Уимблдонский оффтоп, или Солнце всходит и заходит

В узкой калитке, проделанной в живой изгороди, Монин проверяет билеты. Монин – высокий темнокожий парень в форменной фуражке, он проверяет аккредитации специальной пищалкой, которая считывает штрих-код. Пройдя Монина, ты попадаешь к его безымянным коллегам, которым показываешь содержимое сумочки. Они заинтересованно пролистывают лежащую в сумке книгу – только что прочесть не просят. Ничего у меня там нет – ни предосудительного, ни достойного подражания. Книжка да таблетка от головной боли, ну, еще паспорт. Я иду дальше и слышу, как привратник приветливо представляется следующему прохожему журналисту: «Монин!»

Уимблдон – очень интенсивное пространство, уставленное настолько тесно, насколько бывает уставлен всякими милыми бесполезными вещами старушечий комод. Здесь, правда, все вещи полезные. В основном это корты. И на всех играют. На расстоянии вытянутой руки – игроки первых мировых десяток. Больше это, конечно, относится к первой неделе, когда матчей больше и всех известных игроков никак не разместишь на больших аренах. Сейчас вторая неделя, и на большинстве кортов начинают играть где юниоры, а где ветераны. Инвалиды вступают последними – их чудесно маневренные коляски здорово уродуют газон, поэтому они приходят после всех. Кстати, теннис в исполнении инвалидов-колясочников смотрится удивительно интересно. Я впервые в жизни, наблюдая за игрой инвалидов, испытывал не столько человеческое сочувствие и боль, сколько спортивный азарт...

Точно так же, как уютный Всеанглийский лаун-теннисный клуб вызывает ассоциацию с хорошо обжитой квартирой (способствуют этому, кстати, и почти полное отсутствие рекламы, и огромное количество теннисно заинтересованных русских, которые на теннисных турнирах давно составляют интернациональное большинство), так сама жизнь на Уимблдоне похожа на дачную. Люди, которые в этом мире давно, знают, что для жизни на турнире, игрок ты или журналист, а то и турист, надо снимать дом. Жители Уимблдона, а это фактически давно уже район Лондона, состоящий из частных домов с английскими садиками и барбекю посередине, сдают свои жилища многочисленному теннисному люду. Сами на это время уезжают куда-нибудь поблизости – мало кто отваживается на круиз, потому что за жильцами ведь нужно следить. Агенты хозяев – клинеры. Ну, уборщицы, то есть. Нас в нашем доме предупредили, что придет убираться полячка Беата. Пришли две негритянки. Кто из них была полячка, мы не уточняли.

Теннисно заинтересованные русские на крупных турнирах давно составляют интернациональное большинство

Клинеры обязательно сообщают хозяевам, что происходит в доме. В прошлом году, например, клинер, придя клинить, увидела, что кто-то спал в гостиной на диване. Дом снимали на семерых, а ночевал кто-то восьмой. Непорядок. Этот дом нам в этом году не сдали, хотя (по рассказам – сам я не был год назад) в остальном жили образцово.

Утром перед уходом жаришь себе яичницу с замечательными английскими сосисками. Тосты там какие-нибудь. Ну, это я так говорю – «себе жаришь», потому что фиг ты успеешь себе что-нибудь пожарить. Наша компания в этом году высаживала в Уимблдоне особенно большой десант – три бригады комментаторов, студию снимали, а в студии ведь должны звукорежиссеры работать и просто режиссеры, и оператор, и вообще, студию еще поди собери, значит, Серега Суслов тоже должен ехать, наш технический директор. А он уж, поверьте, на мелочи не разменивается...

Так вот, снимали мы на всю на банду нашу три дома. Меня поселили в самом большом, и компания у меня была – Алик Метревели и семь дам. Так что мы с Александром Ираклиевичем к плите подходили только, чтобы что-нибудь этакое исполнить. А вообще, жили как у Христа за пазухой. Дачная ж жизнь-то. И так во всем. Моресмо жила где-то поблизости, ездила с кортов домой и обратно на велосипеде. Рафу, пока он играл свой пятидневный матч с Содерлингом, постоянно видели в продуктовом магазине. Покупал себе покушать. Ну, а в нашем доме в конце первой недели (я не застал) – традиционная вечеринка – к Алику с Анной Владимировной приходят их старые друзья-австралийцы: Ньюкомб, Столле... И Алик жарит всякое мясо на барбекюшнице. Тут у Александра Ираклиевича многие могут поучиться. Я и учился. Через плечо.

