«У нас тут есть один тощий поляк, он всю книгу рекордов нахер перепишет. Зовут Уэйн Гретцки». Девятнадцатая глава автобиографии Эспозито
О Гретцки, последнем матче в НХЛ и завершении карьеры.
Уэйн Гретцки впервые появился в составе «Эдмонтона» еще в ВХА, в сезоне 1978/79. Ему было всего 18 лет – совсем пацан еще. Я помню, как пятнадцатилетний (шестнадцати- и семнадцатилетний – прим. ред.) Уэйн играл по юниорам в Су-Сент-Мари за «Грейхаундс», одним из совладельцев которых был мой отец. Уэйн был родом из города Брентфорд в Онтарио. Я раза три-четыре в неделю звонил отцу, и спрашивал, мол, как там «Грейхаундс»? Как-то раз он сказал:
– Фил, у нас тут есть один тощий поляк, так он всю книгу рекордов нахер перепишет.
– Что ты несешь?
– Пацана зовут Уэйн Гретцки.
– Ну-ну.
Я съездил на молодежный чемпионат мира посмотреть на Гретцки в матче против русских, и он меня не впечатлил (для справки: будучи фактически шестнадцатилетним – до 17-го дня рождения оставалось еще три недели – на чемпионате мира среди двадцатилетних Гретцки стал лучшим бомбардиром и был признан сильнейшим нападающим. Трудно сказать, кто, в таком случае, мог «впечатлить» Эспозито, и что он для этого должен был сделать – прим. ред.). Я позвонил отцу и сказал:
– Гретцки неплох, но, пап, ты из мухи слона делаешь.
– Нет, Фил. Он действительно очень хорош.
В следующем году он, 17-летний, уже играл во Всемирной хоккейной ассоциации. Когда Уэйн пришел в Национальную хоккейную лигу в сезоне 1979/80, я уже, в принципе, завершал карьеру. Против него мне удалось лишь пару раз сыграть. На вбрасываниях он был так себе, но лед видел – как никто другой. У него глаза на затылке были, наверное. Он всегда знал, где окажется шайба. Поедешь силовой против него проводить – а он, оказывается, уже это предвидел. Он знал, что будет делать с шайбой, задолго до того, как ты это сообразишь. Он знал даже, что ты будешь с ней делать, еще до того, как ты что-то придумал. Умнее игрока я в жизни не видел. Лучше него площадку не видел никто. Гретцки просто видел то, что другие не видели. Меня часто спрашивали: «Почему его не ловят на силовые?». «Его попробуй поймай сначала», – отвечал я. Уэйн был слишком умен для защитников.
Несколько лет спустя он играл против «Рейнджерс», а я комментировал ту встречу. Дело было в Эдмонтоне. Кевин Лоу верхом выбросил шайбу из зоны. Уэйн ехал к красной линии. Он понимал, что если шайба перелетит красную линию, а он ее коснется, то окажется вне игры. И Уэйн четко рассчитал время – он покружился у красной линии, дождался, пока шайба опустится, увидел, что она пролетела над его головой, затем подобрал ее, как уайд-рисивер (амплуа в американском футболе – прим. пер.), и продолжил атаку. Он покружил у линии, чтобы не потерять скорость, подождал, пока шайба опустится – и продолжил атаку! Потрясающе! Так больше никто б не смог. Он был невероятен! Ну вот кто бы до этого еще додумался? А он сделал это легко и непринужденно.
В сезоне 1979/80 – последнем полном сезоне моей карьеры – я забросил 34 шайбы и отдал 44 передачи. Второго февраля 1980 года я стал вторым игроком в истории НХЛ, забросившим 700 шайб. Горди Хоу забросил 801. Ему был 51 год, и он все еще играл за «Хартфорд». Горди дарил нам надежду.
