Андреас Кампомар, «¡Golazo!» Глава третья: Возвращение коренных жителей, 1920-1930, ч.1
Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).
Como el Uruguay No Hay (Нет места лучше Уругвая)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ, 1800-1950 ГГ.
- Не совсем крикет, 1800-1900
- Сражения при Ривер Плейт, 1900-1920, часть 1 и 2
- Возвращение коренных жителей, 1920-1930, часть 1 и 2
- Чемпионы мира, 1930-1940
- ...
Мы — европейцы, но мы еще не европейцы. Кто же мы тогда? Трудно определить, что мы собой представляем, но наши работы говорят за нас.
— Октавио Пас, «Поиск настоящего», Нобелевская лекция (1990)
Когда один человек втягивался в игру, другой прикрывал его позицию, так что в любой момент сборная Уругвая была защищена, как мало какая команда.
— New York Times (21 марта 1927 г.)
Если бы Парижа не существовало, латиноамериканские писатели придумали бы его.
— Кристобаль Пера, «Модернисты в Париже» (1997)
В 1924 году южноамериканцы рано прибыли в Европу. Уругвайская делегация, направлявшаяся на VIII Олимпиаду в Париж, запланировала серию товарищеских матчей с испанскими соперниками. Хотя это было связано скорее с финансированием олимпийской одиссеи Уругвая — забота уругвайских властей, граничащая с одержимостью — чем с подготовкой к играм. После матча открытия, в котором уругвайцы разгромили «Сельту де Виго» со счетом 3:0, галисийская газета Faro de Vigo воскликнула: «Теперь мы увидели, как играют южноамериканцы. И как же они играют!»[1] Баски, однако, были не слишком гостеприимны. Агрессивная игра, порожденная британскими корнями клуба, в сочетании со множеством статных игроков сделали «Атлетик Бильбао» грозной силой в испанском футболе. Во время одной из многочисленных потасовок Хесус Ларраса повернулся к уругвайскому полузащитнику Хосе Видалю и рявкнул: «Послушай, парень! Это не игра для молодых джентльменов»[2]. Сарказм не понравился уругвайцам: позже было видно, как испанец, прихрамывая, уходит с поля. Южноамериканцы, которых хвалили за ловкость, хорошее позиционирование и точные передачи, не разочаровали. Уругвай выиграл все девять матчей и завоевал Испанию. El Eco восхвалял достоинства уругвайской командной работы: «Эта однородность имеет свою традицию в комбинационной игре, в которую они играют, полную метода... настоящий коллектив и, кроме того, обладающий тактикой редко поднимать мяч с земли. Быстрые... очень открытые, отличные движения. Но по-настоящему восхищает в этих южноамериканских чемпионах качество паса»[3]. В начале турне талантливый нападающий «Насьоналя» Педро «Эль Баско» (Баск) Сеа приехал к своей бабушке, которую он не знал, в маленький городок недалеко от границы с Португалией. Южноамериканскому футболу пришлось пройти долгий путь, чтобы найти свою дорогу домой.
• • •
К 1920-м годам латиноамериканские интеллектуалы начали праздновать и тем самым переосмысливать свое mestizaje (метисово) наследие. Идентичность теперь будет реализовываться изнутри, а не извне. В Мексике министр образования Хосе Васконселос привлек таланты Диего Риверы, Хосе Клементе Ороско и Давида Альфаро Сикейроса к созданию монументальных фресок во славу индейского наследия Мексики. Васконселос стремился создать некий порядок из хаоса революционной войны. Более того, он стремился использовать прошлое своей страны ради ее будущего: «Уставшие, испытывающие отвращение ко всей этой скопированной цивилизации... мы интерпретируем видение Куатемока [последнего правителя ацтеков] как предвосхищение... рождения латиноамериканской души... Мы хотим перестать быть духовными колониями [Европы]»[4]. Это было далеко от позитивизма, особенно от его нездоровой зацикленности на негативных аспектах смешения рас, который так поглощал либеральную мысль XIX века. В 1861 году Сармьенто в письме к будущему президенту Бартоломе Митре высказал свою неприязнь к креольской культуре Аргентины: «Не пытайтесь экономить кровь гаучос. Это удобрение, которое необходимо сделать полезным для страны. Их кровь — единственное, что в них есть человеческого»[5]. Отрицание Сармьенто традиций своей страны было отнюдь не редкостью в регионе, испытывающем проблемы с самоидентификацией. (Позднее аргентинский литератор Хорхе Луис Борхес своими рассказами возродит культуру gauchesque (гаучо)). Это было сделано не без оснований. Для многих латиноамериканских интеллектуалов представление об индейцах и неграх как о неполноценных сочеталось с отвращением к этой причудливой иберийской черте: праздности, сочетающейся с гордостью. (Даже в пикарескной повести XVI века «Ласарильо с Тормеса» испанский дворянин, хотя и умирает от голода, но слишком ленив и степенен, чтобы работать).
