«Прекраснейшие дни в моей жизни». Жизнь Ники Лауды в «Феррари»

Чемпион мира

Лето 1975 года, незабываемое «бабье лето». Лауда – идол, Лауда – компьютер, Лауда – бухгалтер, холодный Лауда уже почти чемпион мира!

А этот идол, кроме всего прочего, ещё и влюблён. Акция Ibiza проходит в полной тайне. Участники: молчаливый пилот, Марлен и я. Общественности, ни одному журналисту не известно, чем мы заняты. Это прекраснейшие дни в моей жизни.

И вот Монца. И титул чемпиона мира. Баланс: план выполнен, в следующем сезоне мой гонорар вырастет. Свадьба. Никаких торжеств. Только мы двое и ещё несколько друзей. Я не перевариваю почести – не для этого же я женился, не для этого стал чемпионом мира. Официальная церемония награждения в спортивных кругах. И всё.

Я думал о своей стоимости. Ведь у любого товара своя цена. Моя теперь должна вырасти процентов на тридцать, иначе выигранный чемпионат мира не изменит в моей жизни абсолютно ничего. Я давно уже дожил до того, что меня считают популярным. Дальше опасно. Дальше свою жизнь нужно приспосабливать к желаниям общественности. Приходится следить, чтобы моя частная жизнь не стала открытой посторонним. Я не хочу стать героем с обложки иллюстрированного журнала. Я не хочу, чтобы обо мне писали не как о спортсмене, а как о салонном льве, ловеласе или ещё чёрт знает о ком.

В «Феррари» Форгьери совсем зашился со своими делами. Наша испытательная программа в США сорвалась. Мы чемпионы мира и всё же должны держать себя в руках, иначе в следующем сезоне провалимся со своими выступлениями.

Форгьери не хочет ездить в США на тренировки, только на гонки. Вся программа начинает прогорать. Форгьери рассказывает всем, какой мощный наш новый «Феррари». На самом же деле существует пока только лишь деревянная модель этой машины. Команда в восторге от побед, боюсь, они растеряют всё наше техническое преимущество.

Уход менеджера команды Луки Монтедземоло меня огорчил. Но жизнь есть жизнь: не может же он вечно оставаться в «Феррари», если имеет возможность приблизиться к бонзам концерна «ФИАТ». Я нуждался в нём в борьбе за свой авторитет. Он обещал всегда стоять за меня. Теперь, две недели спустя мне очень не хватало его поддержки – он мог бы завести Старика, организовать крах столетия, прекратить всякую ерунду и вывести Форгьери на чистую воду.

Форгьери вызывает ярость Старика, и тот хочет его выгнать. Я же заканчиваю сезон победой в гонке на Уоткинс-Глен.

Для справки:

Бо́нза - в Японии и прочих странах Азии название главного монаха в храме.

Зашиться - оказаться в трудном положении.

С Марлин Наус они пробыли в браке с 1976 года по 1991 год.

Неожиданный хаос

Я арендовал трактор, чтобы обработать площадку вокруг бассейна. И вот этот агрегат перевернулся и похоронил меня под собой. Повреждён правый бок: сломаны рёбра, кровоподтёки, лёжа я даже не могу повернуться на другой бок. Шансы принять участие в Гран-при Испании в Хараме практически равны нулю.

Лауда перевернулся на тракторе! Сенсация! Феррари немедленно отправил ко мне Санте Гедини, который в одном лице и мой шофёр, и пресс-атташе, а также отвечает за меня на телефонные звонки. Он носится по дому и ото всюду выгоняет журналистов. Неподалёку в кабачке расположились четыре газетчика, и они каждую минуту названивают мне. На горе напротив моего дома установлена фотокамера с мощнейшим телеобъективом.

Все как будто сошли с ума. Владелец журнала Autosprint давит на Старика, требуя, чтобы тот посадил в мою машину молодого Фламмини. Итальянцы должны держаться вместе! Это единственный шанс Фламмини! и так далее.

Вот это идея! Посреди сезона совершенно зелёного гонщика посадить за руль «Формулы-1»! Эти итальянцы такие фанатики, что готовы на всё. Что ж, у Регаццони, по крайней мере, фамилия итальянская. К тому же у него, похоже, открылось второе дыхание, во всяком случае, на него можно рассчитывать.

Что касается Аудетто – он теперь король! Ведь это он привёл Регу на первое место в Лонг-Бич. Ну а мне Аудетто соизволяет сообщить, что я должен себя беречь и оставаться в постели.

