How Tennis Star Maria Sharapova Is Getting Back in the Game
March 17, 2017 9:00 AM
by Jonathan Van Meter
Game Time
“I love being in motion,” Sharapova says of making the most of her year off. “I like to work.” Solid & Striped swimsuit.
Photographed by Annie Leibovitz
As her fifteen-month suspension lifts, Maria Sharapova sits down with Jonathan Van Meter to discuss what happened and what comes next.
I would not have taken Maria Sharapova for a tea person. But here we are, standing in her kitchen parsing the finer points of grated ginger and stainless-steel infusers. I don’t even drink tea, but we both have rotten colds, so Sharapova has conjured the most delicious hot beverage I’ve ever tasted in a teapot made entirely of glass. The elixir is electric greenish-yellow—the color of a tennis ball—and one of the only splashes of color in the pristine white-and-gray Minimalist house that Sharapova spent three years building in Manhattan Beach, California.
You would never know a tennis player lives here. “Nowhere will you find a clue,” she says, laughing. But you will find other clues—about its occupant’s interest in modern art, architecture, and good design. There are large paintings by Joe Goode and Chris Gwaltney; a floor lamp topped with a white-feather shade that, when lit, looks like a giant peony; and a framed black-and-white photograph of a very young Marilyn Monroe. A glass wall runs the length of the kitchen and living room, with sliding doors opening to a pool that laps right up against the side of the house. “This was as close as they could get it,” she says.
Sharapova trains at the Manhattan Country Club, about ten minutes from here, and we were supposed to go there yesterday—a Monday, her day off—to hit some tennis balls and have a boozy lunch (her idea) but . . . well, tea instead. I must admit, I was surprised when she suggested the plan. Playing one’s sport and drinking are not the sort of things world-class athletes do with journalists, but Sharapova, who failed a drug test in January 2016 and was banned from competitive tennis for fifteen months (more on that in a minute), has had some time on her hands. “This past year, my intake of alcohol was so much more than ever in my life,” she says. “But it was because I actually had a social life!”
When she emailed a couple days earlier, apologizing profusely for having to postpone (she is not a canceler, this Maria Sharapova), I told her I was doing just fine, watching the Australian Open and eating French fries in my hotel room. She wrote back: “French fries and the Four Seasons, yes please! Being sick and watching tennis, not so much.” It was a reminder that Sharapova has a peculiar relationship to the sport she has been at or near the top of since winning Wimbledon at seventeen—and that made her the highest-paid female athlete in the world for eleven years in a row.
Curled up on an enormous modern gray sofa wearing no makeup, hair pulled back in a loose knot, Sharapova comes across not as the ferociously competitive Russian tennis player that she is but more as a California girl who does a lot of yoga. Tall and pretty, she really knows her way around a big sweater, a pair of leggings, and simple jewelry. And if she seems to inhabit the world in a different way than most players, it is probably because tennis is not her religion. “I think I’d go crazy if I was only a tennis player,” she says, a teacup balanced on her knee. “Seriously.”
A writer once described Sharapova as being both haughty and self-deprecating, but I would put quotes around “haughty,” as that part of her feels like an ironic performance: She’s mostly kidding when she drops a droll one-liner during her press conferences—like the time she packed a room with reporters last March to announce that she had failed that drug test. “I know many of you thought that I would be retiring today,” she said and then paused for effect. “If I was ever going to announce my retirement, it would probably not be in a downtown Los Angeles hotel with this fairly ugly carpet.”
On that afternoon last March, Sharapova calmly laid out the facts: At the Australian Open in January 2016 she tested positive for a drug called meldonium. Manufactured in Latvia, it is not approved by the FDA but is in common use in Russia and Eastern Europe to treat heart conditions by increasing blood flow. Sharapova, who had been taking the over-the-counter drug for ten years, explained that her doctor recommended it because she had a magnesium deficiency and irregular EKGs, in addition to a history of diabetes in her family. Turns out, scores of Eastern European and Russian athletes were also taking the drug on the chance that it might improve recovery and endurance, a benefit of which experts say there’s scant evidence. The World Anti-Doping Agency (WADA) had been monitoring the drug for several months in 2015 and then banned it, effective January 1, 2016, because of “evidence of its use by athletes with the intention of enhancing performance.” Maria did not get the memo (she says she failed to open an email link from the International Tennis Federation) and was suspended from the sport by the ITF for two years. After an appeal, the suspension was reduced to fifteen months, ending April 25, just in time for her to play a warm-up tournament in Stuttgart, Germany, and then the French Open, which starts on May 22.
