Ван Гог из СССР. Болел за Спартак. Пикассо назвал его лучшим. Любил женщину на 40 лет старше

Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).

«Лавровый венок на гроб тому, кто при жизни не имел его даже в супе»

Аполлинер

Это, и еще много других красивых выражений и аллегорий будет сказано после его смерти. История банальна, зла и ей свойственно повторятся. Бедный одаренный художник, которого смогли по достоинству оценить только после его смерти. К нашему герою, как не удивительно, данное не относится. Он был знаменит при жизни, он называл себя учеником и равным Леонардо да Винчи и в этом не смели сомневаться, и деньги в карманах у него водились, даже большие деньги, только они мгновенно пропивались. У него могло быть все, о чем мечтает обычный человек. Но, он не был обычным человеком, он не зависел от времени, или окружающего мира. Почему? Потому что он был свободным. Он жил бы также, как жил, родись он и 100, и 200 лет назад, и в наше время. Он бродил по Москве в поисках красок и ночлежки. Жил тем что подадут, а за это платил картинами.

Представьте, в метро заходят двое. Один из них художник Плавинский. Час пик. Плавинский смотрит на своего друга, тот смурной. И вдруг, смурной говорит: «Или я, или Ленин, одно из двух, выбирайте!». Были брежневские времена, не до шуток. Какой-то мужик взял его за руку: «А теперь, пойдем со мной»

Анатолий Зверев родился 3 ноября 1931 года в Москве, в районе Сокольников. Семья жила не бедно, а просто нищенски. Мать мыла туалеты. Отец инвалид, работал дворником, вскоре, после рождения Толи, умер. Дом, в котором они жили, снесут. Им дадут комнату на окраине в Свиблово, в транскрипции Зверева «Гиблово», где он будет появляться крайне редко. Как и некогда любой житель Сокольников, Толик обожал парк. Там можно было развеяться от тоски переполненных коммуналок, бараков, пройтись по природе, попить пивка. Там же он работал одно время маляром.

Изначально Зверев поступил в «училище памяти 1905 года», но оттуда его быстро поперли. Во-первых он пропускал общеобразовательные уроки, во-вторых сразу стало очевидно, что этот парень не такой, как все. Держал себя независимо, богемно. Мог прийти - одна нога в валенке, другая в сапоге, что по мнению администрации, подавало дурной пример другим. Еще он отпустил бороду. Директор вызвал его к себе, показывая на висящие на стене портреты тогдашних членов Политбюро, сказал, что вот у них нет бород, на что Толик ответил, что они ему не указ. Рассвирепевший директор выгнал его из кабинета и тут же последовал приказ об исключении. Закончить ПТУ ему ничего не помешало, профессию маляра, все-таки, получил. Затем отправят служить в морфлот, но и оттуда, из-за неадекватного поведения комиссуют.

Слава к Звереву придет уже в 1957 году. Работы этого удивительного маляра будут признаны лучшими, на молодежном фестивале, известным мексиканским художником Сикейросом. То, как творил Толя не было ни на что похоже. Он как будто атаковал холст, лист бумаги, или все то, на чем писал, а писал он на любой поверхности. Брал в руку сразу несколько кистей и швырял краски на бумагу, а через пару минут, он говорил, что надо работать быстро, на тебя, из этих мазков, глядело живое лицо. Для него не было преград, он мог рисовать красками, зубной пастой, помидором, окурками.

Если в творчестве Зверев нападал, в своем главном развлечении - футболе, защищался. Точнее, излюбленной позицией Толика была вратарская. Как рассказывал один из его знакомых, художник до 14 лет занимался футболом, играл на позиции кипера. Будучи взрослым, как обычно, прогуливаясь с кем-нибудь по городу, видя гоняющих мяч мальчишек, просился поиграть с ними, постоять в воротах. Без раздумья прыгал на газон и шмякался об землю под радостные возгласы детворы. Весь его образ контрастировал со спортом. Таких людей вы могли видеть на вокзалах - довольно крепкий, одет совершенно непонятно, угрюмый. После игры довольный, слегка отряхнув порядком перепачканный в земле костюм, Толик приглашал пить пиво. С бутылкой в руках он тут же принимался теоретизировать о футбольной тактике, сетовать, что, к сожалению, игроки не применяют открытый им рикошет, когда нападающий, прорываясь к воротам, бьет по своему игроку, от которого мяч отскакивает в ворота противника.

