- Например, слово "дождь". Раньше говорили: дощщь. А теперь надо: идет дождь. Ждь, через Д. Я удивился, когда узнал. Зачем менять? Вроде бы прилично звучало это слово. Но я старался держать ухо востро. Масса людей приходит, репетирует перед выходом в эфир. И я набирался нахальства и сам подсказывал. У меня супруга - из Белоруссии, и она иногда так строит свою речь... Я ее правлю, и она говорит, как ты надоел со своими дикторскими замашками!

- Представляю, как вас коробит, когда вы сейчас слушаете радио.

- Очень много брака, очень. Но сегодня подход совсем другой. В двухтысячном году я попал в больницу. После операции подлечился, прихожу, и меня ошарашивают: знаете, Виктор Николаевич, у нас институт дикторов урезан. Нет их больше. Я говорю: а кто же сейчас есть? Ведущие. И чем же они должны заниматься, эти ведущие? Вы должны сами подготовить материал и сами его прочитать. Я говорю: вы знаете, я всю жизнь читал вслух  чужие мысли. Ухожу на пенсию. Тем более, что я уже должен был пять лет как быть на пенсии. Это ж где-то мотаться... Вот вы испытываете неудобства, что вам приходится куда-то ехать, добывать материал?

- Мне это только в радость пока...

- Правда? А я засомневался и ушел.

- Вы ж еще парады вели на первое мая и седьмое ноября...

- Да, приглашали меня на площадь Куйбышева вести репортаж. (Декламирует) Идет колонна четвертого ГПЗ! Идут рабочие завода Масленникова!

- Где была ваша студия?

- Мне давали специальный пропуск, и я проходил к Оперному театру. Там стоят фуры. В одной - аппаратура. А в другой - стол, стулья и микрофон.

- Не с крыши наблюдали?

- Нет, что вы. У меня там стоял монитор, и я все видел, что происходит на площади. И еще подсказывали.

- Я пацаном кричал "Ура!" под вашу диктовку...

- Там я старался побархатнее, показать себя, выпендриться. Выдать все, на что был способен.

- Никаких оговорок не было? Или импровизации неудачной?

- Нет. Вот там - нет. Это были такие годы...

- Волновались сильно?

- Я уже почти привык не волноваться. Хотя да, на площади большее напряжение, чем в студии. Хотя, знаете, на футболе я волнуюсь до сих пор.

- Как вы стали диктором  "Металлурга"?

- В 2003-м кто-то из руководителей стадиона сказал: что-то везде дикторы - мужики, а у нас - баба, он вот прямо так грубо и сказал. И там вспомнили: вот же Горельченко сидит дома в носу ковыряет. Я пришел, и меня даже не попросили что-то прочитать. Приходите, говорят, на ближайший матч.  Там подошла ко мне Леночка и сказала: такая предстоит работа, то надо сказать, это, вам будут даны протоколы, программки... Все это я быстро как-то освоил. Иногда бывают, правда, и оговорочки...

- Но вы же наверняка знаете, что стадион очень доброжелательно на них реагирует.

- Да-да. Да. Но один раз мне сделали выговор, когда я сказал: "На матче присутствует губернатор Самарской области Николай Иваныч Меркушкин". Что это за Иваныч? ИВАНОВИЧ. Никакого панибратства. Только Иванович, пожалуйста. Не обижайте нашего губернатора. А я так, вольготно... И еще была одна оговорка, но я о ней не хочу говорить, потому что мне самому стыдно. Я неправильно назвал одного очень уважаемого человека - имя сделал отчеством и наоборот.

- Ощущаете, что вы популярны среди болельщиков?

- Вот! Мне всегда хотелось кому-то поплакаться. Иногда узнают и просят сфотографироваться. Я всегда спрашиваю: когда будет фотография? К следующему матчу, говорят. Фотографировался много раз, но ни одной фотографии. Ни одной! Автографы иногда просят.

- Многим запомнилось, как вы однажды обратились к фанатам "Спартака", когда они устроили креслопад: "Да будьте же вы людьми!"

- Да. Людьми, конечно. Это же нечеловеческие дела! Люди поставили эти сиденья, а они берут и срывают их!

- В сценарии этого не было?

- Нет, конечно. Я вообще уже многие вещи без бумажки говорю. По наитию, так сказать.

- А раньше футболом интересовались?

- Когда футбол был на "Локомотиве" и "Динамо", я частенько бывал. Кстати, знаете, сейчас трамвай идет по Красноармейской прямо, а раньше он поворачивал на Агибалова, тогда Вокзальную, и шел прямо вдоль стадиона. И некоторые мудрецы забирались на крышу... А там длинный забор был, причем с колючей поволокой. Но они пытались попасть на стадион, прыгнув прямо с крыши трамвая за изгородь. А там их уже ждали милиционеры.

- А кто в те времена работал диктором, знаете?

- Я не знаю. Да и вообще, объявляли ли? И на "Динамо" тоже не помню, чтобы там звучали голоса. Музычка звучала, а вот диктора на стадионе, мне кажется, не было.

- Сильно переживаете за результаты?

- Конечно. Но я понимаю: футбол - это всегда лотерея: один забил, а другой промазал. Супруга удивляется: как они могут мазать с трех метров по семиметровым воротам?

- А у вас есть объяснение?