Finding herself at the center of the first high-profile doping scandal in tennis, Sharapova took responsibility and admitted that she used the drug. But trying to get out ahead of the scandal seemed to work against her; the condemnation was swift, opprobrium raining down on her via Twitter, while the sports press rushed pieces online with headlines like “The tennis world turns their back on Sharapova.” Current and former players called for her head, some suggesting that she should be banned for life. Jennifer Capriati said she should be stripped of her 35 titles. Other attacks were startlingly personal. Dominika Cibulková said in an interview, “She’s a totally unlikable person, arrogant, conceited, and cold.” Andy Murray’s former coach Brad Gilbert, among others, was galled by the stupidity: “Still stunned that nobody on Shazza team checked new list from WADA, players are responsible but this is big-time oversight on team as well.” Martina Navratilova may have been the only one in the tennis world who gave her the benefit of the doubt: “Seems 2 me to be an honest mistake.” But it was Chris Evert, on ESPN, who speculated as to why Sharapova had become both a punching bag and pariah overnight, explaining that she has no friends on the tour: She “has always isolated herself from the rest of the tennis world . . . so it’s hard.”
Sharapova admits that she doesn’t know a lot of players personally. “I spend as little time in the locker room as I can get away with,” she says, “because I’ve set up another life. I have family, I have friends. And the less time I spend there, the more energy I have for them. I’m respected for what I do on the court, and that’s much more meaningful to me than someone saying that I’m a nice girl in a locker room.” It’s the kind of quote that reminds you why Sharapova, who likes to “describe things as they are,” is never going to win Miss Congeniality.
“She’s a very private person—as private as you can get in the position she’s in,” says one of her best friends, Sophie Goldschmidt, a British woman twelve years her senior who works in sports marketing. They met when Sharapova was fourteen and Goldschmidt was with the Women’s Tennis Association. “People don’t often get to see the full Maria: a complex, worldly, well-rounded person who is fun and loyal and has a lot to say.”
I would not normally report whom I failed to get on the phone while working on a story, but in this case, it seems worth highlighting that Chris Evert, Billie Jean King, Martina Navratilova, Mary Carillo, and Pam Shriver all declined to talk to me about Sharapova. Paul Annacone, who has coached both Pete Sampras and Roger Federer, was, on the other hand, happy to chat. “Maria does keep to herself, as do a lot of other tennis players,” he says, bringing up the fact that Sampras was famously standoffish. “She’s merely trying to do as well as she can within the structure that makes her work best.” It’s a bit of a double standard: No one begrudged Sampras the structure that made him work best. And I’m fairly certain no one ever described him as “cold.”
Let’s face it: As doping scandals go, Maria’s is minor league. She’s no Barry Bonds. Whether or not you choose to believe Sharapova about why she was taking the drug—one that she knew by one of its many trade names, Mildronate—it was perfectly aboveboard to use it until it was banned. Indeed, the whole thing sort of boils down to a missed message. The ITF sent out emails that included a link to the updated list of banned substances, which both Maria and her longtime agent, Max Eisenbud, admit they failed to read thoroughly. “I had been taking it for ten years,” she says, “and for about seven of those years I had gotten a written certificate from a WADA-accredited lab that all the substances I was taking were totally fine for me to take. I just became completely comfortable that they were fine. That’s the mistake I made: being too comfortable.”
For his part, Annacone feels Sharapova was treated fairly. “A rule was broken. I don’t know exactly the chronology of events in her personal situation, but I do know a bit about the rule, and it seems like the biggest mistake was that she didn’t put this substance on her report. It wasn’t tracked. You’re supposed to let people know what you’re taking.” (For the record, the Court of Arbitration for Sport [CAS] ruled that Sharapova did not hide her intake of meldonium and that the ITF and WADA had inadequately notified athletes of the change.)
