Начистоту. Часть четвертая

1997 год. Капля сожалений и волна эйфории.

Я у себя дома в Лас-Вегасе, смотрю ТВ вместе с моим помощником, назовем его Худой. Мне паршиво. 12-летняя дочь Гила Рейеса Кейси, которая сломала шею, катаясь на санях, плохо себя чувствует после операции. Тем временем на горизонте маячит моя свадьба с Брук Шилдс. Я постоянно думаю о том, чтобы перенести ее или вообще отменить, но не знаю, как.

У Худого тоже проблемы. Недавно он был с девушкой, говорит он, и презерватив порвался. Теперь у нее задержка. И он заявляет, что остается только одно – улететь.

Он говорит: «Ты хочешь кайфануть вместе со мной?».

– А что у тебя?

– Гэк.

– Какой еще к черту гэк?

– Кристаллический метамфетамин.

– Почему его называют гэк?

– Потому что ты издаешь такой звук, когда ты под кайфом. В твоем мозгу все так ускоряется, единственное, что ты можешь сказать, это гэк, гэк, гэк.

– Да у меня постоянно так. В чем прикол?

– Почувствуешь себя суперменом, брат.

И я слышу, как будто кто-то другой, не я, произносит эти слова: «Знаешь что? Хрен с ним. Давай улетим».

Худой высыпает на кофейный столик горку белого порошка. Он равняет его, и втягивает немного. Потом снова равняет. Я втягиваю. Потом откидываюсь на диван и думаю о том, какой Рубикон я только что перешел.

Наступает короткий миг сожаления, за которым следует безмерная печаль. А потом накатывает волна эйфории, которая смывает все негативные мысли из моей головы. Я никогда не чувствовал себя таким живым, полным надежд – и у меня никогда не было столько энергии.

Меня обуревает отчаянное стремление к чистоте. Я проношусь по дому, снизу доверху вычищаю его. Я протираю пыль с мебели. Я мою ванну. Я стелю кровати. Я подметаю. Когда больше нечего убирать, я занимаюсь постиранным бельем. Я складываю каждый свитер и каждую футболку, но и после всего этого у меня не убывает энергии, ни на каплю. Я не хочу сидеть сложа руки. Если бы у меня было столовое серебро, я бы отполировал его. Я говорю Худому, что сейчас могу все, черт побери, все, что угодно. Я могу сесть в машину, поехать в Палм-Спрингз, пройти 18 лунок, потом вернуться домой, приготовить ленч и пойти искупаться.

Я не сплю два дня. А когда все же засыпаю, сплю мертвецким сном, сном младенца.

Я снимаюсь с «Ролан Гаррос» из-за боли в запястье. Я еду в Лондон на «Уимблдон», но не могу заставить себя тренироваться. Я говорю своему тренеру Брэду Гилберту, что я снимаюсь с турнира. Я как будто попал в воздушную пробку.

Брэд говорит: «Что, блин, еще за воздушная пробка?».

– У меня куча причин, чтобы играть в теннис, но при этом нет ни одной настоящей, лично моей.

В июле после поражения в Вашингтоне я решаю сделать перерыв на лето. Хоть мы и поженились в апреле, Брук все время в Лос-Анджелесе, а я большую часть времени провожу в Вегасе. Худой со мной, и мы частенько улетаем. Мне нравится снова чувствовать вдохновение, пусть даже вызванное химией. Я не сплю ночь, несколько ночей подряд, я смакую тишину. Никто меня не беспокоит. Никаких дел, кроме перемещений по дому, стирки и размышлений.

Кроме той волны энергии, которая накатывает на меня, когда я под кайфом, я несомненно получаю удовлетворение от того, что наношу себе физический вред и сокращаю свою карьеру. Но последствия этого ужасны. После двух дней под кайфом, двух дней без сна, я ощущаю себя инопланетянином. Мне еще хватает наглости удивляться, почему это я себя так погано чувствую. Я же спортсмен, мое тело должно справляться с этим.

Осенью я иду по аэропорту LaGuardia, и мне звонят. Это врач, который работает на АТР. В его голосе слышится что-то нехорошее, будто бы он собирается сообщить мне, что я умираю. И то, что он мне говорит, равносильно такому сообщению.

Он проверял мой образец мочи с недавнего турнира. «Это мой долг – сообщить вам, что ваш стандартный тест на допинг оказался положительным. Образец, который вы сдали, содержит следовые количества кристаллического метилена», – говорит он.

Я падаю на стул в зале для проверки багажа.

– Мистер Агасси?

– Да, я здесь. Что теперь делать?

– Ну, есть процедура. Вам надо написать письмо в АТР, признать свою вину или заявить о своей невиновности.

– Угу…

– Вы знали, что в вашем организме, возможно, есть допинг?

– Да. Да, я знал.

– В таком случае, в письме вам надо написать, как он туда попал.

– А потом?

– Ваше письмо рассмотрит трибунал.

– А потом?

– Если вы сознательно принимали допинг, если ваша вина будет доказана, вас ждут санкции.

– Какие?

Он напоминает мне, что в теннисе есть три вида наказаний за допинг. «Препараты, используемые для улучшения результатов, конечно, относятся к первому классу, и за них предусмотрена дисквалификация на два года. Но кристаллический метилен относится ко второму классу. Так называемые, клубные наркотики», – говорит он.

Я спрашиваю: «Что это значит?».

– Трехмесячная дисквалификация.

Мое имя, моя карьера, сейчас все стоит на кону. Все, чего я достиг, все, ради чего я работал, скоро потеряет смысл. Одна из вещей, которая меня напрягала в теннисе – постоянное чувство, что все это бессмысленно. Теперь я близок к тому, чтобы понять настоящий смысл слова «бессмысленность».

Через несколько дней я сижу на стуле с жесткой спинкой, с официальным бланком на коленях и пишу письмо в АТР. Это письмо – сплошная ложь, в которой скрыто немного правды. Я знал, что у меня в организме есть наркотики, но я утверждаю, что никогда намеренно их не принимал. Я пишу, что Худой, которого я уволил, известен как наркоман, и он часто подмешивал себе в содовую метамфетамин – это правда.

А потом я перехожу к основной лжи письма. Я говорю, что недавно я случайно сделал глоток из стакана Худого, где был его коктейль, и таким образом, совершенно неосознанно принял его наркотик. Я прошу понимания и снисхождения и торопливо подписываю письмо: «Искренне ваш…».

Конечно, мне стыдно. Я обещаю себе, что на этой лжи все закончится.

В следующем апреле я нахожусь в Риме, лежу в отеле на кровати и отдыхаю после матча. Звонит телефон. Это мои адвокаты, они на громкой связи.

– Андре? Вы слышите нас? Андре?

– Да я слышу вас. Говорите.

– Итак, АТР внимательно изучила ваше чистосердечное признание. Мы рады сообщить вам, что ваши объяснения приняты. С вас сняты все обвинения.

Я вешаю трубку, устремляю взгляд в пространство и снова и снова повторяю про себя: «Новая жизнь».

Продолжение следует…