Он ходил и на матчи команды мастеров «Спартака». Еще живя в Сокольниках Зверев начал болеть за «красно-белых». Покупал сразу несколько билетов. В перерыве менял трибуну. Там могло тоже не понравится и пересесть на третье место.

Все дело в том, что в 1961 году был принят закон который требовал от человека иметь работу. Борьба с тунеядством. Как при феодализме, у каждого должна быть своя ниша. По данной статье шли аресты, высылки и принудительный труд. А, официально Зверев был безработным. Чтобы считаться художником, надо было быть членом МОСХа. Куда его собирались принять в 1965 году, когда Толик стал всемирно знаменит.

Легендарный французский дирижер украинского происхождения Игорь Маркевич привез из Москвы во Францию картины Зверева и устроил выставку в Париже, которая произвела фурор. Пикассо назвал Зверева лучшим русским рисовальщиком. Разумеется, образ бродяги, который расплачивается картинами за ночлежку и еду, не устраивал руководящие органы СССР.

В назначенный день, его ждала комиссия. Толик надел свой лучший костюм, т.е. худший, две рубашки швами наверх(хотя, он всегда носил швами наверх, объясняя, что у художника нежная кожа), грубые башмаки с дырками, зашитыми толстыми бечевками. Дальше приемной Зверева не пустили. Несмотря на внешний вид, грубо говоря, бомжеватый и неотесанный, это был чрезвычайно умный и образованный человек. Он наблюдал, запоминал и, мгновенно схватывал суть того, что привлекало его внимание. Толя понимал, что если его зачислят в МОСХ, то его картинами займется бюро по авторским правам, а значит его художества не смогут так спокойно гулять по миру, их можно будет изымать на границе. Нет, за границу Зверев не собирался. Как-то рассказывал: «Меня звали в Америку, обещали особняк, жену, но я не соблазнился. Зачем?». Он жил своей жизнью, жизнью которой управлял сам, но при этом осознавал свой талант и хотел, чтобы о нем знало как можно больше людей. К тому времени за него взялся Костаки.

Имевший греческие корни Костаки, работал в посольствах на обеспечивающих должностях, водителем и подобных. В предпобедные годы помогал продавать антиквариат за рубеж. Страна, презирая иностранную валюту, очень в ней нуждалась, исключительно разумеется, в целях подъема благосостояния своих граждан. Потом начал сам собирал картины французских, нидерландских авторов. Однажды наткнувшись на картины Зверева, он понял, что надо коллекционировать, «Во тьме просияло солнце» - скажет Костаки. Костаки будет вроде мецената Зверева, у него будут тысячи картин. При этом, Костаки будет вбивать в голову художника, что талант ему даровал Бог, а значит и требовать за свои рисунки он много не должен.

Зверев и не требовал. Зная о его положении и образе жизни, бывало, звали на ночевку, ставили бутылку, затем подсовывали краски и заставляли рисовать. Толя мог выдавать по 50 картин за ночь, только и успевая ставить свою знаменитую подпись АЗ. Эта подпись могла быть разной, где-то скромно в уголке, где-то по всей картине. И это тоже имело значение, тех кто пользовался его положением Зверев называл «плантаторами» и на картинах, которых рисовал этим эксплуататорам оставлял специальную, разоблачающую подпись.