Looking back now, Sharapova says the real punishment “was the trial process,” those agonizing months of defending herself in court. That is all behind her now, but I suspect she will have to endure a more insidious penance. When I ask her if she thinks a cloud of suspicion might linger around her for the rest of her tennis career, she is at first defensive. “I think if I was trying to hide something, I don’t think I would come out to the world and say I was taking a drug for ten years. If I was really trying to take the easy way out, that’s not a very smart thing to do.” She stops herself and then lets out a heavy sigh of weary resignation. “But the answer to your question is, absolutely.”
A week after our talk in California, Sharapova calls me late one night. She has just gotten back from a trip to Cologne and Moscow, where she had attended to the business of Sugarpova, her candy company. Sugarpova has suddenly taken off, partly because she’s been much more hands-on this year—one of the many silver linings to the dark storm cloud that was 2016. “The tennis circuit defines your schedule,” she says. “And for a control freak, it felt so liberating to take things into my own hands.”
She took the time to travel to places she’d never been, like Barcelona and Croatia. “I got to explore London,” she says. “I knew Wimbledon. I didn’t know London.” A serial monogamist, she also dated more than one guy at the same time. “I didn’t even know what the hell that was!” she says, laughing. “I was like, This is really new! And I kind of like it!” From books like The One Thing: The Surprisingly Simple Truth Behind Extraordinary Results, she’s turned to memoirs written by women, like Love Warrior, by Glennon Doyle Melton, and Jeannette Walls’s The Glass Castle. “Both very strong, tough, emotional books,” she says. She squeezed in summer courses on strategic brand management and leadership at Harvard Business School, and followed those up with a few short, intense internships at the NBA, a London ad agency, and Nike. “I love being in motion,” she says. “I like to work.” Oh, and she somehow found time to write her own memoir (with Rich Cohen); it comes out in September, just after the U.S. Open.
Mostly because of her voice, which is entirely free of an accent, it is easy to forget that Sharapova is Russian, an only child born in Siberia who found herself living in sunny Florida at the age of seven, hitting tennis balls all day long. I had been curious about something when we were in California, and here was my chance to ask. Does the subject of Russia’s interference in our presidential election ever come up with her parents, Yuri and Yelena, over dinner? “Not at all; we never discuss politics,” she says. “I carry such a big part of my country in my soul. When I host people at home, I think of my grandmother’s afternoon tea. I remember being around books—Tolstoy, Pushkin, my mother reciting poetry. That’s the piece of Russia that I have in me.”
The other piece of Russia she clearly has in her is the athletic drive. When people talk about what makes Sharapova such a formidable competitor, they always point first to her “mental toughness,” by which they mean that she plays every point as if it were match point. When I ask Sharapova if it was this quality that helped her get through her year in the barrel, she says, “There’s no doubt that that resiliency that I built from scratch, it helps you, but it doesn’t mean you’re not vulnerable.”
Back in L.A., we talked about her comeback. She did not want to dwell on it too much, saying in her inimitable way, “Why do I need to sit in January and think about April? I’ve got this week to get through; I’ve got shit on my agenda!” Is she at all apprehensive about how the fans will react to her return? “I received really nice receptions when I walked out to play my exhibition matches in Las Vegas and Puerto Rico,” she says. Indeed, when she played Monica Puig in December, she was showered with love from the 12,000 people in the stadium in San Juan. Her sponsors have taken notice. All of them—including Nike, Head, Porsche, Evian, NetJets—suspended her contracts after that press conference in March. Today, all but one, TAG Heuer, are back on board. The sport of tennis is thrilled to have her coming back, and why wouldn’t it be? It desperately needs stars, and Sharapova is a one-woman ratings bonanza. As commentator Brad Gilbert says, “Look, she was incredibly popular with tennis fans all over the world before this happened, and people like her who know how to win have a way of figuring things out and making things . . . better.”