Мы играли против «Филадельфии» (против «Вашингтона». Вероятно, Фил оговорился из-за того, что Уэйн Стивенсон как раз перед тем сезоном перешел из «Филадельфии» – прим. ред.). Донни Мэлоуни выдал мне блестящий пас в центр, я сблизился с Уэйном Стивенсоном, сделал ложное движение, бросил ему под «блин» и забил свой 700-й гол.
Затем 12 марта я забросил тридцатую шайбу в сезоне. Таким образом я тринадцать лет подряд забивал не менее тридцати шайб, повторив рекорд Бобби Халла.
После сезона 1979/80 Сонни Уэрблин нанял Крэйга Пэтрика на должность генерального менеджера «Рейнджерс». Сонни хотел, чтобы Фредди Шеро сконцентрировался на тренерской работе и больше времени проводил на льду. Он также приказал ему поменьше пить.
В сезоне 1980/81 у нас была плохая команда. Не знаю, что произошло. Все было как в тумане. Крэйг сменил Фредди на посту генерального менеджера. Формально Фредди стал тренером, но мне кажется, что он, в принципе, уволился в тот момент. На скамейке он просто отбывал номер.
Мы плохо начали сезон. Команда не была сплоченной. От Фредди постоянно несло пивом. Да он и не делал из этого секрета. Фредди был классным парнем, он мне очень нравился. Он был потрясающим тренером. Он досконально понимал игру, и знал, как заставить хоккеистов делать то, что он от них хочет. Но когда пил – а ближе к концу своей карьеры он только это и делал – абсолютно не мог функционировать. В итоге он стал очень странным человеком. У Фредди постоянно при себе был листок бумаги, на котором он сначала что-то записывал, а потом на него поглядывал. Игроки спрашивали меня: «Что у него там такое написано, зачем он постоянно туда смотрит?». А я отвечал: «У него там написано, что если загорается красная лампа, это означает гол».
В конце ноября 1980 года Сонни Уэрблин уволил Фреда Широ, и назначил Крэйга Пэтрика тренером в довесок к должности генерального менеджера. Крэйг должен был исполнять обязанности главного тренера до тех пор, пока Херб Брукс не разорвет свой контракт в Европе.
С приходом Крэйга на тренерский мостик у нас значительно улучшилось взаимопонимание на льду. Но при новом тренере перестановки в команде неизбежны. После того как Крэйг обменял Донни Мердока в «Эдмонтон», меня все равно спустили в третье звено (Мердока в «Эдмонтон» обменял еще Широ – в марте 1980-го, более чем за полгода до прихода Пэтрика – прим. ред.).
Мы ладили с Крэйгом, но я видел, к чему это все идет. Джон Дэвидсон перенес операцию на колене, так что на воротах у нас были Уэйн Томас и Эдди Мио (Эдди Мио появился в «Рейнджерс» только в следующем сезоне, когда Эспозито уже завершил карьеру, а Уэйн Томас провел лишь десять матчей – ровно столько же, сколько и Дэвидсон. Впрочем, вратарская бригада «Рейнджерс» действительно не впечатляла – прим. ред.). То есть у нас была ужасная вратарская линия, и это фактически поставило крест на команде. «Рейнджерс» ничего в том сезоне не светило. Команда играла плохо, а я сам уже не получал такого удовольствия от хоккея, как раньше.
Я играл восемнадцать с половиной лет. В декабре 1980 года я разбудил Донну утром в сочельник и объявил ей: «С меня хватит».
– Ты о чем?
– Думаю сказать Крэйгу Пэтрику, что я завершаю карьеру.
– Класс! – сказала она, повернулась на другой бок и снова заснула.
Пришло мое время. Одной из причин была энхаэловская сыпь. Это такая форма экземы. Непонятно, из-за чего она появляется, но мне кажется, дело было в экипировке. Как только я надевал экипировку, у меня все начинало чесаться. Даже сейчас, если я покатаюсь восемь раз за две недели, у меня выскакивает сыпь на голеностопе и спине. Есть версия, что эту сыпь вызывает фибергласс, используемый в клюшках. С завода все клюшки выходят одинаковыми. Но некоторым игрокам хочется, чтобы площадь соприкосновения клюшки со льдом была больше или, наоборот, меньше. Если у вас низкая посадка, как у Гретцки, то вам нужно, чтобы крюк клюшки соприкасался со льдом больше. Я и сам так любил.