В 1925 году Васконселос опубликовал свою печально известную книгу La Raza Cósmica («Космическая раса»), в которой использовал социал-дарвинизм для обоснования триумфа метисной расы. Расовая чистота была результатом инбридинга и поэтому считалась слабой. Подобные эксцентричные теории не были чем-то новым. За два десятилетия до этого Николас Паласиос написал книгу La Raza Chilena («Чилийская раса»), в которой выдвинул необычный тезис: чилийцы могли заявить о своем родстве с германскими вестготами, которые попали в Чили через Испанию и смешались с мапуче. Таким образом, чилийцы превосходили как европейцев, так и своих южноамериканских соседей. Неудивительно, что некоторые интеллектуалы сочли эту одержимость raza (расой) свидетельством комплекса неполноценности континента. В 1923 году сальвадорский эссеист Альберто Масферрер увидел сквозь фанфары и напыщенность: «Если обратить внимание на нашу публицистическую литературу, а также на воинственную и националистическую поэзию, столь многочисленную в испаноамерике, то можно обнаружить, что не проходит и дня без статьи, проповеди, оды, сонета, посвященных воспеванию заслуг la raza, защите la raza, будущему la raza; в них, завуалированно или открыто, всегда упоминаются Соединенные Штаты Севера»[6].
Помимо озабоченности расовой принадлежностью, оставался вопрос о региональных различиях. Независимость в XIX веке привела к созданию искусственных границ, которые, в свою очередь, заставили зарождающиеся общества Южной Америки отличаться от своих соседей. (По сей день Аргентина и Уругвай сохраняют сходство как в обычаях, так и в речи; настолько, что первая рассматривает вторую как протопровинцию, а не как отдельное национальное государство). Торжество расы — это одно, прогресс и модернизация — другое. Сравнения со Старым Светом — этот инструмент самопродвижения и возвеличивания каждой развивающейся страны — всегда должны были использоваться в качестве средства определения различий на континенте, которому было трудно определить себя. Некоторые республики провозглашали себя Афинами Америки (Колумбия и Уругвай), в то время как Париж считался символом элегантности и изысканности (Буэнос-Айрес и Гватемала). Несмотря на то, что по его мнению, ни один город или страна не могут быть по-настоящему удовлетворены своей собственной идентичностью. Во многих странах региона футбол начал создавать ощущение «инаковости»: отдельную психологическую идентичность там, где раньше ее не существовало. (Уругвайская garra charrua, бразильский futebol arte, аргентинская la nuestra, перуанский el toque впоследствии будут отражать идентичности, которые, как считалось, должны быть такими, а не такими, какими они были на самом деле). Игра стала бы настолько неотъемлемой частью психологии этих республик, что историю пришлось бы переписывать. К началу 1940-х годов один историк попытался определить определяющую черту уругвайского футбола как «синтез расовой стойкости, осязаемое и духовное проявление латинской умственной ловкости и физической мужественности»[7]. Подобные понятия, которые всегда имели биогенетическую основу, не ограничивались уругвайским футболом. Подобные идеи об исключительности криолло распространялись по всему региону, каждая республика представляла свою собственную версию суперрасы в футбольных терминах. Футбол все еще отчаянно нуждался в «другом», на фоне которого можно было бы определить себя. Теперь, когда англосаксонские черты исчезли из южноамериканской игры, самобытность придется искать в другом месте. Пришло время южноамериканскому футболу отправиться в Европу.
В поисках европейского золота
Уругвайцы возлагали большие надежды на тридцатичасовое путешествие на поезде в Париж. В сознании южноамериканцев Париж олицетворял все, чего могли достичь латиноамериканцы: ощущение лучшего, идеализированного «я», которое могло на равных соперничать с англосаксами. Если достопримечательности французской столицы превзошли все ожидания уругвайцев, то Олимпийская деревня оказалась разочарованием. Плохое оснащение и теснота гарантировали, что южноамериканцы не останутся здесь надолго. Несмотря на ограниченный бюджет, была найдена вилла недалеко от стадиона «Коломбес» в Аржантейе, за делегацией присматривала женщина со странным именем мадам Пейн [Pain, что с англ. переводится как Боль, прим.пер.].
Двадцать две команды боролись за золото, и соревновательный международный футбол достиг своего совершеннолетия. Из других неевропейских стран в него вошли только Египет, Турция и США. Великобритания и Германия отказались от участия. Насколько уругвайский футбол был известен в Европе, остается неясным. Успешное испанское турне позволило привлечь к риоплатенскому футболу широкую аудиторию, но, тем не менее, ходили слухи — легенда, ушедшая в историю — что уругвайцы — бедные, непонятные торговцы. (По словам Галеано, «Педро Ариспе был упаковщиком мяса. Хосе Насацци резал мрамор. «Перучо» Петроне работал бакалейщиком. Педро Сеа продавал лёд»[8]). Франция, безусловно, знала о состоянии уругвайской сборной. «Французская пресса опубликовала новость о скором прибытии олимпийской сборной Уругвая. В Париже, где репутация чемпионов Южной Америки очень популярна, возлагают большие надежды на то, что уругвайская команда сможет сравниться с олимпийской сборной Франции»[9].