It is not hard to imagine that one of the things motivating Sharapova is the chance, at long last, to again beat Serena Williams, who just won her twenty-third Grand Slam title in Australia and whom Sharapova has lost to eighteen times in a row. When I ask Sharapova about Williams, she is cautious. “We’re not celebrated as two women with completely different backgrounds who have created incredible opportunities for ourselves and our families. Instead we are ranked against each other for our differences, our game, our earnings. I think the concept of lists and the amount that players make is bollocks.” Her description of Serena could just as easily be about herself. “It would be so easy when you’ve gone through injuries and setbacks to just let it all go. But to have that desire still?” Sharapova says. “The amount of respect that I have for her as an athlete is enormous.”
The days when Sharapova and Williams were sniping at each other in the press over the other’s choices in men (they both dated Grigor Dimitrov) are over—and thank God, as that was beneath them. As everyone now knows, Williams just got engaged to Reddit cofounder Alexis Ohanian, but Sharapova, though clearly dating, has been pretty much single since she and Dimitrov broke up. It did not end well. But one night a couple of months ago she ran into him in New York City. They hadn’t seen each other since the summer of 2015. “We closed down a restaurant after talking for five hours,” she says. “He was such an important part of my life, and he’s a very delicate, complicated person. It was so nice to just be normal human beings.”
We get to talking about the idea of finding a soul mate. “Is it possible?” she says. “Maybe I’m just too difficult of a human being. I really want to have children. But I’m very focused on my job, and honestly, that’s a big reason why a lot of my relationships have not worked for me. I can’t live with the feeling that I’ve sacrificed one thing for the other. I hate the word balance. What is balance? Because if it’s fifty-fifty, that means you’re only giving 50 percent to both things.”
Perhaps the sweetest surprise of her difficult year has been finding out that people are rooting for her. “Ever since all this happened, I’ve had so many strangers actually come up to me. Like chefs coming out of the kitchen, or pilots come out of the cockpit to say something. It is so heartening. I’ve had tunnel vision about my career, and I don’t think I ever realized the effect I’ve had on people. That has blown my mind.”
One night last September, just as the U.S. Open was winding down, Sharapova and her father boarded a flight to New York City. “And we weren’t flying to play the U.S. Open,” she says. “We were flying to go into court.” It was her final hearing in front of the CAS. “Someone came up to me at the airport,” she says, “and then someone came up to me on the plane, and then a car service picks us up and the driver looks at me in the mirror and says, ‘Hey! Can you let me know when you’re coming back? I can’t handle watching the U.S. Open and you’re not in it!’ And my dad’s like, ‘Thanks, sir!’ He turned to me and just quietly gave me a thumbs-up.”
With three of the four Grand Slams (the French Open, Wimbledon, and the U.S. Open) in May, July, and August, Sharapova’s return from exile will be one of the most highly anticipated comebacks in modern tennis—and the biggest story in the game this summer. “I have expectations of myself because I know what I’m capable of. Will I have those standards? Of course. Will I have to be patient?” She rolls her eyes. “It’s not my greatest strength.”
Sittings Editor: Phyllis Posnick.
Hair: Sally Hershberger; Makeup: Francelle.
Set Design: Mary Howard
In This Story:Maria Sharapova
http://www.vogue.com/article/maria-sharapova-meldonium-suspension-returns-to-tennis
>
ПЕРЕВОД:
Никогда бы не подумал, что Мария Шарапова чаевница. Но вот мы у нее на кухне возимся с тертым имбирем и заварниками из нержавеющей стали. Я вообще чай не пью, но мы оба простужены как черти, так что Шарапова приготовила в стеклянном чайнике самый вкусный горячий напиток, который я пробовал. Эликсир неонового желто-зеленого цвета – как теннисный мяч – и оказывается единственным всплеском цвета в ее стерильном бело-сером минималистском доме, который она три года строила в калифорнийском Манхэттен Бич.