Компания Stanley выпускает специальную пилочку, которой можно подрезать «каблук» или «носок» крюка. Я подпиливал клюшку под себя. И после того как я их подпиливал, у меня и выскакивала сыпь на бедрах, локтях и на спине под наплечниками. Согласно теории, фибергласс попадает в воздух и проникает под нижнее белье и экипировку, из-за чего кажется, что в тебя будто сотни крошечных иголок воткнули. У некоторых ребят с этой сыпью были такие проблемы, что им пришлось завершить карьеру, как, например, Томми Риду. Ги Лапуант как-то из-за этого в больнице лежал. В общем, это скверная штука.
Мы играли в Эдмонтоне незадолго до того, как я принял решение о прекращении карьеры. Было ветрено, холодно и противно. Я попросил Донни Мэлоуни намазать мне спину вазелином, чтобы она не чесалась. Пришлось просить Донни, потому что физиотерапевты в «Рейнджерс» были ужасны. Я потом еще хлопок прикладывал к раздраженным местам, чтобы не так сильно чесалось. А также растирал вазелином голеностоп и колени. После игр уйма времени уходила на то, чтобы смыть вазелин.
После игры с «Эдмонтоном» я расчесал все до крови. И сказал Донни: «Я так больше не могу. Братан, мне реально больно». Придя на тренировку, я заявил Крэйгу Пэтрику:
– Крэйг, нам надо поговорить. По-моему, мне пора завязывать. Ты все равно меня в третьем-четвертом звене выпускаешь. Я толком не играю.
– У нас так себе команда. Я наигрываю молодежь, – ответил он. Я его понимал.
– Я не хочу протирать штаны на скамейке.
– Ты уверен, что хочешь завершить карьеру?
– Нет, не уверен.
– Ну тогда, может быть, тебе стоит обсудить это с мистером Уэрблином.
Во время обеда с Сонни Уэрблином на верхнем этаже здания Pan-Am, которое теперь называется Met Life (один из небоскребов Нью-Йорка – прим. пер.) я рассказал ему о том, как себя чувствую. Он спросил, уверен ли я в своем решении, и я снова ответил, что не уверен.
– Давай-ка я расскажу тебе одну историю про Джо Нэймата, – предложил он. Джо был одним из игроков Сонни, когда он владел «Нью-Йорк Джетс». – Я всегда говорил Джо: «Запомни раз и навсегда – твое время в лиге не вечно. И не стоит за него цепляться любой ценой».
Потом Сонни добавил:
– Ты должен быть об этом осведомлен, – он использовал именно это слово. – Я не говорю тебе, что ты должен завершить карьеру. Ты сам для себя это должен решить.
– Но я не уверен, – сказал я.
– Никто никогда не уверен до конца. Если не хочешь заканчивать – не заканчивай. Думаешь, ты еще можешь поиграть?
– Даже не сомневаюсь в этом. Если бы у нас была команда получше, я даже, наверное, набирал бы побольше очков. Но у нас плохая команда, и Крэйг обкатывает молодежь.
– Крэйг Пэтрик ни за что в жизни тебя не обидит.
– Но ему, наверное, придется, потому что это его работа. Если я плохо играю, то вместо меня должен играть кто-то другой.
– Это твое решение, Фил.
– Кажется, мое время пришло. Пора.
– Давай завтра еще разок встретимся.
На дворе было 28 декабря 1980 года. Встретившись с Сонни, я пошел к Крэйгу Пэтрику.
– Я все решил. Я заканчиваю, – сказал я. А потом добавил, что мне всегда хотелось завершить карьеру, как это сделал Тед Уилльямс. То есть объявить о завершении и сыграть прощальный матч. – Господи, вот бы и мне так!