Об этом свидетельствует низкая посещаемость первого матча Уругвая — 3025 человек. Югославия была быстро разгромлена со счетом 7:0, после того как подглядела за тренировкой Уругвая, во время которой латиноамериканцы притворились, что не умеют играть. После этого Соединенные Штаты проиграли им со счетом 0:3. В четвертьфинале Уругвай встретился с хозяевами турнира, которые были разгромлены со счетом 5:1 на глазах у 30 000 зрителей. New York Times утверждала, что этих «маленьких, но крепких бронзовых мужчин» невозможно остановить[10], а Le Figaro хвалила «точность, скорость и хорошие комбинации их футбола, поддерживаемые чудесной защитой защитников, Ариспе и Насацци»[11] . Когда пресса спросила, как Уругваю удалось окольцевать своих соперников, правый полузащитник сборной Хосе Леандро Андраде, который умер алкоголиком и без гроша в кармане, заявил, что команда тренировалась, пытаясь поймать цыплят.
Нидерланды под руководством английского тренера окажутся более сложным соперником. Забив в первом тайме, голландцы стали играть от обороны — тактика, которая показала, что высокоорганизованной команде Уругвая в этот раз не хватало мастерства. Тем не менее, два гола Уругвая во втором тайме, один из которых — спорный пенальти за игру рукой на восемьдесят первой минуте, оказались решающими. Голландцы подали жалобу в Олимпийский комитет, но победа латиноамериканцев была оставлена в силе. И когда на финал был заявлен голландский арбитр протестовать настала очередь уругвайской делегации. Решение было пересмотрено, но не факт, что пристрастный судья смог бы что-то изменить. В финале Уругвай смел мужественную швейцарскую команду со счетом 3:0. Говорили, что во втором тайме уругвайцы играли с такой рисовкой, которая никогда не был присуща олимпийскому футбольному полю. Золото было получено в духовной столице Латинской Америки — Париже. Латиноамериканская команда завоевала такую популярность после малопосещаемого матча открытия, что 10 000 зрителей пришлось завернуть со стадиона «Коломб». «Такого народного энтузиазма, как сегодня, еще никогда не было в летописи международных спортивных соревнований в Париже», — таково было мнение из Соединенных Штатов[12].
Для многих уругвайцев прием золотых олимпийских медалистов в зарубежной прессе был важнее, чем последующие фанфары на родине. Похвалы в адрес чемпионов сыпались от La Vanguardia de Barcelona до La Gazzeta dello Sport. Габриэль Ано, французский футболист, чья карьера была прервана Первой мировой войной, а затем закончилась в авиационной катастрофе, едва сдерживал свое восхищение:
Главным качеством победителей была удивительная виртуозность в получении мяча, его контроль и использование. Они владеют настолько совершенной техникой, что им хватает свободного времени и на то, чтобы замечать положение партнеров и товарищей по команде. Они не стоят на месте в ожидании паса. Они перемещаются, уходят от опекунов, чтобы облегчить задачу товарищам по команде... К безупречной технике добавляется крепкая нога и зоркий глаз... Уругвайцы — гибкие ученики духа физической формы, а не геометрии. Они довели до совершенства искусство финта, уклонения и увертывания, но при этом умеют играть прямо и быстро. Они не только жонглируют мячами. Они создали красивый футбол, элегантный, но в то же время разнообразный, быстрый, мощный, эффективный[13].
Тем не менее, Ано, ставший впоследствии редактором L'Équipe, не мог не сравнивать эту свободную команду с англосаксонским профессионализмом: «Перед этими прекрасными спортсменами, которые для английских профессионалов — как арабские чистокровные лошади для фермерских, швейцарцы были в замешательстве»[14]. Даже англичане, чья собственная Футбольная ассоциация отказалась участвовать в турнире на том основании, что определение любительства не было согласовано с ФИФА, были готовы поздравить «эту поистине замечательную команду уругвайцев с другого конца света с их великой победой. Те, кто разбирается в технике игры на дриблинге и видел их матчи, согласятся, что их игра достигла высочайшего уровня»[15]. Некоторые оказались более осмотрительными в своих оценках. Габриэль Бонне, вице-президент ФИФА, похвалил швейцарцев как настоящих любителей, тем самым бросив тень на «профессиональный» Уругвай.
Футбольный успех имел еще большее значение вне поля, что не осталось незамеченным для Энрике Буэро, элегантного полномочного министра Уругвая в Берне: «Победа уругвайской команды на Олимпиаде 1924 года имела бы большие последствия в спортивном мире, который сегодня связывает всех политиков и лидеров этих старых обществ»[16]. Но именно специальный корреспондент El Día в Париже Лоренсо Батлле Беррес озвучил то, что чувствовал каждый уругваец: «Вы — Уругвай. Теперь вы — родина, ребята... символ той маленькой точки, почти невидимой на карте... которая становится все больше, больше, больше»[17]. Триумф команды из доселе незамеченной страны станет мощным мифом. В книге «За гранью», своем изысканном трактате о крикете, К. Л. Р. Джеймс утверждает, что эта игра изменила представление мира о Вест-Индии: «Расчищая себе дорогу битой и мячом, вест-индийцы в тот момент публично вступали в сообщество наций»[18]. Так же, как и футбол для маленького Уругвая. Ее, казалось бы, врожденная способность владеть круглым мячом изменила лицо этого вида спорта. Во многих отношениях игра уже никогда не будет прежней. Да и Уругвай, если уж на то пошло, тоже. Страна стала бы немыслимой без футбола.