Он всегда звонит в бюро, как будто моя постель стоит там, и заявляет, что хочет говорить со мной. Аудетто никак не может запомнить номер моего телефона. Между прочим, его знают все специалисты «Феррари» и, к сожалению, некоторые журналисты. Одному из них я сказал, что итальянцы теперь могут гоняться вокруг какой-нибудь часовни. Уже на следующий день это было напечатано в Gazetta dello Sport. Вся Италия содрогнулась от рёва, ну а мне всё равно: просто в подобной ситуации возникает желание сказать что-нибудь колючее.

Интересное дело: ещё вчера я был герой, но стоило мне заболеть – всему конец. Эта ситуация спровоцирована Стариком и невероятно серьёзным отношением его народа ко всему, что написано в газетах. Было бы намного легче, если бы они не принимали так близко к сердцу всякие слухи и выдумки... Если где-то покритиковали «Феррари», во все концы тут же рассылаются телеграммы, публикуются опровержения и аргументы, которые, как правило, валят всё на гонщика. Очень скоро я понял, как в Италии относятся к гонщикам-иностранцам, выступающим за «Феррари». В некоторых газетах у тебя просто нет никаких перспектив: можешь гоняться как бог, говорить комплименты по-итальянски и ругать только спагетти – всё равно они сделают из тебя свиноматку. Поэтому я принял решение опереться на нескольких понятливых журналистов, всегда подробно и точно их информировать, а прочих враждебно настроенных по отношению ко мне писак попросту игнорировать.

Ну а когда заодно с ними и Монтедземоло, когда и у него проскакивает: «Фламмини в Испанию», я говорю: «Если Вы не имеете ничего против и, если я не нарушаю Ваши планы было бы чудесно, если бы Вы позволили мне прокатиться в Испании. Уже на тренировке станет ясно, будет из меня толк или нет. Если же это Вам не подходит, то и катитесь ко всем чертям!»

Врач уверяет, что мне необходим шестинедельный курс лечения. Если сейчас при вдохе и выдохе сломанные рёбра причиняют боль, то уже через 14 дней боль отступит и тогда можно будет решить, что делать дальше.

14 дней. Это точно в день открытия Гран-при Испании! Делать нечего. Ускорить события я не могу. Остаётся только лежать по возможности спокойно и дышать настолько аккуратно, насколько возможно.

Вилли Дунгл — это кудесник. Гений массажа и лечения. Это справедливо по крайней мере в моём случае. Две недели, пронизанных болью, многочисленные приёмы Дунгла и моё чудовищное скрипение зубами.

В Испании я был вторым, вслед за Хантом. После дисквалификации Ханта (его машина оказалась шире допустимого) даже первый. Когда же справедливость по отношению к Ханту была восстановлена – снова второй. Но я уже справился с хаосом.

Оказывается, этим всё-таки не были довольны: я выигрываю слишком часто и виновен в том, что автоспорт стал слишком пресным.

Мне даже ругаться было лень. Что это могло изменить. С какой стати я должен уступить другому первенство, принадлежащее мне?

Всё же мы сцепились с моим менеджером уже перед следующей гонкой в Золдере в Бельгии. Когда мы с Регаццони вновь проехали квалификацию быстрее всех, Аудетто выдал директиву, которую можно было бы принять лишь в том случае, если бы его весомые тактические приёмы определяли звание чемпиона мира. В данный момент это было бы просто дуростью и, естественно, обманом публики. Аудетто повелел мне держаться вторым и прикрывать тылы Клея, если тому удастся старт. Он намеревался вести меня из боксов всякими там дощечками с плюсами и минусами и прочим дерьмом. Бесподобный Аудетто был подвержен ещё большим дуростям. Он был уверен, что большой начальник непременно должен быть и великим стратегом.

Я сказал ему, что где бы он ни вывесил свои таблички, я даже не посмотрю в их сторону. Так я и сделал – и снова занял первое место. А Аудетто зашёл за край – было ясно, что один из нас должен будет уйти ещё до окончания сезона.

Передо мной диаграмма гонки в Монако. Линии, которые обозначают позиции гонщиков на каждом из 78 кругов здесь менее изломанные, чем в других гонках. Обогнать здесь сложно и потому изменений в положении гонщиков в ходе соревнований относительно немного. Сам я – прямая линия: автомобиль №1, место на старте №1 и первый – до финиша.

«Ещё одна скучная гонка», – пишут газеты.

