Роман Павлюченко: «Первак назвал время, место и заявил: «Завтра приходи. Будем драться»

– Я пять с лишним лет отдал «Спартаку», живу в спартаковском районе – Сокольниках, – говорит Павлюченко. – И останусь в нем жить после того как вернусь из Англии, а потом закончу карьеру игрока. Отлично знаю болельщиков «Спартака» – словом, многое в моей жизни было и будет связано с этим клубом. А значит, в две команды – «Зенит» и ЦСКА – идти не имею права. При всем к ним уважении. И пускай в том же «Зените» платят хорошие деньги – это не тот клуб, где я хотел бы продолжить карьеру.

Тогда, в январе, пошло много разговоров о моем переходе в «Зенит». Но я сразу сказал, что этого не произойдет, и семья меня поддержала. Кроме всего прочего, мне почему-то не очень нравится Санкт-Петербург. Москва ближе. Вот и решил сразу поставить крест на всех домыслах на эту тему.

Делал ли «Зенит» в начале года предложение «Тоттенхэму» о моей покупке? Не в курсе, были ли прямые контакты между клубами, но знаю, что на моего агента (Олега Артемова. – Прим. И.Р.) выходили из Санкт-Петербурга и разговаривали по этому поводу. Причем говорили, что готовы купить меня за любые деньги. А что еще подтолкнуло сделать заявление в «СЭ» – чтение интернета. Когда пошли слухи, что «Зенит» собирается меня купить, на сайтах его болельщиков я прочитал столько грязи и мата в свой адрес, что просто оторопел! За что? Поэтому мне кажется, что в Петербурге люди чуть-чуть другие, чем в иных городах. И увидев все это, я решил публично поставить на этих разговорах точку. 

***

В 90-е годы «Спартак» был единственной командой, которая постоянно и зачастую очень прилично играла в Лиге чемпионов. И в то время, когда блистали Пятницкий, Цымбаларь и другие, я начал мечтать о том, чтобы однажды стать игроком «Спартака». И когда это произошло в конце 2002-го, был счастлив, поскольку влюбился в «Спартак» с детства. В Европе болел за «Реал», в России – за «Спартак».

Мне кажется, что покупал меня не Романцев, а Червиченко. Более того, Романцев мог о моем переходе и не знать. Не звонил и не разговаривал со мной Олег Иванович, по крайней мере, точно. За полгода, которые мы вместе провели в команде, я один на один с Романцевым ни разу не беседовал. Зато в 2009-м, когда я приехал в Тарасовку и пару дней тренировался со «Спартаком», Романцев приехал к Карпину, и мы увиделись. Поздоровались и очень тепло поговорили.

До «Спартака» меня хотел приобрести ЦСКА, но сделку сорвал президент «Ротора» Владимир Горюнов. Так получилось, что мы встретились с Евгением Гинером, а об этом не знали ни Горюнов, ни кто-либо другой из руководства «Ротора». Я дал устное согласие играть в ЦСКА, но ничего не подписал и вернулся в Волгоград. И о моей поездке, не знаю уж как, узнал Горюнов.

Владимир Дмитриевич был в страшном гневе. И на следующий день мы опять полетели в Москву, и там я уже сказал Гинеру, что в ЦСКА не перейду. И, наверное, это оказалось к лучшему. Может, перешел бы в ЦСКА и не заиграл бы там, не стал футболистом сборной, не завоевал бронзу чемпионата Европы. Возможно, судьба так распорядилась, что не надо было мне в армейский клуб идти.

Горюнов мне сказал: «Если пойдешь в ЦСКА, то не будешь хорошим футболистом». И посоветовал переходить в «Спартак». Меня это очень удивило, поскольку я знал его отношение к «Спартаку». Он всегда не любил эту команду, а красный цвет категорически не переносил – на базе его ни в каких вариантах быть не должно было. Но мне он посоветовал идти в «Спартак», и до сих пор не знаю почему.

Когда ближе к концу сезона-2002 в Волгограде играли «Ротор» со «Спартаком», меня после первого тайма заменили. Причину замены я не понял – и тут мне сказали: «Поднимись наверх». В кабинете Горюнова самого президента не было, а сидел второй человек в клубе – Рохус Шох. И Червиченко. Он спросил: «Рома, ты хочешь играть в «Спартаке»?»

Ясно, что это все происходило не как с ЦСКА, а с полного ведома руководства «Ротора». Ответил: «Конечно, хочу». На следующий же день подписал контракт и уехал, даже не доиграв сезон. Причем не по собственной инициативе – сам-то я готов был играть в Волгограде до конца чемпионата. Мне так сказали в «Роторе».