Европейцы были поражены мастерством уругвайцев, однако стиль последних был результатом регулярных соревнований. Турниры Freguent, как на местном, так и на международном уровне, послужили катализатором развития игры в Рио-де-ла-Плата. Более того, Первая мировая война, фактически на четыре года остановившая европейскую игру, позволила целому поколению футболистов процветать в южном полушарии, пока их сверстников убивали на Западном фронте. Именно в эти годы латиноамериканский футбол получил возможность создать свой собственный образ без помощи иностранного влияния.
Плохие соседи
В то время как пресса Латинской Америки праздновала олимпийское золото Уругвая как победу континента, Аргентина заявила, что это победа el fútbol rioplatense (футбола Ривер Плейт). И все же было ощущение, что возможность упущена. Это, безусловно, относится и к аргентинским игрокам. Великий вратарь «Боки Хуниорс» 1910-1920-х годов Америко Тесориер так прокомментировал это событие: «Кампания, проведенная уругвайцами, великолепна, и это меня радует. Я бы хотел оказаться в Париже вместе со сборной Аргентины, чтобы сыграть финальный матч олимпийского турнира... Очень важно, чтобы наши чиновники усвоили этот урок раз и навсегда. Они должны своевременно выбрать команду, не думая о бесполезных фракциях, чтобы достичь единства действий»[19]. Фракционность, заразившая латиноамериканский футбол 1920-х годов, отравила и отбор аргентинской олимпийской футбольной команды. Даже когда на карту была поставлена международная спортивная репутация республики, Аргентинский олимпийский комитет и Аргентинская конфедерация спорта не смогли прийти к соглашению.
Жюль Риме, однако, занял дипломатическую позицию, повторив слова Энрике Буэро, написанные им в Министерство иностранных дел Уругвая: «Победа сборной — это лучшая пропаганда для любой страны, особенно для новых, малоизвестных в Европе стран».
Уругвай, который давно устал от покровительства своего властного соседа, теперь выступал за братскую гармонию. La Nación дошла до того, что напечатала витиеватую уругвайскую редакционную статью:
Аргентинская и уругвайская души вибрировали в унисон в эти времена бурного ликования. Сердца этих двух народов бились так, что порой казалось, что бьется только одно сердце. Раньше нас [уругвайцев] часто расстраивало... то, что нас называют аргентинской провинцией. Но на этот раз мы с радостью приняли это заблуждение: мы с удовольствием хотели показать всему миру, что две страны на берегах Ла-Платы — братья, не в тривиальном воплощении формулы вежливости, а в глубокой и сердечной полноте несравненной привязанности[20].
Однако дружелюбие оставалось поверхностным. Рассчитывая на главный шанс, Аргентина вызвала чемпионов мира на двухматчевый «финал». Эти матчи подтвердят, кто на самом деле является настоящим чемпионом. Первый матч, в Монтевидео, прошел в упорной борьбе: аргентинцы были лучшей командой в этот день, и им не повезло свести матч к ничьей 1:1. Однако ответный матч стал историческим и изменил ход игры в Латинской Америке. В Буэнос-Айресе стадион «Спортиво Барракас» вмещал 40 000 зрителей, но внутрь удалось попасть 52 000. Толпа была настолько неистовой, что после начала матча начала вылезать на поле. Через пять минут игра была отложена до следующей недели. Уругвайцы почувствовали беспокойство из-за кордона полиции, сдерживающего футбольных болельщиков. Для переигровки вокруг поля на стадионе было возведено ограждение высотой 12 метров. Один этот поступок создал барьер между болельщиками и игроками, который сохраняется и по сей день. Если не считать одного яркого момента, матч стал мастер-классом по изучению темной стороны игры Ривер Плейт. На этот раз аргентинцев нельзя было полностью винить в этом. Уругвайцы, раздосадованные недостатком владения мячом во втором тайме, перешли к более физическим действиям. Аргентинец Адольфо Селли получил перелом голени. Когда в Андраде стали бросать камни, некоторые уругвайские игроки стали бросать их в ответ. Скароне вышел из себя и набросился с кулаками на полицейского, закончив день в полицейском участке. Матч превратился в фарс, когда уругвайцы покинули поле за пять минут до конца, несмотря на просьбу продолжить игру. Аргентинцы подождали, и матч был за ними: они обыграли чемпионов мира. К концу игры об индивидуальном блеске гола Чезарео Онзари можно было забыть. Спустя всего 15 минут левый вингер «Уракана» закрутил мяч с углового прямо в ворота уругвайцев. (Закон о забивании мячей с угловых был изменен совсем недавно). С этого дня любой гол, забитый таким образом, стал называться «олимпийским голом» (gol olímpico).
Многолетнее противостояние Уругвая и Аргентины превратилось в матч обид. Насилие, пробравшееся в латиноамериканскую игру, стало омрачать спорт. Однако в ноябре 1924 года латиноамериканский футбол постигнет первая трагедия. Чемпионат Южной Америки в том году проходил в Монтевидео, но не под эгидой Уругвайской футбольной ассоциации.