Ничто не выдает, что в этом доме живет теннисистка. «Ни одной подсказки», – говорит она со смехом. Но есть другие подсказки: о любви хозяйки к современному искусству, архитектуре и хорошему дизайну. Есть большие картины Джо Гуда и Криса Гуолтни; напольная лампа с плафоном, сделанным из перьев, которая, когда ее включаешь, похожа на гигантский пион; черно-белая фотография очень молодой Мэрилин Монро в раме. Стеклянная стена идет через всю кухню и гостиную, а раздвижные двери открываются прямо в бассейн, который огибает дом. «Сделать его еще ближе было нельзя», – говорит она.
Шарапова тренируется в местном теннисном клубе, до которого примерно десять минут езды, и мы должны были встретиться там вчера – в понедельник, ее выходной, – чтобы немного поиграть, а потом выпить за обедом (ее идея), но... привет, чай. Должен сказать, что удивился, когда она предложила такой план: спортсмены элитного уровня обычно не выпивают с журналистами после показательной тренировки, но у Шараповой, отбывающей 15-месячную дисквалификацию за проваленный в прошлом январе допинг-тест, есть свободное время. «Я за последний год выпила в разы больше алкоголя, чем за всю предыдущую жизнь, – говорит она. – Но это просто потому, что я вдруг начала ходить куда-то!»
Когда несколькими днями ранее я получил ее имэйл с просьбой перенести нашу встречу (эта Шарапова не из тех, кто будет отменять договоренности), я ответил, что лежу в гостиничном номере, ем картошку фри и смотрю Australian Open. На что она написала: «Картошка и Four Seasons – заверните! Болеть и смотреть теннис? Отказать». Это лишний раз напомнило, что у Шараповой своеобразные отношения со спортом, который она покорила, в 17 лет выиграв «Уимблдон», и который 11 лет подряд делал ее самой богатой спортсменкой планеты.
Усевшись на огромном современном сером диване, без косметики, с волосами, собранными в свободный пучок, Шарапова похожа не на яростную русскую теннисистку, а на девушку из Калифорнии, которая любит йогу. Высокая и красивая, она очень органично смотрится в объемном свитере, леггинсах и простых украшениях. Впечатление, что она и большинство других игроков живут в разных мирах, создается, пожалуй, потому, что теннис не ее религия. «Я бы свихнулась, если бы была только теннисисткой, – говорит она, держа чашку на коленке. – Серьезно».
Один автор однажды описал Шарапову как одновременно надменную и склонную к самоуничижению. Я бы взял ее «надменность» в кавычки, потому что в ней обычно велика доля иронии. Ее панчлайны очень часто шутливые – как это было в прошлом марте, когда она собрала полный зал репортеров, чтобы сообщить о проваленном допинг-тесте: «Я знаю, что многие из вас предполагали, что я сегодня сообщу о завершении карьеры, – сказала она и выдержала драматическую паузу. – Если я когда-либо соберусь об этом объявлять, вряд ли я сделаю это в гостинице в даунтауне Лос-Анджелеса, где постелен такой уродливый ковер».
На той пресс-конференции год назад Шарапова спокойно изложила факты: в январе на Australian Open она сдала положительный тест на вещество мельдоний. Препарат, производимый в Латвии, не одобрен американским Управлением по надзору за качеством медикаментов, но в России и Восточной Европе широко используется для лечения сердечных заболеваний за счет улучшения кровообращения. Шарапова, принимавшая этот находящийся в свободной продаже препарат в течение десяти лет, объяснила, что ей он был прописан из-за недостатка магния, нестабильных кардиопоказателей и семейной истории диабета. Оказалось, что его принимали многие восточноевропейские и российские спортсмены в расчете на то, что он увеличит им выносливость и способность к восстановлению, – хотя, по утверждениям экспертов, подтверждений этих эффектов практически нет.
Всемирное антидопинговое агентство (WADA) на несколько месяцев в 2015-м поставило это вещество на контроль, после чего запретило его начиная с 1 января 2016-го, поскольку «было доказано, что спортсмены принимают его с целью увеличения производительности». Мария пропустила информацию о запрете (по ее словам, она не перешла со ссылке, разосланной Международной федерацией тенниса) и была дисквалифицирована на два года. После апелляции наказание сократили до 15 месяцев, и оно закончится 25 апреля – как раз к турниру в Штутгарте, который является подготовкой к Открытому чемпионату Франции, стартующему 22 мая.