...Хороший старт и я выхожу вперёд. Вот только маленькая деталь: на хвосте у меня не Регаццони, а Петерсон. Он по-настоящему опасен, но пока я забот с ним не имею. После разметки новой трассы в Монако работы стало ещё больше: из торможений, переключения передач, ускорений получилось этакое стаккато, требующее невероятной сосредоточенности. Мне как-то удаётся оторваться от Ронни, но вот он опять появляется позади меня. Его изображение в зеркале всё растёт и растёт.

На набережной масляное пятно. Скорость приходится снизить – впереди стоит «Макларен» Ханта. Ясно – у него отказал мотор. Идеальный курс с правой бровки в левый поворот блокирован. Приходится аккуратно обходить «Макларен».

Следующий круг – машина убрана. Держу в памяти масляное пятно с прошлого круга. Там, где стоял «Макларен», масла должно быть ещё больше. Схожу с идеальной траектории, держусь чуть левее. Чувствую под колёсами масло: ой-ой-ой, неужели сейчас понесёт! Всё же с машиной удаётся справиться, поворот прохожу чисто.

Смотрю в зеркало: Петерсона не видно. Настроение поднимается. Но от этого беды не убывают, болят руки, сводит мышцы шеи. Изо всех сил стараюсь сосредоточиться. Команды мозга мышцам выполнить всё труднее и труднее.

Ещё 15 кругов. Подъезжаю к Казино и случайно вместо третьей включаю вторую передачу. Мотор взвывает, но я успеваю исправить ошибку раньше, чем произойдёт непоправимое. Тело – как в состоянии шока: следи за собой, соберись, старый дурак!

Злость на самого себя придаёт силы и это помогает перебороть усталость и боль.

Счастливый миг: взмах клетчатого флага, победа!

Полностью опустошён. Во время круга почёта нужно махать рукой и посматривать в зеркало – вдруг кто-то захочет меня обойти.

В боксе шум, люди, дёрганье туда-сюда, похлопывание по плечу, венки, кубки, гимны, микрофоны. Как бы побыстрее отсюда выбраться?

Машина наготове, ждёт. Затем вертолёт, самолёт. Для радости я слишком устал, опустошён, у меня нет сил.

Приятное пробуждение на следующее утро: ого, ты же победил!

И всё начинается с начала. Телефоны, время встреч, Марлен. Для ощущения радости победы просто не остаётся места.

Представление

Через два дня после Брэндс-Хетч Correra della Serra опубликовала интервью со Стариком. Он говорил, что с тех пор, как я влюбился в эти идиотские самолёты, я перестал заботиться о машине, увиливаю от испытаний, я, якобы, виновен в последнем отказе коробки передач и так далее.

Днём позже я был у него. «Ну, скажи мне теперь всё это в лицо! Валяй! Когда это я куда-нибудь опаздывал или что-нибудь проспал? Скажи, когда это я не участвовал в испытаниях?»

Он становится тише. Замолкает.

Итальянские газеты, естественно, хотят раздуть эту историю, мне звонят: «Вы читали, что сказал о вас Коммендаторе? Вы с этим согласны?»

Я не испытываю никакого интереса к этой ерунде. Отвечаю им холодно: «О'кей, Коммендаторе высказал свои предположения. Его критику в свой адрес я не принимаю «. Больше я им ничего не сказал.

Затем происходит спектакль по поводу продления контракта. Мы сидим вместе со Стариком и его сыном Пьеро Ларди в задней комнате ресторана «Каваллино». Несмотря на то, что мой итальянский уже довольно сносен, в подобных случаях Пьеро Ларди исполняет обязанности переводчика.

– Он рад видеть тебя в команде и в 1977 году, – переводит Ларди. – Что для этого нужно?

– Команду из двух человек, а не из трёх, – отвечаю я. – Троих многовато для механиков и инженеров. Вторым с удовольствием согласен по-прежнему видеть Регаццони.

– Это трудно, – произносит Старик. – Я хочу от него избавиться.

Ломаемся друг перед другом, я стою на своём.

Неожиданно Старик интересуется, как у меня с деньгами? Сколько я прошу?

Называю ему сумму в шиллингах: столько-то и столько-то миллионов. Он не произносит ни слова, встаёт, берёт телефонную трубку и просит бухгалтера фирмы, интересуется у него, сколько это будет в лирах. Затем садится напротив меня и вот теперь прорывается буря гнева.

Он орёт, как старый фельдфебель: что я себе позволяю, я забыл о приличиях, это свинство, я помешался, нам не о чем дальше беседовать – наши пути расходятся.

Дождавшись паузы, Ларди переводит мне его последние клятвенные слова. В такой ситуации перевод – приятная передышка, во всяком случае ругательства приобретают абстрактную форму.