Не имея инфраструктуры для проведения международного турнира, Парагвайская футбольная лига (Liga Paraguaya de Fútbol) предложила провести чемпионат в Уругвае, в знак уважения к чемпионам мира. (За счет больших денег от билетов был отремонтирован стадион «Эстадио де Сахония» в Асунсьоне, который позже был переименован в «Уругвай»). В финале Аргентина встретится с Уругваем, и уругвайцам достаточно будет сыграть вничью, чтобы завоевать свой пятый титул. После безголевой ничьей, обеспечившей триумф Уругвая, группа аргентинских болельщиков отправилась в отель «Колон» в Монтевидео, где остановилась аргентинская команда, чтобы посмотреть на своих героев. Когда игроки появились на балконе отеля, раздались одобрительные возгласы. Этому приподнятому настроению пришел конец, когда пьяный уругваец начал бросать оскорбления в аргентинских игроков, которые, в свою очередь, забросали агрессора бутылками. К этому времени потасовка вышла на улицу, где другой уругваец, Педро Демби, снял пиджак и в манере боксера стал противостоять аргентинцам. В этот момент прохожий достал револьвер и выстрелил Демби в шею и горло.
Южноамериканцы в турне
Победы на континентальном уровне не смогли придать латиноамериканскому футболу чувство самобытности, которого он так жаждал. Таким образом, как ни парадоксально, европейское подтверждение было необходимо для того, чтобы сделать эти команды по-настоящему латиноамериканскими. Это происходит в форме турне (gira), превращающего эти команды в мифические существа. Успех за рубежом принес им не только место в истории, но и мифологию для будущих поколений. Латиноамериканский футбол не мог — и не хотел — существовать только в своей собственной сфере влияния. Ему нужно было показать свою силу не только в регионе, но и в Старом Свете. Узы, которые когда-то связывали континент с Европой, так и не были разорваны, сколько бы правительств ни стремилось к автономии).
Первая мировая война положила конец зарубежным турне европейских клубов, что заставило латиноамериканскую игру развиваться органично. Постоянный приток иммигрантов в регион, особенно в развивающиеся портовые столицы, подпитывал футбол игроками и сторонниками. Английская игра, в которой выносливость и сила считались первостепенными, была вытеснена более подвижным и элегантным футболом. Для Уругвая олимпийское золото дало стране то, что не смогли дать столетия независимости: ощущение исключительности помогло выкристаллизовать ее идентичность. Это подтвердилось в 1925 году, когда «Насьональ» отправился в европейское турне эпического масштаба. 38 матчей, из которых клуб из Монтевидео выиграл 26, семь свел вничью и пять проиграл, прошли на глазах у более чем 800 000 зрителей. Уругвайцы были не единственной командой из Латинской Америки, совершившей путешествие через Атлантику. За три дня до того, как команда села на пароход, отправляющийся в Европу, «Бока Хуниорс» уже отправилась в собственное турне. «Паулистано» отправится через три дня после «Насьоналя» и проведет десять матчей во Франции, Швейцарии и Португалии. Это будет определяющий год десятилетия: год, в котором испаноязычная и лузофоничная (то есть португальская) южноамериканские культуры объединятся, чтобы затмить европейский футбол.
Для «Насьоналя» турне началось неудачно. Мануэль Варела не смог психологически справиться с отъездом из дома и сошел на берег в Сантосе, где присоединился к команде «Палестра Италия», совершавшей турне по Рио-де-ла-Плата. Прибыв в Париж из Генуи, уругвайцы сыграли со сборной Парижа перед 40 000 болельщиков. Жаловались на состояние поля, и Андраде ворчал: «Я промерз до костей. Ужасно холодно. Я не мог пошевелиться»[21]. Тем не менее, «Насьональ» победил со счетом 3:1, а El Día назвала гол Кастро «чудесным дриблингом»[22]. В следующем матче против «Нормандии» хозяева прибегли к услугам английского вратаря, чтобы свести на нет атакующую мощь уругвайцев. Удар «Перучо» Петроне был настолько яростным, что в одном из случаев смел в сетку ворот и голкипера. В тот день Петроне забил все пять голов. Аргентинская пресса была более сдержанна в восхвалении своих соседей, особенно после того, как произошла драка между двумя игроками «Насьоналя» (черта, которая станет характерной для уругвайской игры). Crítica в редакционной статье, посвященной южноамериканским дикарям (les sauvages sudamericains), обеспокоилась тем, что аргентинцы будут запятнаны плохим поведением уругвайцев: «Ссоры и обиды следует вымещать дома, а не на чужой земле... [Европейцы] могут ошибочно полагать, что под вежливой и культурной внешностью южноамериканца скрывается дикий и необузданный индеец... То, что вы хороший футболист, не повод для невоспитанности»[23].