***

Все мы знали о плохих отношениях между Романцевым и Червиченко. До конца не в курсе, какая кошка между ними пробежала, но в общем-то предположить можно. Олег Иванович много лет был и президентом, и тренером, решая все сам. И нервно отнесся к тому, что Червиченко возглавил клуб и стал принимать собственные решения. Такие взаимоотношения между президентом и главным тренером не приведут ни к чему хорошему. Они дошли до того, что игроков Червиченко мог покупать, не ставя Романцева в известность. Возможно, так произошло и со мной. И мы понимали, что со временем Олег Иванович уйдет, и все в клубе будет меняться.

Играли ли мы финал Кубка против «Ростова» для него? Это, может, были бы красивые слова, но все же – нет. Для болельщиков мы играли. И для самих себя, чтобы выиграть. Потому что понимали: как бы все ни закончилось, Романцев в какой-то момент в любом случае уйдет.

И все же, когда мы узнали новость об увольнении Олега Ивановича, первые эмоции: как же можно было? Все-таки Романцев – это «Спартак». Клуб без него – для меня это был шок.

Отставку Чернышова предопределила история с бромантаном. Потом у одного из игроков были проблемы с ребенком, потому что его жена забеременела, как раз когда его кормили этой гадостью...

Скорее всего, все это шло от главного тренера, ему это было нужно. Не думаю, что доктор без его разрешения на такое бы пошел. И если бы меня, подсунув таблетки, дисквалифицировали над год, как Титова, я бы просто...  С Чернышовым бы тогда физически разобрался.

О Скале у меня сохранились только добрые воспоминания. Можно сказать, что мы его полюбили. Очень хороший, добрый, спокойный человек, который мог после поражения сказать в раздевалке: «Ребята, не беспокойтесь, сегодня проиграл я, а не вы».

За это, как и вообще за отличные человеческие качества, его уважали. В отличие от Старкова. Полностью согласен с мнением Погребняка, что Скала и Старков – небо и земля. И как тренеры, и как люди – совершенно разного уровня.

Старкова в «Спартак» привел гендиректор Юрий Первак, с которым у меня были очень плохие отношения. Это непорядочный, злой и просто плохой человек. Таких в наши дни называют «понторезами». Первак подчеркивал то, что он богатый, денег у него куры не клюют, на «Бентли» ездит. Я подобных людей не переношу. У нас с ним даже случались личные стычки, одна из которых меня просто потрясла.

Однажды я приехал к нему на «Алмаз» (ныне стадион имени Нетто. – Прим. И.Р.) на встречу. У меня не выполнялось одно условие контракта, клуб должен был мне денег. Начал Перваку об этом говорить, причем не ходил вокруг да около – не хотелось перед этим человеком пресмыкаться. На что тот вдруг ответил: «Ты кто такой вообще? Ты что, хочешь со мной драться?!»

Я не поверил своим ушам. А он не успокоился! Назвал место и время, представляете? Заявил: «Завтра приходи, будем биться». Когда я рассказал об этом ребятам, они были просто в шоке. Мне тогда уже стало ясно, что у человека проблемы с головой. Мне про него много рассказывали, что, когда он работал в Челябинске, то вставал за воротами своей команды и бросал камни в своего вратаря, если он пропускал гол. Я слышал это от ребят, которые лично это видели.

***

В своем знаменитом интервью «Спорт-Экспрессу» Аленичев сказал всю правду. Может быть, лично к Старкову было не такое негативное отношение, как к его помощнику Клесову, которого даже ловили под дверью подслушивающим, кто о чем говорит. Но не по своей же инициативе он ходил и подслушивал! Со стороны Старкова и Клесова к нам не было никакого уважения и доверия. Этих людей в «Спартаке» никто не любил.

Сам Старков был подлым человеком – говорил одно, делал другое. Погребняк верно рассказывал, что ему он говорил: «Мы продаем Павлюченко, играть будешь ты», а мне – все с точностью до наоборот. Это были не люди, а трусы. У них в команде были любимчики, и к ним они относились совершенно иначе, чем к остальным. И даже не скрывали этого.

Однажды у нас в Тарасовке был обед после тренировки. Он начинался в час дня. Я зашел в столовую первым из игроков – в 12.50. Направляюсь, чтобы налить себе первое, и тут Старков говорит: «Ром!» – «Что?» – «На время посмотри – без десяти. Давай-ка ты тарелочку поставь – и подожди положенного времени».