Удивительно, несмотря на то что Зверев жил там где его приютят, а мог и вовсе придя, допустим, к своему другу художнику Немухину и не застав того дома, лечь на газетке под дверью, был чрезвычайно брезгливый человек. Стелить себе постель никому не разрешал, предпочитал спать на полу. Водку не допивал, остаток стакана выливал на голову в целях дезинфекции. В еде - сложные блюда игнорировал, предпочитал консервы, которые открывал сам. Если ел колбасу, или хлеб, тот остаток, который держал руками, выбрасывал за спину.

Однажды Наталье Шмельковой позвонил Лев Рыжов и попросил приготовить суп, он зайдет с другом. Шмелькова готовить не любила, но что делать, видимо суп был очень нужен. Пришли, незнакомец представился Христофором Колумбом. Наталья разлила суп, Зверев взял его и элегантно вылил в раковину. Затем вторую налитую Натальей тарелку, третью. Тогда она не выдержала - «Послушайте Христофор, не плакать же мне. Супа осталась одна тарелка, может съедите последнюю?», тогда он сдался. Затем они играли в шашки. Зверев был блестящий шашист, знаток теории игры, рассуждал о выдающихся мастерах шашек, был в курсе шашечных событий. Шмельковой, на свою беду, удалось обыграть Толю в поддавки. Тот изменился в лице начал кричать, проигрывать художник не умел. Когда он заметил, что его соперница чуть не плачет, изменился в лице и добрым голосом сказал - «Садись детуля, я тебя увековечу». Это была его коронная фраза, Зверев увековечил всей мир, который его окружал. В нем одновременно жил добрый, одинокий и ревнивый человек.

Он сразу вцеплялся в собеседника и беспрерывно говорил. Даже видя собеседника в первый раз, доводил до его сведения самые сокровенные подробности, в том числе и интимной жизни. В этом проявлялась его тоска и одиночество. Ему было невыносимо оставаться одному. Он боялся, когда был один, у него была мания преследования. Зато к семейной жизни был равнодушен. Оставил в «Гиблово» жену и двоих детей. Жену безумно ревновал, когда приходили гости, закрывал ее занавеской, а если она вдруг взглянула на кого-то, даже через окно - устраивал жуткий скандал, вплоть до побоев, но все равно бросил.

Толя имел феноменальную помять, телефоны он никогда не записывал. Вкупе с его внешностью, он часто выглядел эффектно. На квартире у Немухина, Кандауров спрашивает: Старик, ты что-нибудь, кроме «Мойдодыра», в жизни читал? Зверев наизусть читает ему «Евгения Онегина». За словом в карман он никогда не лез, а из любой ситуации находил выход.

Или, на свадьбе у Левидова. На вопрос Аниканова, как Толя относится к симфонической музыке, Зверев, внимательно его оглядев, ответил: «Старик, самая лучшая музыка, которую я слушаю - туалетная, не знаешь такую?.. Сидишь и слушаешь… Сначала закладываешь композицию, с трудом… Потом смотришь, если готова, берешь палку на веревочке и тянешь. Понимаешь, о чём я говорю? Тут тебе первые аккорды. Сначала пианиссимо, переходящее в легкие рулады флейты, потом вступают рокочущие басы, все сильнее и свирепее. Анданте оглушительное, переходящее в аллегро, затем тихое забвение звуков… И последний, через стаккато, всхлипывающий звук говорит, что тема скоро будет закончена. Представь, сколько кресел я просидел, слушая этот оркестр». Ответ пошлый, зато какое понимание деталей далекой от него темы. А когда садился играть за фортепиано, это было не стучание по клавишам, а настоящая музыка.

Осталось бесконечное количество историй про Зверева, от тех с кем он встречался по жизни. Их можно почитать на сайте, который оставлю в конце текста. А мы закончим историей любви, которая, на первый взгляд не может укладываться в голове.

Прогуливаясь по Москве с Плавинским, вдруг тот указывает на дом и говорит, что там все есть, их покормят и даже, скорее всего напоят. Это был дом кооператив писателей, где проживала вдова Асеева. В девичестве Синякова, родилась и жила в особняке в Харькове, отец богатый купец. Она и ее четверо сестер составляли интеллектуальный багаж Харькова. Все писанные красавицы, что удобно, влюбляться в них можно было по очереди. Вот только взаимностью они отвечали очень редко. Зато сколько художников, поэтов вдохновили. Там были все: Маяковский, Хлебников, Пастернак. Все с разбитыми сердцами, случались и самоубийства.