К тому времени, когда «Насьональ» потерпел первое поражение от каталонского «Эспортиу Европа», уругвайцы выиграли пять матчей и один свели вничью. Нападающие «Насьоналя» забили 22 мяча и один пропустили. Перед матчем с «Рубе» президент клуба пообещал своим игрокам денежный приз, если они выиграют с большим перевесом в счете, чем «Паулистано», которые за неделю до этого разгромил сборную Франции со счетом 7:2. Петроне забил еще пять голов в разгромном матче, который закончился со счетом 7:0. Однако его дни в турне были сочтены. Забив 15 голов, он получил травму колена в матче с «Барселоной», из-за чего выбыл из игры более чем на год.
В Роттердаме сборная Нидерландов, еще не оправившаяся от поражения в полуфинале Олимпийских игр, жаждала реванша. Эктор «Эль Маго» (Волшебник) Скароне, забивший решающий пенальти на восемьдесят первой минуте, чтобы выбить голландцев из борьбы, теперь добавил к этому еще и дубль, одержав уверенную победу со счетом 7:0. Эль Маго, которого Самора назвал «символом футбола», станет лучшим бомбардиром клуба в турне, забив 26 голов в 23 матчах. Невысокий и бодрый, с двумя хорошими ногами, Скароне славился своими изысканными финтами. Несмотря на свой рост, Пиендибене позже заметил: «Тебе нужно позиционировать себя в воздухе и направлять [мяч], как Скароне»[24]. В следующем году Эль Маго стал первым уругвайцем, игравшим за европейский клуб, подписав контракт с «Барселоной»; в начале 1930-х годов он продолжил выступать за миланский «Интер» и «Палермо». Глубина состава была такова, что 17 мая «Насьональ» провел три матча в трех странах. В то время как одни одиннадцать игроков играли в Париже против франко-швейцарской команды, другие выходили против брюссельской команды в бельгийской столице. Позже в тот же день «Насьональ» сыграл вничью 0:0 в Кубке Уругвая в Монтевидео.
Для Аргентины, которая не посылала свою команду на Олимпийские игры 1924 года, турне «Боки Хуниорс» стало возможностью опередить набирающий популярность Уругвай. Редакционная статья в журнале Crítica напомнила читателям о том, что ждет клуб и страну: «Впервые аргентинская команда отправляется в Старый Свет, откуда приехали многие люди [в Аргентине]... Зарубежная поездка «Боки Хуниорс» может стать самым большим успехом для этого учреждения, для спорта и для нашей страны»[25]. Популистская и склонная к сенсациям газета — в ней даже регулярно появлялись статьи об одержимости портеньо психоанализом — Crítica стремилась распространить свое представление об архентинидаде (аргентинскости) через публикацию отчетов о турне. Не все газеты занимали ура-патриотическую позицию. Традиционно более консервативная в своей политике, La Nación была равнодушна к «знаменитым триумфам» за границей; скорее она считала, что задача «Боки» — «поддерживать джентльменские традиции аргентинских спортсменов»[26]. Футболисты, особенно из такого иммигрантского баррио, как Ла Бока, никогда не будут похожи на команду по поло — с ее составом из англо-аргентинских фамилий высшего класса: Кенни, Майлз, Нельсон и Нейлор, которые завоевали золото на Олимпийских играх 1924 года. Хотя состав команды в большинстве своем состоял из игроков итальянского происхождения, проявления архентинидадского характера проявлялись не только на поле. Футбольный корреспондент Crítica написал восторженную статью о том, как красиво звучали танго, которые слушали игроки во время пересечения Атлантики. Кроме того, после матчей всегда исполнялся национальный гимн Аргентины (himno nacional Argentino).
Турне, инициированное группой бизнесменов, включало в себя 13 матчей в Испании, пять в Германии и финальную игру против сборной Франции в Париже. Как и в случае с «Насьоналем», состав был усилен игроками из других клубов. Футболисты из Росарио присоединились к другим приглашенным игрокам, среди которых были Чезарео Онзари («Уракан»), Мануэль Сеоане («Эль Порвенир») и Луис Ваккаро («Архентинос Хуниорс»). Сеоане и Ваккаро сыграли ключевую роль в успехе турне, хотя они были очень разными игроками. Ваккаро славился своей способностью непрерывно бегать в течение 90 минут, и его присутствие было настолько велико, что когда он не играл, «Бока» неизменно терпела поражение. Сеоане, напротив, не обладал телосложением футболиста. От природы крепкий, с проблемой лишнего веса, за которую его надолго запомнили как «Ла Чанча» («Свинья»), он начал играть за заводскую команду «Кампомар», а затем перешел в «Индепендьенте» и завоевал репутацию нападающего с исключительным талантом. В 1923 году его участие в перепалке с судьей в матче против «Ривер Плейт» было наказано годичной дисквалификацией, что стало причиной его последующего перехода в конкурирующую любительскую футбольную ассоциацию. Ренато Чезарини, аргентинец, выступавший за «Ювентус» и сборную Италии, позже сказал о Ла Чанче: «[Сеоане] был игроком результата, а не команды... Лучшим из тех, кого я когда-либо видел». Я в этом не сомневаюсь»[27]. Во время турне он стал лучшим бомбардиром «Боки», поразив ворота соперников 12 раз в 16 матчах. После окончания срока запрета он вернулся в свой бывший клуб и стал его лучшим бомбардиром в любительской эре.