- Мяч может срезаться, мало ли что... Знаете, у меня есть один знакомый, Александр Иванович, он занимается теорией футбола. Как надо бить, чтобы мяч летел в цель? Вот он вроде идет мимо, а потом вращается и залетает в угол. Знаете, есть такой футболист - Йиранек. Александр Иванович принес мне диск с его играми и попросил сделать копию. Йиранек там забивает гол, и мяч как раз идет по дуге - классически! Александр Иванович начал создавать теорию удара. И, между прочим, сейчас его материалы попали к Мутко. Он разговаривал с нашим губернатором, и он сказал: пришлите материалы. Он показал кому-то тут все эти выкладки, и их переправили в Москву. Много лет работал конструктором, у кульмана вся жизнь, хороший инженер, и вот занялся этим.

 - Наверное, это очень приятное чувство - когда такая большая аудитория реагирует на ваш голос...

- Да. Я чувствую, что я что-то творю, картину создаю. (Продолжает почти с той же интонацией, что на стадионе.) Мяч забил Мэттью Бут, номер двадцать два. Мой любимый игрок - шикарный, мыслящий. Недавно вот встретил Антона Бобра, он сейчас в "Мордовии" играет. Его не выводили на поле, и мы с ним стояли, болтали - с  удовольствием я с ним общался.

- О чем говорили-то?

- Как вы там устроились? Он говорит, семья в Самаре, я часто приезжаю. Жить там труднее - у нас и снабжение лучше, и с транспортом. Антон говорит, меньше машиной пользуется, а чаще общественным транспортом. Спросил, как я. Женат, не женат. Я сказал, что женат вторично. Второй брак - он как-то и веселее, и крепче. Мы с супругой знаете, сколько уже вместе? Сорок семь лет! В декабре будет сорок восемь. У меня одна правнучка, один внук и восемь внучек, в том числе - две Мани Горельченко 

- А из тренеров кто вам больше всего симпатичен?

- Мне Тарханов нравился. Гаджиев. А вот у нас еще был один товарищ, на букву С что ли?

- Слуцкий?

- Нет. Еще назовите фамилии.

- Газзаев, Оборин, Кобелев...

- Вот-вот, Кобелев. Однажды молодежный состав проводил репетицию на запасном поле. Только закончилась игра молодежки, я отдал микрофончик, захожу в здание и смотрю, он стоит за стеклянной дверью в уголочке и выглядывает. Основной состав выходит на тренировку, а он почему-то в стекляшку выглядывает. Я дверь распахнул, здравствуйте - протягиваю ему руку. А он какой-то боязливый. Так неуверенно поздоровался. Я пошел дальше обернулся, смотрю - он на меня глядит. Какой-то странный был момент. Может, мне не надо было об этом говорить?

- Вам игру видно с вашей позиции около углового флажка?

- Вы знаете, в прошлом году, когда мы были в первой лиге, я программировал телевизор, приходил с футбола и получал кайф от просмотра матча. А сейчас всю картинку я не вижу. Удовольствия от просмотра игры не получаю.

- Не то что на матчах молодежки, где вы располагаетесь прямо у средней линии поля...

- Там вообще я чувствую себя свободнее. Как-то нет того напряжения. И там я всегда рядом с резервным судьей, и все замены у меня прямо тут. А когда основные команды играют, очень неудобно в том отношении, что далековато и некоторые резервные судьи выйдут, покажут табло на восток и уйдут. Это ужасно!

- И как выходите из положения?

- Спрашиваю. Там игроки разминаются, и я у них спрашиваю.

- Многие футболисты - большие любители розыгрышей...

- Ни разу не подводили.

- Когда "Крылья" вылетели из премьер-лиги, сильно расстроились?

- Да, паршивое было настроение. И была большая радость, когда мы вернулись. У меня последний матч записан - как я Меркушкину руку пожимаю. Они около ворот собрались на поле, там блестками какими-то фугачили. Вот, после всего этого базара он из этих блесток вышмыгнул и как раз выходит мне навстречу. Я говорю: поздравляю, Николай Иванович. Он: а вы кто? А я, вместо того, чтобы представиться, просто сказал: "Сегодня на матче присутствует..." А-а-а, я узнал ваш голос! Пожали мы друг другу руки, и пошел он туда к своей ложе.

- А я после матчей почти никогда вас не вижу...

- Я обычно прямо со своего рабочего места сразу с народом уходу со  стадиона. Иногда только захожу в административное здание, когда настроение такое ликующее после победы. Поздравлю начальника команды Репина, еще кого-то.

- Желания согреться не возникает?

- Меня супруга одевает так, чтобы я в колотун не играл. К тому же было много игр, которые начинались поздновато. Особенно, знаете, плохо с транспортом. Вот я доехал на семерке до трампарка, перехожу на трамвай и еду до Парка Победы. А трамваев нет и нет, нет и нет. Однажды даже на маршрутке пришлось ехать. А так иногда и по двадцать минут ждать приходится, и по тридцать.

- Болельщики-то хоть место уступают, когда давка?

- Когда узнают - конечно. К тому же многих я знаю лично. Вот Николай Николаевич - жил в строммашиновском доме, умер два года тому назад. Он всегда сидел на восточной трибуне - в середине подъема, второе место края. Я ему ручкой - он мне ручкой. Представляете, он, когда был помоложе, ездил сам, за свои собственные средства, на выездные матчи "Крыльев Советов". До того был приверженцем нашей команды, до того ее любил. Все таблицы сам вел, газеты покупал...

... А еще Виктор Горельченко пишет стихи. До сих пор. Хотите почитать?