– Так в чем проблема? Мы объявим, что это твой последний матч, выйдешь и сыграешь. Никаких проблем.
На следующий день я пошел в 21 Club с Сонни и парой ребят из команды, чтобы поведать о своих планах. У меня, Дона Мэлоуни и Дуга Саллимана были слезы на глазах.
У команды образовалось несколько выходных подряд. Мы решили, что я проведу свой последний матч 7 января 1981 года (9 января – прим. ред.). Мама себя неважно чувствовала, так что на игру отец приехал один. Мои дети тоже были там.
Мы встречались с «Баффало». Я старался играть, насколько только мог хорошо. Сделал пару результативных передач (одну – прим. ред.) и создал пару опасных моментов. Разница между той игрой и предыдущими состояла в том, что Крэйг Пэтрик поставил меня в ведущее звено и выпускал на большинство. Я играл в тройке с лучшими хоккеистами «Рейнджерс» – Донни Мэлоуни и Дугом Саллиманом.
В третьем периоде арбитр Ронни Хоггарт выписал мне удаление.
– Ты шутишь что ли? – удивилс я.
– Да я и так уже два раза на то же самое глаза закрыл.
– Да че ты гонишь, я его еле задел!
– Ты что, думаешь, что мне хочется тебя удалять? У меня просто выбора уже нет.
За считанные секунды до конца матча счет был 3:3, и я получил шайбу на пятаке. На воротах у «Баффало» был Донни Эдвардс. Я бросил от бедра на долю секунды позже обычного, и Майк Рэмси, который играл за олимпийскую сборную США, кинулся блокировать мой бросок. Шайба попала ему в крагу и не пересекла линию ворот. Для меня это стало лишним доказательством, что пришло время завершить карьеру. Двумя годами ранее никто бы мой бросок не смог заблокировать.
После игры один из игроков «Баффало» – какой-то молодой парень, чьего имени я не помню – попросил подарить ему клюшку. Я так и сделал. Прощальный матч Уэйна Гретцки был совершенно другим. Он на каждую смену выходил в новой сетке и с новой клюшкой, чтобы потом часть распродать, а часть оставить себе.
Поле игры я вышел на лед на бис. Я подобрал шайбу и поехал в другой конец площадки, приветствуя болельщиков, аплодировавших мне. Я забросил шайбу в пустые ворота, и трибуны взревели. Я нагнулся, поднял шайбу и бросил ее болельщикам. Затем помахал рукой, и ушел со льда.
Потом Донна устроила вечеринку в мою честь в ресторане «У Орен и Арецки». Никто кроме моего отца, моего брата Тони и Джо Буччино, работавшего в «Рейнджерс», не считал безумием мое решение завершить карьеру. Отец пошел домой в полвторого ночи. Я ушел чуть позже.
Следующим утром я проснулся, сел в кресло напротив телевизора, и не знал чем заняться.
– Не хочешь пойти в парк погулять с собаками? – спросила Донна.
Я так и сделал.
Один журналист тогда спросил, не пугает ли меня жизнь после завершения карьеры. Я ответил: «Жизнь на этом не заканчивается. Это все равно что книгу читать. Читаешь – и наслаждаешься ей, но знаешь, что рано или поздно она закончится, и тогда придется искать новую. Надо найти книгу, которая принесет мне столько же удовольствия и радости, как и предыдущая».
Я с 12 лет профессионально занимался хоккеем. Каждый день только и делал, что запоем читал эту книгу. И потом она вдруг внезапно закончилась. Так что, когда моя карьера подошла к концу, я закрыл книгу и сказал: «Нифига себе! Это было отлично!». Именно так я себя и чувствовал.
Это как секс. Иногда после хорошего секса говоришь себе: «Нифига себе, как здорово было!». А иногда говоришь: «Мда, пойду-ка я лучше спать». Идиоты не читают книжки, но я точно знаю, что они занимаются сексом, так что могу как раз на этом примере все объяснить.