Хотя пресса в большинстве своем рассматривала «Боку Хуниорс» как аргентинских послов за рубежом, она была склонна к самообману. После успешного мадридского этапа, в ходе которого «Бока» выиграла все три матча, портьеньос потерпели два унизительных поражения в Бильбао от «Реал Унион де Ирун» (0:4) и «Атлетика» (2:4). La Razón поспешила отрицать аргентинскую принадлежность клуба: ««Бока Хуниорс» не является высшим проявлением аргентинского футбола... Что представляет собой престижный клуб, в конце концов? В крайнем случае, футбол портеньо — ветвь футбола портеньо, но не аргентинского, потому что Буэнос-Айрес — это не нация»[28].
Заключительный матч турне стал коронным для клуба, когда Сеоане оформил хет-трик в матче против сборной Парижа. «Бока» одержала победу там, где годом ранее ее сосед ослепил весь спортивный мир. После матча Америко Тесориер заплатил теми небольшими деньгами, которые у него остались, за то, чтобы его товарищи по команде поднялись на Эйфелеву башню, которая в то время была самым высоким зданием в мире. Это было достойное завершение успешного турне.
Хотя «Паулистано», возможно, сыграли самое короткое из трех турне, во многом оно было самым успешным. Команда из Сан-Паулу проиграла только один матч из 10. Первый матч, против французской сборной задал тон всему турне. Артур «Эль Тигре» Фриденрайх, демонстрируя «молниеносную скорость» и мастерство дриблинга, оформил хет-трик в разгроме со счетом 7:2[29]. Le Journal назвал бразильцев «Les Rois du Football» (Короли футбола), что, должно быть, разозлило уругвайцев, которые фактически выступали в качестве олимпийских чемпионов[30]. L'Écho de Paris быстро провела сравнение с их соотечественниками из Латинской Америки, заявив: «Бразильские игроки произвели невероятное впечатление. Их игра не столь блестяща, как у соперников-уругвайцев, но, по крайней мере, столь же эффективна. Их удары низом — самые опасные из всех существующих»[31]. Тем не менее, команде не хватало уверенности и надежности в обороне, которые делали уругвайцев столь мощной силой. Марио, который в 1922 году играл против любительской английской команды и на дриблинге «прошел через всю защиту, обошел вратаря и отправил мяч в сетку ворот», стал лучшим бомбардиром после Фриденрайха, на счету которого было 11 голов. Последний матч с Португалией пришлось сократить, чтобы команда смогла вовремя сесть на пароход. За то короткое время, что им было отведено, «Паулистано» успел забить шесть голов. Даже португальская пресса отметила исключительную игру бразильцев. Когда команда «Паулистано» прибыла в Бразилию, ее чествовали как вернувшихся героев. После того как прошли обычные банкеты и парады победителей, в честь команды-победительницы был установлен памятник.
Хотя три команды по-разному подошли к своим турне, все они видели себя послами своих республик. Миф о каждом турне был очень глубоким: для «Насьоналя» это был самый длинное и великое турне в истории, а для «Паулистано» навсегда осталось прозвище, полученное в Париже — «Короли футбола». Создание положительного имиджа за рубежом, которое исторически было трудным для многих республик, теперь было достигнуто с помощью футбола. Поддерживать его в рабочем состоянии — совсем другое дело.
• • •
Для многих приезжих команд остановка в Бразилии стала развлечением до и после напряженного аргентинского и уругвайского футбола. Рио-де-Жанейро, как никакой другой латиноамериканский город, привлекал европейских туристов, и не без оснований. Город придерживается представления о тропическом рае, что позволило английскому писателю-путешественнику Филипу Гедалле высказать свое мнение: «Любому человеку может быть простительно сомневаться в Рио. Его воздух тяжел от нереальности, и осторожные путешественники, привыкшие к пейзажам, описанным более обычным языком, справедливо отказываются верить хоть одному слову... Рука природы (при мощной поддержке человека) погружает новоприбывших в своего рода счастливый сон, в котором может произойти все, что угодно»[32]. Отвлекающие факторы в виде бурной ночной жизни мало способствовали тому, чтобы приехавшие команды чувствовали себя конкурентоспособными.
К концу 1920-х годов бразильский футбол вышел из долгой тени, отбрасываемой Рио-де-ла-Плата. Футбол Кариока (Рио) оказался очень эффективным, в чем «Мазервелл» убедился во время бразильского этапа своего южноамериканского турне. На глазах у 50 000 зрителей «Мазервелл» сыграл вничью с «Рио-де-Жанейро», но матч навсегда запомнился голом Освальдиньо. Начиная со своей половины поля, центральный защитник на дриблинге обошел пятерых игроков, после чего забил гол. Ведущий бразильский историк футбола Томас Маццони считает, что это один из величайших голов, когда-либо забитых в стране. Через три дня сборная Сан-Паулу - Рио, составившая бразильскую команду, разгромила шотландцев со счетом 5:0.