Прошу Пьеро перевести Старику: «Если наши пути расходятся, так я уже сейчас готов улететь домой». Пьеро говорит, что я должен оставаться на месте. Начинаются кривляния, торг, которые продолжаются до тех пор, пока я не предлагаю Феррари уступить.

Нет, Старик настаивает на своём. О не может позволить себе никаких уступок. Ему нужны в команде только счастливые гонщики, а его уступка сделает меня несчастливым.

Хорошо, если он ничего не предлагает со своей стороны и не соглашается с моими требованиями, я ведь спокойно могу улететь домой. К чему эти сцены?

Наконец, Старик сделал мне предложение на четверть меньше того, что я просил. Я рассердился и сказал Пьеро, чтобы он попробовал объяснить Старику, что даже его менеджер предлагал мне на пару миллионов лир больше. Я на самом деле сильно разгневан: ведь мы же равные партнёры. Он собирается купить мои умение и возможности. Они стоят столько и столько.

Старик просит зайти Аудетто и интересуется у него, предлагал ли он мне что-нибудь. Тот в подтверждение только кивает головой.

– Хорошо, – обращается ко мне Феррари. – Если один сумасшедший из числа моих сотрудников предлагает столько, мне ничего не остаётся, как согласиться.

Он разрешает Аудетто уйти. Чтобы предотвратить возможную вспышку гнева, я снижаю свои требования на один процент, просто из добрых побуждений. Это успокаивает Старика, и он снова начинает называть меня бессовестным, бездушным, портящим его нервы, только и ждущим его смерти.

Я прошу Пьеро перевести Старику, что без меня «Феррари» никогда не стала бы чемпионом мира.

– Я не могу этого перевести, я этого не сделаю!

– Не дрейфь, переведи спокойно и быстро.

Пьеро собирается и начинает, краснея говорить. И Старик снова начинает кричать. И это продолжается в течение часа, пока он снова не спрашивает, сколько же я в конце концов хочу. Я сбрасываю ещё четыре процента.

Тогда Пьеро переводит: «О'кей, Иуда!»

С этим приходится согласиться, так как нанесение оскорблений уже включено в мой гонорар. Старик сразу же становится симпатичнейшим собеседником. Очаровательный и приятный старый синьор.

Это был величайший спектакль в моей жизни.

О Клее Регаццони говорят многое. Старик зол на него за то, что в Монако он вылетел, а в Брэндс-Хетч наехал на меня. Сразу после старта он поздно затормозил перед первым же поворотом и решил обойти меня по внутреннему радиусу. Это было просто невозможно. Он зацепил моё заднее колесо. Я справился с этим, а его развернуло поперёк трассы, и он собрал ещё двоих. Клей попытался спихнуть вину на меня. Это было смешно, и я сказал ему в глаза: «Достаточно и того, что ты на доли сантиметров позади меня. Кто первым входит в поворот, тот там и хозяин. Те, кто считает, что мне нужно было тебя, безумца, пропустить, должны понять, что это было невозможно без риска вылететь в отбойник».

Не знаю, согласился ли с этим Клей, мне было всё равно. Вопросов об этом больше не возникало.

Что бы там ни было, Клей в немилости. По мнению Старика Клею нужно собраться, то, что он себе позволяет – просто чудовищно. Старик рассказал о том, что он счёл величайшим свинством со стороны Клея: он ездил на машине в Модену и видел там девушек в джинсах, которые выпускает фирма Клея. Он был очень разгневан, когда говорил о том, что они носят надпись «Кавалло» на застёжке, а изображение жеребца – на заду! Вздыбленный жеребец – это символ с герба Феррари.

Старик выдумывает – только сумасшедший может продавать штаны с изображением жеребца «Феррари» на заднице.

При сём присутствовал и Клей, который не произнёс при этом ни слова. Когда же Старик обвинил его в опошлении «Феррари» в глазах общественности, Клей только и ответил, что это неправда. На что Феррари предложил ему зайти к пресс-секретарю фирмы Джоцци и там познакомиться с прессой.

Старая проблема – «Феррари» и пресса.

Решение о судьбе Реггацони принимается в присутствии Феррари, Ларди, Аудетто и Форгьери. Старик настолько рассержен, что собирается выгнать Клея ещё до гонки на Нюрбургринге. В конце концов вопрос решён в пользу Клея. «Он может гоняться, но должен вести себя прилично!»

Продолжение следует... 

Можете вспомнить предысторию:

«Ты бросил Феррари, ты – ублюдок». Жизнь Ники Лауды в «Феррари»