Сестры были бесстрашны. Они дали бой стыду, пятеро красавиц разделась и прошли по улицам скромного Харькова, нагими. Их называли святыми девами футуризма. Вот одна из сестер Ксения, вышла замуж за поэта Асеева. Асеев по молодости был в борьбе, но со временем понял, что власть выгоднее хвалить, пошел по карьерной лестнице.

Как только Плавинский рассказал историю сестер, Зверев не побежал, он полетел туда. Гости были накормлены, напоены, а вечером Толя воскликнет: «Я люблю тебя Старуха». Ему не было 40-ка, она старше 70-ти. Когда такая разница между мужчиной и женщиной, только мужчины старше в два раза, это из ряда вон, но понятно. А вот когда женщина настолько старше, одни вопросы.

Но, это история преданной любви, осветившей и жизнь Толи, и жизнь Оксаны Михайловны. Она, благодаря своему жизненному опыту и высочайшей культуре, сумела, несмотря на грубость, порой, внешних проявлений, по достоинству оценить и душевные качества Зверева, и его уникальный талант. Она увидела в нем последнего свободного художника, великого художника, он пришел из ее молодости, когда в авангарде были люди искусства. Он любил ее как целую эпоху, Серебрянный век русской культуры. Эта любовь была мостиком, перекинутым к времени, когда Искусство было живо.

«Изжованы временем щеки, но дивен сапфир твоих глаз» - так Зверев говорил о ней, такой ее видел, через вуаль морщин, ту, которая сводила с ума. Она была для него и матерью, и богиней, и возлюбленной.

Толя нарисует тысячу ее портретов и на всех лицо Асеевой будет молодым.

А какая небывалая ревность. Приходят вдвоем к Немухину, она с фингалом.

- «В чем дело?»

- «Это ваш друг, подлец, постарался»

И рассказывает. Захворала, вызвали доктора. Когда тот начал осматривать Оксану Михайловну, Зверев рассерженно спросил его, показывая на прослушивающий аппарат: «Зачем тебе даны эти штуки резиновые, ими смотри, а руками лапать не смей!». Доктор что-то грубо ответил и получил по лицу. Асеева заступилась за доктора и получила тоже.

Ревновал Зверев даже к покойному Асееву. На даче у Оксаны Михайловны, «Старуха, как нечем топить печку?!» - снимает с полки собрание сочинений Асеева и бросает в топку. А сколько любовных писем писал, бывало ночь строчит, штук 50, раскладывает по конвертам. Потом, утром идут с Немухиным разносят их по Садовой, Малой Бронной в ящики для отправления. На следующий день - все то же самое. Немухин говорил: «Старик, давай напишем одно длинное письмо. Ведь это ужас какой-то - разносить все это». В ответ слышал: «Ты в этом деле ничего не понимаешь».

Бывало, пьяным она его не пускала. Тогда Толя ложился спать под дверью. Но, иногда, Зверев не хотел спать и продолжал ломиться. Соседи с удовольствием вызывали милицию. Когда Асеева слышала, что его забирают, открывала дверь и умоляла: «Только осторожно с его руками, это великий художник».

Она умрет на год раньше его, Зверев отстоит все положенные службы. Его кончина будет окутана мифами, их касаться не будет.

Если что, заходите в телеграм-канал, там говорим сугубо о футболе.

Данный текст, исключительно, дань уважения великому человеку, человеку который меня поразил, подобных которому, возможно, уже не будет.

Источники: рассказы тех с кем по жизни встречался Зверев https://litmir.club/br/?b=210066

Видео на Ютуб-канале Эдварда Радзинского https://youtu.be/YbXwDZmHesM?si=QV4ATSDbKIDm66dO