Оказавшись в центре первого громкого теннисного допинг-скандала, Шарапова взяла всю ответственность на себя и не стала скрывать, что принимала вещество. Но ее желание задать тон ситуации вышло ей боком: осуждение не заставило себя ждать, оскорбления в твиттере полились нескончаемым потоком; спортивная пресса бросилась публиковать материалы с заголовками вроде «Теннисный мир отвернулся от Шараповой». Бывшие и действующие игроки стали говорить, что она должна быть дисквалифицирована пожизненно. Дженнифер Каприати призвала лишить ее всех ее 35 титулов. Другие не постеснялись перейти на личности. Доминика Цибулкова сказала в интервью: «Она очень неприятный человек. Высокомерная, самодовольная и холодная». Бывший тренер Энди Маррея Брэд Гилберт среди прочих был поражен ее глупостью: «Поверить не могу, что никто из команды Шараповой не проверил запрещенный список WADA. Спортсмены отвечают за это своим именем, но это работа команды». Мартина Навратилова, наверное, единственная из всего теннисного мира, кто не стал торопиться с обвинениями: «Как по мне, похоже на искреннюю ошибку». Но смелость в эфире ESPN предположить, почему все так открестились от Шараповой, взяла на себя Крис Эверт, отметившая, что у Шараповой в туре нет друзей: «Она всегда дистанцировалась от теннисного сообщества».
Шарапова признает, что не общается с коллегами: «Я провожу в раздевалке ровно столько времени, сколько необходимо. У меня есть другая жизнь, семья, друзья. Чем меньше времени я проведу там, тем больше энергии у меня будет для них. Меня уважают за то, что я делаю на корте, и для меня это гораздо важнее, чем если кто-то скажет, что я приветливая в раздевалке». Когда слышишь такое, быстро понимаешь, что Шараповой, которая любит «говорить как есть», титул «Мисс Конгениальность» не грозит.
«Она очень бережет свою частную жизнь. Насколько это возможно для человека ее положения, – говорит одна из лучших подруг Шараповой Софи Голдшмидт – британка на 12 лет ее старше, которая работает в спортивном маркетинге. Они познакомились, когда Шараповой было 14, а Голдшмидт работала в WTA. – Людям редко открывается такая Мария, какая она на самом деле: со всей ее сложностью и чувством реальности. Разносторонний, веселый, преданный человек, с которым интересно».
Обычно я не стал бы называть людей, которые отказались пообщаться со мной для материала, но в данном случае список очень говорящий: Крис Эверт, Билли Джин Кинг, Мартина Навратилова, Мэри Карилло, Пэм Шрайвер. Кто согласился, так это Пол Анакон – бывший тренер Пита Сампраса и Роджера Федерера.
«Мария действительно держится особняком, но так делают многие игроки, – говорит он, напоминая, что Сампрас был известен своей неприветливостью. – Она делает это потому, что это позволяет ей лучше всего выполнять ее работу». В этом прослеживается двойной стандарт: никто не критиковал Сампраса за то, что он придерживался своего порядка вещей. И я более чем уверен, что никто не называл его «холодным».
Будем откровенны: для допингового скандала ситуация Шараповой совсем не вопиющая. Вы можете верить или не верить ее объяснениям, но независимо от этого препарат был легален, пока его не запретили. По сути, сыр бор разгорелся из-за одного непрочитанного сообщения. В рассылке ITF была ссылка на обновленный список запрещенных веществ, но ни Мария, ни ее многолетний агент Макс Айзенбад не изучили его, как должны были. «Я принимала его десять лет, – говорит она. – И лет семь из этих десяти мне приходил сертификат из аккредитованной WADA лаборатории о том, что все вещества, которые я принимаю, абсолютно легальны. Так что я расслабилась и потеряла бдительность. Это и была моя ошибка: я расслабилась».