Соблюдение правил — всегда стоящее на втором месте после проявления рисовки и хитрости — оказалось сложным для многих южноамериканских команд. Когда в 1929 году «Челси» совершил турне по региону, команда Второго дивизиона подверглась не только «черному искусству» аргентинской игры, но и предвзятому отношению к «нечестной игре». Луис Монти, который неудачно выступил в финале чемпионата мира 1930 года, ударил игрока «Челси» ногой в пах, но толпа подбадривала его криками «muy bien Monti» (молодец, Монти). Если насилия со стороны игроков было недостаточно, то один из аргентинских зрителей ударил капитана «Челси» по лицу. Неудивительно, что руководство «Челси» пожаловалось в футбольную ассоциацию, что «несоблюдение законов игры мешает настоящему футболу»[33]. Более того, тренер гастролирующей команды подвергся акту вандализма. В том же году один англиканский епископ, который провел 25 лет в Южной Америке, продемонстрировал столь же высокомерное англосаксонское отношение:
Теперь здесь есть субботний полупраздник (который, кстати, называется «английской субботой»), а клубов — великое множество. Игра проходит в субботу после обеда и большую часть воскресенья; она пользуется такой же популярностью, как и дома, здесь такие же толпы людей и такой же ажиотаж. Я разговаривал с одним человеком, который был свидетелем, возможно, первой игры, сыгранной в одном из пригородов Буэнос-Айреса, конечно же, англичанами, и он слышал комментарии некоторых немногочисленных аргентинских зрителей: «Как жестоко! Какое варварство!», и теперь они так же помешаны на футболе, как и мы. Однако это полезное безумие, хотя им еще многому предстоит научиться. Латиноамериканцам трудно сохранять самообладание и принимать удары в спортивном духе. Но, несомненно, южноамериканцы стали лучше благодаря гребле, теннису и футболу, которым они научились у нас, англичан[34].
Кроме насилия, игра в регионе имела свои особенности. Когда «Мазервелл» отправился в Бразилию, зрители были поражены тем, что шотландский вратарь использовал удар от ворот.
Футбол в стране без людей
Первая мировая война была благом для Парагвая. Европейский спрос на ее природные ресурсы — говядину и хлопок — помог обеспечить определенную стабильность после многих лет политических потрясений. Кроме того, республика, не имеющая выхода к морю, уже не была так географически изолирована, как раньше. Расширение железнодорожных линий связало ее с Аргентиной на юге, а иностранные инвестиции стали катализатором модернизации. Иммиграция в течение четырех десятилетий способствовала росту населения, почти уничтоженного Тройственным союзом. Будучи консервативным и католическим, Асунсьон оставался захолустьем по сравнению с другими столицами. Этому способствовал и угнетающий и влажный климат, который придавал всему городу атмосферу вялости. Кроме того, смешение культур гуарани и европейцев сделало Парагвай непохожим на многих своих соседей. Как двуязычная республика — не в пример перуанскому двуязычию кечуа — она была поистине исключительной в регионе.
Для Парагвая международная конкуренция будет иметь решающее значение для развития игры. В 1919 году аргентинская команда проделала путь по реке Парагвай до Асунсьона, чтобы сыграть четыре матча. Несмотря на то, что парагвайцы улучшили свои результаты после разгрома 1:5, они проиграли все четыре матча. Пройдет еще два года, прежде чем Парагвай отпразднует свою первую победу в международном футболе (если не считать откровенно слабого противостояния с моряками с корабля британских ВМС «Петерсфилд» за прошедшие годы). В том же году, когда парагвайцы одержали свою первую победу, они отправились в Буэнос-Айрес, чтобы принять участие в Чемпионате Южной Америки среди сборных 1921 года. Соперники по Ривер Плейт не воспринимали их всерьез. Уроженец Буэнос-Айреса Хосе Дюран Лагуна сказал своему уругвайскому коллеге: «Не волнуйся, негр,[*] если хочешь, я скажу своим парням не атаковать слишком много, чтобы тебя не измочалить». Аргентинец ответил в истинно парагвайской манере: «На поле — 11 против 11... Мы вас не боимся и будем играть до смерти»[35]. И они сыграли, ошеломив Уругвай со счетом 2:1.
Стабильность долго не продлилась, и остаток десятилетия прошел под сенью политических фракций и войн. В 1922 году гражданская война положила конец внутренней игре, и парагвайскому футболу пришлось искать противостояние за рубежом. Несмотря на то, что казначейство заявило, что «у парагвайского государства нет денег на мячи», национальная сборная была отправлена на Чемпионат Южной Америки 1922 года в Бразилию[36]. (Министр, подписавший этот документ, позже умрет от огнестрельных ранений, оказавшись втянутым в любовный треугольник). Поскольку Парагвай, Бразилия и Уругвай набрали по пять очков в четырех матчах, чемпионат будет определяться в плей-офф. Уругвай, однако, покинул турнир после того, как бразильский судья отменил два законных гола в матче с парагвайцами, закончившийся их поражением 0:1. Для Парагвая, который также жаловался на предвзятое судейство во время поражения со счетом 0:3, это была слишком сложная игра, и он занял второе место. В том же году команда, выступавшая под названием Nda recoi la culpa («Я не виноват»), совершила турне по Аргентине, чтобы собрать деньги для Красного Креста.
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе, другом спорте (и не только).