От нашего уимблдома до кортов – десять минут ленивой ходьбы. В большой Лондон я лично выбрался только один раз – как приехал, в воскресенье, потому что на турнире был выходной. А что, шопинг побоку, чего я там не видел. Мне и купить-то надо было всего – солнечные очки. Любимая такая вещь, у меня еще ни одни больше сезона не прожили – я всегда их теряю. С новыми тоже выдалось приключение: я пришел в Хэрродс, выбрал очечки, а продавец говорит: да вы бы зашли завтра, у нас завтра начинаются распродажи, и вот та 30-процентная скидка, которая на них прописана, она уже будет действительна. А я ему говорю: нет, друг мой, не могу я завтра, мне сегодня уже очки нужны. Черт с ней, со скидкой! И тут произошла вещь, которая меня повергла в шок. Парень покопался в компьютере и говорит: сейчас уже вечер, если вы завтра не можете – я вам сейчас эту скидку сделаю. Вот, казалось бы, что тут ненормального, да? А в России я такого себе представить себе не могу.

Все это выглядело, как Открытый чемпионат Англии по скоростному открыванию и закрыванию кортов

А в остальном деревенская уимблдонская жизнь – это нечто настолько необычное и вместе с тем ностальгическое, в дачном смысле связанное с детством, что вырываться из нее совершенно не хотелось. Лучше уж по кортам побродить. А потом – рассказывать, рассказывать, что видел, и слушать. Второе – гораздо важнее.

Первые два дня лил дождь. Скот этот дождь. Все это выглядело, как Открытый чемпионат Англии, но никак не по теннису, а по скоростному открыванию и закрыванию кортов. Феминизм (а как иначе?) проник и сюда: практически в каждой бригаде этих ломовым трудом старающихся людей присутствовала девушка. Плечистые такие девахи, похожие больше всего на гребчих. Уимблдождь. И так уимблдень за уимблднем.

Для меня дождь был проклятием особенным. Потому что игроки хоть не играли, сидели себе в раздевалках, комментаторы не комментировали – но они ждали. Книжку там могли почитать. А я приехал в студии работать, языком болтать, так значит – пока дождь, сиди и о чем-то рассказывай. По нескольку раз. И это при том, что ничего не происходит. Ощущение немного попугайское. Но тут я прибедняюсь, конечно.

Отсидишь такой вот день, потрусишь домой под моросящим дождем, а дома Анна Владимировна у плиты. «Картоху, – говорит, – будешь?» И там такая картоха... С маслицем оливковым, с чесночком. Хоть за грибами наутро иди или за малиной, а то и косить (вы любите косить?)... Одно слово: дача!

А потом начинаются все-таки какие-то игры. Юниорский турнир: Дмитриева рассказывает про португальскую девочку 14 лет, которую уже опекает Куэртен. Она играет где-то за громадой Центрального корта с нашей Павлюченковой, которая тут в прошлом году юниорский выиграла. Мы с Линой Красноруцкой, которая в этот день составляет мне компанию в студии, идем посмотреть. Приходим – счет 4:2 в пользу Павлюченковой. Постояли, посмотрели – стало 6:4 в пользу португалочки. Ну, что мы можем сделать для страны в такой ситуации? Правильно: уйти. Уходим. Павлюченкова потом выиграла. Есть в этом, значит, и наша с Линой частица... А удар справа у португалочки (Ларшер де Бриту ее зовут) – ну, просто бульдозер. Мяч свистит.

А в уголке сидит Лариса Дмитриевна Преображенская. Она живет в нашем доме, замечательный наш тренер, у которой половина женского тенниса нашего делала первые шаги. Вечером, отведя все эфиры, переговорив со всеми нашими комментаторами, за чаем обязательно спрашиваю Ларису Дмитриевну про ее впечатления. Она ходит поболеть, поддержать всех наших. Вот в другой день мы с Викой Белински (вы можете ее знать по работе на нашем канале или помнить по девичьей фамилии Мильвидская – она самая молодая чемпионка Союза по теннису была, у Дмитриевой рекорд отобрала; сейчас в Сан-Диего живет и вот у нас работает) заходим на другой юношеский корт – там играет наша Родина. Женя Родина. Ее, кстати, тренирует брат Миши Южного Андрей. Андрей сидит на трибунке, весь скукожившись, опираясь носом на скрещенные перед лицом ладони, в надвинутой на глаза кепке – и сидит он таким образом не просто так, а чтобы Родиной подсказывать, потому что вообще подсказывать запрещено, а вот так – фиг поймешь, что это вообще тренерская подсказка.

На противоположной стороне корта – Преображенская. Тоже страдает за Родину. А мы с Викой смотрим на высокую и очень тонкую хорватку, которую наша Родина обыгрывает. Хорватку подводит отскок, непредсказуемый на уимблдонском покрытии, и она в сердцах швыряет ракетку и драматическим голосом восклицает с ударением на предпоследних слогах: «ЧертОва трАва!»