Анакон со своей стороны считает, что с Шараповой обошлись по справедливости: «Правило было нарушено. Я не знаю ее личной хронологии, но я знаю правило, и, судя по всему, ее самая большая ошибка в том, что она не указала вещество в списке тех, которые принимала. Поэтому она не была на особом контроле. Предполагается, что ты сообщаешь обо всем, что принимаешь». (К слову, Спортивный арбитраж постановил, что Шарапова свое употребление мельдония не скрывала, а вот система оповещения ITF и WADA была неудовлетворительной.)
Оглядываясь назад, Шарапова говорит, что настоящим наказанием было «судебное разбирательство» – те мучительные месяцы, что ей приходилось защищаться в суде. Сейчас это все уже позади, но, когда я спрашиваю, не думает ли она, что теперь ее до конца карьеры будет сопровождать эта тень сомнения, она начинает защищаться: «Если бы я хотела что-то скрыть, я не заявила на весь мир, что принимала препарат десять лет. Если бы я искала какой-то легкий путь, это с моей стороны было бы не слишком умно, – она резко останавливается и испускает тяжелый вздох смирения. – Но отвечая на ваш вопрос – да, конечно, думаю».
Через неделю после нашей встречи в Калифорнии вечером раздается звонок от Шараповой. Она только что вернулась из Кельна и Москвы, куда ездила по делам своего конфетного бренда Sugarpova. Sugarpova очень бурно развивается – отчасти потому, что у Шараповой в этом году гораздо больше свободного времени – это один из многих положительных эффектов той мрачной грозы, которая разразилась над ней в 2016-м. «Ты подчиняешься теннисному графику, – говорит она. – И для меня как для человека, который любит все контролировать сам, было очень круто взять все дела в свои руки».
Она смогла посетить места, в которых раньше не была – например, Барселону и Хорватию. «Я изучила Лондон. А то из него знала только Уимблдон». Убежденная приверженка моногамии, она впервые встречалась одновременно с несколькими мужчинами. «Я и не знала, какой это ад! – говорит она со смехом. Она начала читать мемуары, написанные женщинами: например, Love Warrior Гленнон Дойл Мелтон и The Glass Castle Джаннетт Уоллс. «Обе книги очень сильные, очень эмоциональные», – говорит она. Она прошла летний курс стратегического менеджемента в Гарвардской школе бизнеса и постажировалась в НБА, рекламном агентстве в Лондоне и Nike. «Я люблю постоянно находиться в движении. Люблю работать». А еще она нашла время написать собственные мемуары – книга выйдет в сентябре сразу после US Open.
Из-за того, что Шарапова говорит без малейшего акцента, легко забыть, что она русская и родилась в Сибири, а в США переехала в семь лет. Один вопрос не давал мне покоя еще во время нашей встречи в Калифорнии, так что я все-таки решаюсь его задать: тема вмешательства России в президентские выборы в США когда-нибудь обсуждается за семейными ужинами Шараповых? «Никогда. Мы никогда не говорим о политике, – отвечает она. – У меня в душе очень много русского. Когда ко мне приходят гости, я всегда вспоминаю чаепития у моей бабушки. Когда вокруг было полно книг: Толстой, Пушкин. Как моя мама читала стихи наизусть. Для меня Россия – в этом».
Другая русская черта Шараповой – это ее непримиримость на корте. Говоря о Шараповой-спортсменке, всегда подчеркивают ее боевой настрой: она каждый розыгрыш проводит как последний. На вопрос, помогло ли ей это качество пережить последний год, она отвечает: «Безусловно, такое упорство помогает, но в то же время это не значит, что ты неуязвима».