Ставлю тарелку. Сажусь. Проходит секунд двадцать. Заходит один игрок (на мою реплику, что его фамилия – Видич, Павлюченко кивает: «Если вы это знаете, не буду отрицать». – Прим. И.Р.). Неманья спокойно наливает суп, садится и ест. Я поворачиваюсь к Старкову, смотрю на него. А он – на меня, и начинает на глазах краснеть. Говорю: «Так время же – без десяти! Десять минут надо ждать!» После этого он смотрит на часы и отвечает: «Ну ладно, Рома, иди кушай».

Ну как так можно? Это разве человек? Если честно, мне в тот момент так захотелось подойти и треснуть его по башке! А после этого – уйти из команды, потому что так нельзя. Вот такой был Старков. Поэтому его никто и не любил. Было ли у него в команде прозвище? Разве что нецензурное. 

Помню собрание, на котором Старков объявил, что Аленичева в команде больше не будет. И никто не встал, ничего не сказал. Ни капитан, Егор Титов, ни другие опытные ребята. Думаю, что если бы хоть кто-то один встал тогда, поднялись бы все и высказали свое недовольство по этому поводу. И, может быть, Аленя бы не убрали, и коллектив бы после этого не распался...

Мы очень много между собой об этом потом разговаривали. Сам я в «Спартаке» в тот момент не был таким уж авторитетом. Ну, играл несколько лет, но были ребята, те же Егор или Макс Калиниченко, с гораздо большим весом. Будь я на их месте – встал и сказал бы тренеру все, что мы думали по этому поводу. Но на тот момент не мог этого сделать, поскольку не играл в раздевалке никакой роли.

Более того, на следующий матч мы хотели выйти в футболках с восьмым номером и фамилией «Аленичев» на спине. Но Тит тогда переубедил всех, сказав, что так будет только хуже. И мы не стали этого делать. 

Почему тогда Егор промолчал? Не знаю. Может быть, в команде был такой момент, что нельзя было говорить вообще ничего. И если бы, например, я или еще кто-то из ребят сказал что-то – возможно, его тоже не стало бы в команде. В тот период игрок был в команде как пешка. Произнес какие-то слова – и тебя после этого могли поднять за шкирку и – фьюить – за забор. Причем любого, как мне кажется. Даже если бы Тит начал что-то говорить – его тоже бы убрали. Поэтому все боялись, и никто не заступился за Димку. 

А ведь он всегда был в порядке. Мы удивлялись, почему не играет. По тренировкам и по тем редким моментам, когда он все-таки появлялся на поле, видно было, что это – профессионал высшей категории. Всегда выкладывался, «пахал» на тренировках, был на них лучшим. А про мастерство вообще не говорю – техничный, поле видит, тактически грамотный... После его отчисления игроки стали намного меньше общаться друг с другом.

***

Всплеск результативности у меня произошел при Владимире Григорьевиче Федотове. Человеке, о котором я вспоминаю с огромной теплотой. Его я любил всегда. Григорьич был для меня, как Гус. Я всегда стараюсь профессионально делать свое дело, но только для двух тренеров, Хиддинка и Федотова, хотел играть лично, забивать голы, делать им приятное. Когда Григорьич после побед улыбался, так приятно было!

Однажды в интервью он сказал: «А Роме Павлюченко я мог и по мордульке дать». И ведь действительно – мог! Помню, в Лиссабоне у нас была тренировка за день до матча Лиги чемпионов со «Спортингом». Играли двусторонку, и наш состав проигрывал, ничего у нас не получалось. И, когда все закончилось, Федотов подходит ко мне – и ка-ак треснет по башке со всей силы!

Я в шоке: «Григорьич, за что?!» – «За то, что вы сегодня так играли, и ты был худшим в своей команде. Вот за это и треснул. Завтра ты будешь в составе, но если начнешь так играть, как сегодня, посажу тебя на скамейку уже в первом тайме». А я злющий был и сказал ему: «Вот посмотрите завтра!»

На следующий день я открыл счет ударом через себя, мы выиграли – 3:1. И тогда Федотов сказал, что теперь будет перед каждой игрой бить меня по башке. А я ответил: «Григорьич, бейте сколько захотите!»   После отставки Григорьича мы с ним больше не виделись. Я сыграл на чемпионате Европы, уехал в Англию. И приехал уже только на его похороны. Не имел права не прийти. И даже плакал.

В прессе писали, что я специально для этого прилетел в Москву. Это не так, не хочу брать на себя лишнего. В тот момент я был в столице – не помню уже, правда, в связи с чем. И обязан был попрощаться с человеком, который столько для меня сделал.