Надаля, пока он играл свой пятидневный матч с Содерлингом, я постоянно встречал в продуктовом магазине. Рафа покупал себе покушать

Сколько ни смотрел юниорских матчей (штуки четыре) – не видел ни одного выхода к сетке. – Лариса Дмитриевна, как же так? – А вот так их теперь учат, – грустно замечает Преображенская. Вечером она мне показывает в своем фотоаппарате, какая у нее теперь группа занимается. – Вот это Вова. Он показывает четыре пальца, но на самом деле ему тут еще четыре не исполнилось, – улыбается она. – А это вот дочка Тани Навки.– Способная? – спрашиваю. – Они все способные, – твердо говорит Преображенская. Она единственный тренер, у которого со временем группа не уменьшается, а увеличивается. Она всех берет и учит играть в теннис. 43 года так работает. – А вот это моя кошка, – продолжает листать картинки на маленьком фотоаппарате Лариса Дмитриевна...

Возвращаются в дом Алик с Анной Владимировной. За столом продолжается вечная тема: зачем уравняли призовые деньги мужчинам и женщинам? Алик не соглашается. Мужчины играют гораздо больше, сил оставляют больше. У мужчин настоящая конкуренция с первого круга – а у женщин не набирается настоящих игроков на всю сетку.

- Ты посмотри, Вася, – в первом круге у женщин, куда ни глянь, везде 6:0, 6:1. Приезжают люди, которые вообще в теннис играть не умеют. Ты Бартоли видел?

Что и говорить, большепопая Бартоли забавная. Раньше у Алика была другая любимая теннисистка – Танасугарн. Теперь Бартоли. Причем все это говорится задолго до того, как Бартоли становится главной сенсацией Уимблдона... Вот уж Александр Ираклиевич в полуфинале оттянулся, ничего не скажешь! Ну да. Бартоли и Надаль в итоге получили одинаковые деньги. Справедливость торжествует. Я тут полностью на Алика стороне. А Вика спорит. И нам друг друга не переубедить.

А тут и картоха.

А на следующий день пойду комментировать. С Ольгой Морозовой. Энен – Серена Вильямс. Серену видел близко, невероятно она трогательная. С бантиками какими-то. Накануне у нее сильно свело ногу, американцы носились по бродкастинг-центру, вопя: рэйн! Рэйн! И рэйн не подвел. Поплевал сверху, так, чтобы накрывальщики туда-сюда сбегали, а Серена вышла уже вся перевязанная, в какой-то пижаме одетая, и добила соперницу свою. Весь следующий день только и было разговоров на разных языках – а так ли ей было плохо. Сестры считаются талантливыми актрисами... Поэтому, когда Серена выходила на свой матч с Энен, я первым делом глянул – а на ту ли она ногу повязку насандалила. Вроде на ту.

С матчами мне дико повезло. Серена с Энен, опасаясь друг друга два сета и осторожничая, третий выдали феерический. Только Серену жалко, что проиграла. А другая игра досталась Роддика с Гаске. Я вышел с этого матча с мыслью в голове, что теннис можно назвать справедливой игрой. В том смысле, что здесь нельзя на случай полагаться – забить там что-нибудь более или менее случайное, а потом досидеть до конца. Справедливая – в том смысле, что здесь, пока не наберешь нужного для победы количества очков, пока не наобыгрываешь своего оппонента столько, сколько надо – победы не будет. Вот Роддик все сделал, чтобы Гаске победить. Но его немножко не хватило. Дрогнул. А больше недостающие ему до победы очки набрать Гаске ему шанса не дал. Так и мучился Роддик на глазах у своего тренера, великого Коннорса.

Самый наш теннисист – Гаске. «Газ», как-никак...

А Коннорс вместе с Макинроем и Боргом были главными героями финального дня. Весь день они были персонажами Би-Би-Си – главного показчика Уимблдона. Ходили везде втроем, бродили, вспоминали былые времена. Коннорс шутил, Борг вспоминал, Макинрой подначивал ведущую Сью Баркер. А потом был совершенно великий финал. Ну, совершенно великий. Я смотрел его в нашей студии, а вокруг уже сматывали шнуры, выносили камеры – ребята собирали технику, чтобы назавтра отправить в Москву.

А еще потом я попрощался с Мониным и пошел домой. Вечером у нас было запланировано прощальное барбекю, и Алик уже начинал подготовку к жарке мяса. Это, кстати, посерьезнее, чем удар слева у Гаске. Если бьешь слева – и не получилось, то можно попробовать снова. А мясо погубишь – ничем его уже не вернешь.

Кстати, спички у нас где?