В Лос-Анджелесе мы обсуждали ее возвращение. Она не хотела углубляться в эту тему, в характерном стиле бросив: «Зачем сидеть в январе и рассуждать об апреле? У меня еще на этой неделе чертова куча дел!» Опасается ли она того, как ее встретят болельщики? «Меня очень тепло приняли, когда я играла выставочные матчи в Вегасе и Пуэрто-Рико», – отвечает она. В Сан-Хуане, где она в декабре играла с Моникой Пуиг, ее овацией встретил 12-тысячный стадион. Это не ускользнуло от внимания ее спонсоров. Они все – включая Nike, Head (sic), Porsche, Evian, NetJets – приостановили сотрудничество с ней после той мартовской пресс-конференции. Сегодня все, кроме TAG Heuer, уже вернулись. Теннис тоже не может дождаться ее возвращения – да и как иначе? Он отчаянно нуждается в звездах, а Шарапова в этом смысле – золотая жила. Гилберт говорит: «Она была невероятно популярна во всем мире до того, как это все произошло, и такие как она умеют разные ситуации оборачивать себе на пользу».
Одним из мотиваторов Шараповой наверняка является шанс наконец обыграть Серену Уильямс, в начале сезона завоевавшую свой 23-й титул «Большого шлема». Шарапова проиграла ей 18 последних встреч. Когда я спрашиваю ее о Серене, она отвечает с осторожностью: «Почему-то нас никогда не изображают как двух очень разных женщин, которых объединяет то, что наше происхождение не помешало нам построить карьеры и открыть огромные возможности для себя и своих семей. Вместо этого нас все время сталкивают лбами из-за наших различий, наших достижений, наших заработков. Я вообще считаю, что все эти рейтинги заработков игроков – полная ерунда». Словами, которыми она описывает Серену, она вполне могла бы описать себя: «Со всеми травмами и разными трудностями она могла уже сто раз закончить. Но у нее по-прежнему есть мотивация. Мое уважение к ней как к профессионалу не знает границ».
Дни, когда Шарапова и Серена обменивались заочными колкостями о мужчинах друг друга (они обе встречались с Григором Димитровым), остались в прошлом, и слава богу – это было ниже их. Серена недавно обручилась с основателем Reddit, но Шарапова, хоть и ходит на свидания, после Димитрова в публичных отношениях не состояла. Тот роман закончился плачевно. Но пару месяцев назад они случайно встретились в Нью-Йорке, не видевшись с лета-2015. «Мы проговорили пять часов до закрытия ресторана, – рассказывает она. – Он был очень важной частью моей жизни, и он очень чувствительный, сложный человек. Очень приятно сохранить человеческие отношения».
Так речь заходит о вторых половинах. «Они существуют? – спрашивает она. – Не знаю, может, это я слишком сложная. С одной стороны, я очень хочу детей. Но в то же время я очень сконцентрирована на своей работе, и, откровенно говоря, из-за этого большинство моих отношений и распались. Я не могу жить с ощущением, что я пожертвовала чем-то в пользу чего-то другого. Поэтому же ненавижу слово «баланс». Что это вообще такое? Если это 50/50, то получается, что ты каждому делу отдаешься только наполовину».
Возможно, лучшим сюрпризом ее тяжелого года стало то, что Шарапова узнала, сколько людей за нее болеют. «С тех пор, как это произошло, ко мне подошло столько людей. Повара в ресторанах выходят с кухни, пилоты – из кабины самолета. Это так приятно. Я всегда в своей профессии смотрела только прямо и не осознавала, какое влияние имею на людей. Это меня просто потрясло».
Как-то вечером в прошлом сентябре под конец US Open Шарапова с отцом летели в Нью-Йорк. «Не играть, а в суд, – это было ее последнее слушание в CAS. – Человек подошел ко мне в аэропорту, потом еще один в самолете, а потом нас встретила машина, и водитель, глядя на меня в зеркало заднего вида, сказал: «Можете мне сказать, когда уже вернетесь? Не могу смотреть US Open, когда вы не играете!» И мой папа: «Спасибо, сэр!» А потом повернулся ко мне и показал большой палец».
Возвращение Шараповой незадолго до трех оставшихся в этом сезоне «Шлемов» – одно из самых ожидаемых в современном теннисе и главная теннисная история предстоящего лета. «У меня есть от себя определенные ожидания, потому что я знаю, на что способна. Высоки ли мои стандарты так же, как раньше? Конечно. Буду ли я терпелива, возвращаясь на прежние позиции? – она закатывает глаза. – Это не моя сильная черта».
Автор: Валерия Ли
>